Светлейший князь кивал. Ему не слишком нравились нововведения, все эти возможные «реформы»он любил государство Российское устроенным по старинке.
А больше всего я не люблю, когда английские кресла работы Уолтера именуют «вольтеровскими», да еще с неправильным ударением, как будто бы названных в честь этого проклятого безбожника и греховодника Вольтера
Серый человек кивал. Ему нравился светлейший князь. И хоть не было никакой связи между случайным наскоком на господина Беляева наемной кареты, в которой сидел гусарский франт с похищенной молодой особой, но петля, которую сейчас забрасывал невзрачный серый человек, почему-то непременно должна была зацепить и молодого гусара: это сделалось мистически очевидным, когда они, двое случайных петербургских жителей, встретились глазами той маскарадной ночью
* * *
О смерти Пушкина сочиняли в ту пору разные люди и разные стихи, по большей части дурные: события такого рода, как гибель известного лица, да еще при скандальных обстоятельствах, всегда вызывают всплеск активности у стихотворцев «по случаю»; и вот уже те, кто рифмовал для свадеб, крестин и тезоименитств, принимаются за скорбные строфы.
В общем потоке проплыло мимо цензуры и государя стихотворение молодого гусарского офицера: в руку Николаю Первому вложили листок, каллиграфически переписанный неизвестным, а в ухо шепнули имя«Лермонтов».
Царь ознакомился и нашел стихи вполне уместными. Отношение его к Дантесу было двойственное: конечно, хорошего мало в том, чтобы приезжие из Франции господа убивали в Петербурге камер-юнкеров, но
Государыня тоже ознакомилась. Она была сильно взволнована и дурно спала несколько ночей кряду. «Мне все представляется эта дуэль, две рыдающие сестры, и однажена убийцы другого. Этоужасно, это самый страшный из современных романов. Но Пушкин вел себя непростительно, он написал наглые письма Дантесу, не оставляя ему возможности избежать поединка Бедный Дантес! С его любовью в сердцеи стрелять в мужа той, которую он любит Это положение превосходит все, что может подсказать воображение о человеческих страданиях, а Дантес умеет любить».
Над стишками, переписанными каллиграфически, государыня вздохнулав мыслях проскочили красивый Столыпин, красивая Амели, уродливый человечек в красном мундире, который вдруг раздвоился и начал скакать у нее перед глазами злым бесенком.
Бедная Натали! проговорила императрица.
Стихотворение «Смерть Поэта» было одобрено.
* * *
Мишенька, ты бы не убивался такчай, Пушкин тебе не родственник, сказала бабушка.
Мишель хворал и не желал выздоравливать, и Юрий тоже застрял в Петербурге с наказом от бабушки«влиять» на брата.
Мишель молчал, был занятсозерцал ковер на стене. У него опять начинался жар. Узорчики с ковра подпрыгивали у него перед глазами, и в неприятном ломаном танце треугольнички и завитки складывались в рожи и ухмылки.
Юрий хмуро бродил по комнате, трогал вещи, брал и снова отбрасывал книги.
Бабушка промолвила в сердцах:
Бог ты мой, да сколько ж можно! Я была вот у Марьи Аркадьевны, и там все согласны в том, что Пушкин-то сел не в свои сани, а севшине умел управлять конями, вот они-то его и помчали на тот сугроб, с которого один только путьв пропасть
Мишель вскинулся, хотел что-то ответить, но смолчал и только впился зубами в угол подушки.
Мишенька, проговорила бабушка, быстро сменив тон, а вот на театре, сказывают, новая пьесаназвание запамятовала Сходи, развейся.
Я, пожалуй, и правдапойду, сказал Мишель.
Вот и хорошо, обрадовалась бабушка.
У Мишки жар, куда ему идти! возразил Юрий.
Бабушка опустилась на кресла.
Замучаете вы меня! объявила она. Оба! Довольно уж!..
Я пройдусь, может, остыну, сказал Мишель очень спокойно, избегая, однако, встречаться с Елизаветой Алексеевной глазами. А ты, Юрка, дома побудь. Расскажешь бабушке что-нибудь о вашей замечательной гусарской жизни. Как поживает маркиз де Глупиньон, к примеру?
А что? сказал Юрий. Он и на самом деле весьма маркиз де Глупиньон, и вот на днях
Отлично! сказал Мишель.
Мишенька, подойдиблагословлю! подозвала бабушка и, когда внук приблизился, принялась крестить и целовать его, как делала всегда при расставании.
Юрий пожал плечами и взял книгу. Спустя минут пять после ухода Мишеля бабушка отправилась к себепить чай и отдыхать, а еще спустя полчаса явился младший брат Столыпина-Монго, служивший в министерстве иностранных делмногообещающий молодой человек. Застав дома Юрия, он устроился в креслах и, не спросивши чаю, принялся сплетничать.
Все хвораешь? осведомился для начала г-н Столыпин.
Как видишь, ответил Юрий, блистающий здоровьем. И подкрутил усы так, чтобы они обвисли книзу.
Да, вид неважный, согласился г-н Столыпин. Удивительно, что на тебя так эта история подействовала.
Гусарские офицеры, особенно младшие, вообще подобны молодым нервическим девицам, сообщил Юрий. Это уже научно доказанный факт. Он тряхнул книгой, которую держал в руке. Новейшие исследования ученых, изучающих общественные движения.
Кстати, о движениях, сказал г-н Столыпин, напрасно ты двигаешься в этом направлении. Говорю как родственник и человек, желающий тебе добра.
Ну, сказал Юрий. А в каком я направлении двигаюсь?
Г-н Столыпин чуть придвинулся к собеседнику:
Эти твои стишки. Государь читал.
Я слышал, ответил Юрий. Слышал также, что государь одобряет, иначе меня давно бы уж арестовали. А я убежден, тут усы Юрия сами собою, без постороннего вмешательства, опять вздыбились воинственно, убежден, слышишь! что государь накажет виновников злой интриги и убийства нашего первого поэта! Потому и стихи так хорошо принял.
Ты, Мишель, совершенно напрасно апофеозируешь Пушкина, преспокойным тоном произнес г-н Столыпин. И зря слишком нападешь на невольного убийцу.
Невольного? переспросил Юрий опасно спокойным тоном. Кто же его, бедного, неволил?
Говорю тебе, была затронута честь!
Кому ты говоришь о чести? Русский человек, не испорченный, не офранцуженный, снес бы со стороны Пушкина любую обиду!
Иностранцам нет дела до поэзии Пушкина, горячо сказал Столыпин.
Я не понимаю твоей позиции, не выдержал Юрий. Ты его защищаешьубийцу?
Не защищаю, но стараюсь понять. Нельзя судить Дантеса по русским законам.
Ты серьезно?
Г-н Столыпин кивнул и переменил в креслах позу, закинув ногу на ногу. Ему было как-то чрезвычайно удобно здесь сидеть. Отличные кресла у Елизаветы Алексеевны
Юрий замолчал. Он молчал долго, только ноздри у него чуть раздувались, и углы рта напряглись. Потом очень тихо проговорил:
Если нельзя по русским законам но есть ведь и Божий суд
И тут камер-юнкер Столыпин расхохотался:
Ты болен, Мишель! У тебя раздражены нервычто ты несешь?
А ты? спросил Юрий. Ты себя-то сам слышишьчто ты говоришь? Ты в Бога не веруешь?
Столыпин чуть отодвинулсяпоза перестала быть уютной, выдала неприятное напряжение, но Юрий уже вскочил и с обезьяньей цепкостью схватил своего собеседника за одежду.
Говори! закричал он. Ну, говори! В Бога веруешь? А? Веруешь? Когда у Святого Причастия был? В Божий судверуешь?
Столыпин молчал, водя глазами из стороны в сторону и соображаязвать ли на помощь или же ждать, пока Лермонтов образумится сам собою.
Юрий разжал пальцы, с брезгливостью посмотрел на них, тряхнул кистью руки и метнулся к столу, где у Мишеля лежали ломаные карандаши и бумага. Строчки вскипали у него в умекак тогда, после смерти и похорон Егорушки Сиверса; гнев и горе внутри Юрия кричали и рвались наружу; он чувствовал себя страшно униженным.
Столыпин смотрел на него с легкой усмешкой, как на маленького ребенка, который от криков и капризов перешел, наконец, к спокойным играм.
О, никак поэзия рождается!.. промолвил он, криво улыбаясь.
Юрий, не глядя, потянулся к тяжелому пресс-папье, чтобы метнуть в гостя, но тут новая строка сама собой придумалась и легла точно в рифму. Пресс-папье осталось на месте: сочинитель предпочел записать придуманное.
И только после этого, повернув голову в сторону наблюдателя, Юрий прошипел:
Ты!.. Убирайся, слышишь? Убирайся немедленно отсюда! Ты враг Пушкина, тымой враг, тыне русский и я за себя не отвечаю!
Да ты безумен! сказал г-н Столыпин, кривовато пожимая плечами, однако предпочел сбежать.
Пришла девочка из бабушкиных комнатспросить: кто сейчас тут был и не случилось ли худого, потому как барыня обеспокоились криками. Юрий ответил, что никого в доме не было и ничего не случилось.
Просто поэзия нарождается, добавил он. В слабых муках. Так бабушке передай, поняла?
Поэзия нарождается, повторила девочка, как птичка, и удалилась.
* * *
У графини Ферзен, на многолюдном приеме, госпожа Хитрово переходила от одного гостя к другому и у всех спрашивалачитали ли они, как какой-то гусарский корнетик Лермонтов нападает в своих стишках на всю русскую аристократию?
Кое-кто читал, но находил стихи вполне пристойными, поскольку они не слишком выходили за рамки обычных сетований по случаю кончины известной персоны.
Командир лейб-гвардии Гусарского полка высказался так:
Знаю Лермонтовабуян, но офицер будет дельный. Может, в стишках и погорячился Не сиди Дантес на гауптвахте и не будь он назначен к высылке за границу с фельдъегерем, кончилось бы тем, что вызвал бы Лермонтова на дуэль за эти ругательства А впрочем, что в стишках ругательного этому французишке, который срамил собой и гвардию, и первый гвардейский кавалерийский полк, в котором числился? добавил неожиданно старый гусар с видом полного и немного растерянного простодушия.
Взрыв хохота покрыл окончание этой тирады.
Но не так-то просто было сбить с толку госпожу Хитрово.
А вы читали последнее прибавление к стишкам? То, где всех нас называют «потомками подлецов»?
Господин Беляев, который присутствовал на вечере почти незаметно, вздрогнул. Обладая обостренным ощущением движения судебпоскольку именно он являлся одной из скрытных пружин, приводящих в действие сложные механизмы перемещения людей, он снова почувствовал холодное прикосновение к личности совершенно незнакомого, чуждого и неприятного ему человека, этого Лермонтова. Мишель скользнул совсем близкои вдруг попался: коготок зацепился за сеть и увяз
* * *
Почему Лермонтов не в месте стоянки полка, а в Петербурге? (Что доказуется нетопленой квартирой в Царском Селе, пустыми ящиками комода и стола.)
При посещении внуком престарелой бабушки он внезапно заболели потому остался Старый гусар, командовавший полком, не слишком цеплялся к Мишелю: и из уважения к его почтенной бабушке (с ее многочисленной и влиятельной столыпинской родней), да и просто из обычной симпатии к молодому человеку, пылкому и искреннему.
Однако распространение возмутительных стихов требовало дополнительных разъяснений, и Мишель, под виноватым взором сильно опечаленного Юрия, тщательно выводил на бумаге:
«Невольное, но сильное негодование вспыхнуло во мне против людей, которые нападали на человека, уже сраженного рукою Божией, не сделавшего им никакого зла и некогда ими восхваляемого; врожденное чувство в душе неопытнойзащищать всякого невинно осуждаемогозашевелилось во мне еще сильнее по причине болезнью раздраженных нервов»
Мишка, я же не думал, что все так повернется пробормотал Юрий.
Мишель положил перо, повернул голову, чуть улыбнулся:
Неважно. Я бы и сам так поступил. Может быть, чуть более красивыми словами
Неожиданно Юрий разрыдался.
Подло! кричал он сквозь слезы. Так подло! Так гнусно! И все-то они знают лучше, и во всем-то разбираютсяи даже в том, что он-де не смел требовать любви от собственной жены, поскольку был ревнив и дурен собой И человек-де он негодный Боже мой, Боже мой!
Мишель молча смотрел на плачущего брата и покусывал губу. Наконец он сказал:
Странноя почти счастлив.
Юрий уставился на Мишеля; слезы замерли в его глазах, потом сорвалисьтяжелые, обильныеи скатились по щекам, навсегда увязнув в жестких усах.
Мишель стиснул его руку и оттолкнул:
Уйди: я должен закончить писать показания
* * *
Монго ворвался на квартиру бабушки под вечер двадцать седьмого февраля 1837 года. По счастью, старушки дома не оказалось, и не пришлось с деланно-любезным лицом сидеть на краю дивана, вести ничего не значащие разговорыждать, пока Елизавета Алексеевна оставит его с Мишелем наедине.
Ты! сказал Монго, вонзив в Мишеля взор.
Лермонтов отвегил хмурым, спокойным взглядом.
Монго сел и замолчал, то и дело трогая ладонью подбородок. Потом сказал, поспокойнее:
Это все из-за тебя.
Мишель уже знал, что после нудного следствия по делу о «возмутительных стихах» Лермонтов был тем же чином переведен в Нижегородский драгунский полкна Кавказ. Разлука с братом огорчала его, однако он не думал, что Юрий может быть на Кавказе убит.
Бабушка тоже не тратила времени на пустые сожалениясо скоростью, достойной атакующего Бонапарта, она составила для себя целое расписание предстоящих хождений по начальству; Елизавета Алексеевна была намерена хлопотать и совершенно не сомневалась в успехе.
Что из-за меня? спросил Мишель.
Монго опять выдержал длиннейшую паузу, и Мишель вдруг понял: тот боится, что голос у него дрогнет.
Его выслали. Это из-за тебя.
Поясни, пожалуйста.
Монго вскинулся, от близких слез не осталось и следаон был в ярости:
Все твои стишки! Душа в нем вознегодовала! Ну, дал бы кому-нибудь по морде, сделал бы скандалотвел бы сердце Нет, непременно надо в рифму!
Я ведь сочинитель, для меня так естественнее, сказал Мишель, внешне оставаясь совершенно спокойным. И потом, если ты помнишь, мои стихи государь нашел совершенно приличными. Это Юрка прилепил к ним хвости по слогу худший, и куда более ядовитый.
Лучше бы тебя выслали, в сердцах брякнул Монго и отвел глаза. Если бы тебя не было
Стоп, перебил Мишель. Но я-то есть! К тому же я старше. Забыл? Целый год я существовал на белом свете без Юрия
Мне трудно представить себе белый свет без Юрия, сказал Монго.
Мне тоже, отозвался Мишель.
Они вновь обменялись взглядами, и обоим это не понравилось.
Если бы ты не сочинял своих стихов, он бы тоже не стал ничего сочинять. Монго вернулся к прежней мысли.
Я поехал бы на Кавказ вместо него, но ведь это онофицер, напомнил Мишель. Давай пожалеем Юркину честь. Не все же погибают там в сражениях. Даст Богскоро вернется, весь в историях, друзьях и наградах
Да, чтобы все это потом ты прибрал себе, перебил Монго. Ведь его«не существует»
Нет, Алексей Аркадьевич, Юрий очень даже существует, в чем мы с тобой не раз имели случай убедиться, сказал Мишель. И все его награды, все его заслуги останутся при нем. Я никогда не претендовал ни на его друзей, ни на его золотое, доброе сердце. У меня ведь на самом деле ничего своего и нет, кроме моих стишковда бабушки
Монго молчал. Он начинал ненавидеть этого человека с его лживыми речами. Потому что главное, чем тот владел, было то самое доброе сердце Юриясердце, где каждому хотелось бы царствовать самовластно
Часть пятая
Глава девятаяДУРАЦКАЯ ИСТОРИЯ
Действующая армиявсе-таки не тот свет; оттуда возвращаются, если не в отставку, то по крайней мере повидаться с родными и погулять по Москве, где от самого воздуха человек поневоле начинает толстеть. Во всяком случае, именно так утверждал Юра; Мишель ему не перечилкасательно Москвы братья полностью сходились во мнении.
А вот Кавказ они любили по-разному. Мишель видел его глазами влюбленного художника. Все нравилось Мишелю на Кавказе, представало пленительным: экзотическим и в то же время близким; как будто некто показал ему чудный, от века для него предназначенный край и сказал: «Смотриэто здесь!» Поездки с бабушкой на водыеще в детские годы, когда здоровье Мишеньки внушало серьезнейшие опасения, пробороздили в душе глубокий след, и воображаемая «Испания», место обитания возвышенных страдальцев, стремительно и навсегда поблекла перед истинным, живым величием кавказской природы. Оглушительно хлопая мускулистыми крыльями, переместился сюда и Демон, страшный спутник, завораживающий и отталкивающий насельник Мишиных фантазий.