Он ведь у нас большой франт, сказал Дорохов чуть презрительно. Правду ли говорят, кстати, что он и из полка потому уволился, что форма некрасивая?
Унтилов криво дернул плечом:
С него станется Достойный повод для выхода в отставку, не находите, Руфин Иванович?
Люди бывают различны, и побуждения их для нас по большей части тайна, философски высказался Дорохов. Так что с черкеской?
А то, что господин Мартынов страдал по ней почти сутки. Не могу, говорит, без формы к коменданту явиться. Срочно, говорит, желаю ее видеть у себя.
Да-а сказал Дорохов. Разве у него другой не было?
К тому же эта грязная, добавил Унтилов. Вот именно. А тут еще ваша шинель.
Да что вы привязались к моей шинели! взорвался Дорохов. Далась она вам! По-вашему, застреленного офицера нельзя на солдатской шинели принести? Обида для его благородия?
Будет вам, Руфин Иванович, сказал Унтилов. Что вы так кипятитесь? Я про шинель так подробно спрашиваю, потому что, как известно следствию, корнет Глебов накрыл убитого поручика своей шинельюпосле чего помчался в город поторопить помощь.
Глебов? удивился Руфин Иванович. Не было здесь никакой глебовской шинели.
Стало быть, господин корнет Глебов врет.
И все кругом затихло. Даже ветер как будто не решался трогать листья и озоровать в траве. Потом где-то очень далеко крикнула птица.
Дорохов сказал:
Глебов не будет врать.
Однако же, кто-то из вас говорит неправду.
Глебов врать не станет, чуть повысив голос, повторил Дорохов. Он честный человек, любил Мишеля Да и вообще, такой человек не будет врать. Если Мишка Глебов сказал, что накрыл покойного своей шинелью, значит, так оно и было.
Да? сказал Унтилов. А вы, Руфин Иванович, кому свою шинель пожертвовали?
Они опять замолчали. Дорохов подошел к унтиловской лошади вплотную, оттолкнул от себя мягкую лошадиную морду, которая полезла было обнюхивать его руки и ласкаться, и заглянул плац-майору прямо в глаза.
А что еще вам странным показалось, Филипп Федорович?
Я вам отвечу, пожалуй, медленно проговорил Унтилов, взвешивая каждое слово. Но только это останется между нами Согласно заключению, которое вынес доктор, Лермонтов помер от своей раны на месте. Пуля пробила оба легкого, он даже вздохнуть толком не смогтотчас испустил дух.
А Мишка Глебов говорил, будто он еще жив был, когда поехали за помощью Дорохов побледнел, отступил на шаг, словно испугался подцепить опасную и заразную болезнь. Мишка говорит, он был еще жив! крикнул Дорохов. Эхо прокатилось, невнятно повторилось несколько раз и пропало в расселинах. Как же он мог умереть мгновенно?
Унтилов тоже слез с коня. Вытянул руку, тронул Дорохова под ребром.
Вот сюда вошла пуля, сказал он. А вышла, он обошел своего собеседника кругом и коснулся его плеча сзади, вот отсюда.
Невозможно, сразу сказал Дорохов, резко оборачиваясь. Это же невозможно! На корточках он сидел, что ли, этот Мартынов?
Или Мишель сидел на лошади, продолжал Унтилов, а его сняли выстрелом, подойдя близко.
Так горцы делают, мрачно сообщил Дорохов. Обычное у них. Подойдут, еще и поболтаюта после пальнут. Азиаты.
Если Мишеля убили горцы, для чего представлять все это в виде дуэли? продолжал Унтилов. Чтобы насолить коменданту?
Дорохов энергично замотал головой:
Вот уж нет! Зачем это? Нет!
Они помолчали немного, после чего Унтилов предложил:
Давайте, в самом деле, отъедем на восемь миль и поищем то место, о котором рассказывал москвич. Авось еще что-нибудь найдем интересное. Вы еще не испуганыа, Руфин Иванович?
Дорохов посмотрел на него мрачно и не ответил.
* * *
Они проехали еще немного, и Дорохов вдруг начал говорить: он рассказывал много, неостановимо, как иногда случается рассказывать людям, при других обстоятельствах молчаливым, иногда лишь единственный раз в жизни такое с ними и бывает, что они размыкают уста и пускаются в воспоминания.
Мишель с первого взгляда не нравился, говорил Руфин, глядя перед собой на дорогу, вот и мне он не понравился. Я до стихов не охотник, да и вообще книг не читаю А этот приехалхолодный, нос дерет, и половина начальства пила чай у его бабушки
Унтилов призакрыл глаза, слушаяи дивясь тому, как странным образом тон произносимого может противоречить словам. Словно женщина, тонко чувствующая и хорошо отдающая себе отчет в каждом движении своего сердца, Дорохов открывал свое отношение к погибшему Мишелю.
Да еще наружность его, продолжал Руфин Иванович, ну хоть бы что оригинальное или красивое! Просто круглая приятная физиономия, усики, куделяшки надо лбом Каждый второй офицерик с лица таков. Но что больше всего меня выводило из себятак это то, что он не пьянел. Мне все казалось, что, пока мы пьянствуем, он сидит трезвее всех и смотрит с насмешкой И вот что забавно! Что он был всегда трезвее менясущая правда, но только он вовсе не глядел косо и пил, сколько следует, просто вино на него не оказывало никакого действия После уж мы сблизились. Он, знаете, всегда таскал эту рубашку канаусовую красную, в которой его и убили, вечно грязная Говорили, будто он никогда ее не стирает, такая она вечно чумазая, но это, конечно, пустые слухи, раз или два она точно бывала стирана
Филипп Федорович выдвинул вперед коня и загородил Дорохову дорогу. Тот стал.
Что?..
Унтилов смотрел на него непонятно, скучным, мертвым взглядом. Дорохов чуть попятил коня.
Да что такое?
Что вы насчет рубашки сказали?
То, что она у него бывала грязной. Ах, Филипп Федорович, вы меня и в самом деле пугаете! Что такого, что в походе рубашка загрязнилась? Такое со всеми бывает, и в этом ничего зазорного для памяти Мишеля нет.
Привычки такого сорта не изживаются, сказал Унтилов задумчиво. Человек либо чистюля, либо грязнуля. Никакой поход, никакие обстоятельства, ни даже дюжина магометанских пророков, навроде того разбойника, что сейчас сидит в горах, ничто этого не изменит.
Это точно, охотно согласился Дорохов, радуясь тому, что лицо его собеседника чуть смягчилось и сделалось живее.
«В самом деле, странный человек!»подумалось ему.
А вслух Дорохов сказал:
Вот у нас был один корнет, как раз страшный чистюля Его фамилия была Смоковников. Мало, что он требовал всего чистого каждый деньтак он ведь еще ухитрялся и не пачкаться! Все по уши уж в грязи, а он как будто над землей ходит Правда, потом его убили, добавил Дорохов с чуть виноватым видом. И ведь как это подло получилось! Должно быть, те разбойники давно за нами следили. Шли, как шакалы, по следу, справа и слеваждали, когда им лучше напасть. Стали мы лагерем. Хорошо. Вот стоим, готовимся на ночлег. Этот наш Саша Смоковников посылает денщикачтоб постирал ему рубашку и портки. Не могу, говорит, ходить неаккуратным и стращать здешних дам, ежели таковые случатся. Мы сперва даже обижались: что это, получается, мы, значит, из себя страшилищ являем, а он, Саша Смоковников, один лучше всех? Но он такой простой был, добрый. Говорит: вы всезаслуженные, мол, люди, побывали в деле и показали свою удаль, а я, бедный корнет Смоковников, еще никтотак пусть хоть чистотой мундира буду отличаться. А те-то, разбойники, они все следили. Как спустился денщик к ручьюне выдержали и убили. Они, говорят, если долго не убивают, начинают болеть. Саша пождал-пождал и сам пошел к ручью. Видитденщик убитый, рубахи в мутной воде плавают. Выдернул шашку и бросился на врага
Дорохов помолчал немного, ожидая от слушателя реакции, но, не дождавшись, заключил:
И побил в одиночку всех четверых. Точнее, одного зарубил, а прочие отошли Очень храбрый был корнет. Потом, правда, все равно погиб.
Унтилов пропустил эту историю мимо ушей. Думал о своемболее важном. Молвил задумчиво:
А Мишеля в Пятигорске никто и никогда не видел в несвежем Кого ни спроси: он едва с дорогии уже в белоснежной рубашке.
Едемте дальше, сказал Дорохов. Похоже, ваше высокоблагородие, вам это наконец удалосьнагнать на меня страху.
Когда, по их подсчетам, они миновали восьмую версту, то начали смотреть по сторонам внимательнее, выискиваяесли не таинственного казака возле таинственного трупа, то хотя бы следы их, и в конце концов старания были вознаграждены: Дорохов отыскал примятую, изломанную траву и, покопавшись в ней пальцами, извлек помятую пуговицу.
Сидя на корточках, показал находку полковнику. Тот принял, повертел, сжал в кулаке со вздохом.
Одна пуговица, в любом случае, ничего не доказывает.
Кроме того, что москвич прав: здесь кто-то был, возразил Дорохов.
Стало быть, можно утешить господина Глазунова: он не визионер и ему не почудилось задумчиво проговорил Унтилов. Но для меня, Руфин Иванович, этого очень мало.
Должно быть, судьба москвича несильно вас занимала, сказал Дорохов с таким серьезным видом, что Унтилов на мгновение поверил в его серьезность.
Кто-то здесь определенно был, повторил Унтилов, оглядываясь. В восьми верстах от города. Не в четырех И готов поклясться, что в белоснежной рубашке.
Дорохов встал, поймал коня за узду, притянул к себе, словно хотел в большом, полном жизни теле животного почерпнуть сил и для себя.
Что вы хотите сказать, ваше высокоблагородие?
Только то, что убитых было двое Одного Глебов накрыл шинелью, другоговы. Одинв красной канаусовой рубашке, другойв белой. Один умер на месте, застреленный из «кухенройтера», причем стреляли снизу вверх. Другой умирал почти час и истек кровью Это если свести воедино все неувязки, которые я успел уловить, пока расспрашивал самовидцев. Впрочем, есть еще одно, самое для меня непонятное.
Дорохов молча смотрел и ждал продолжения. Он догадывался, что это будет, и у него все сжималось в груди от предчувствия.
Унтилов встретился с ним глазами.
Мишель не хотел стреляться Он вообще не предполагал, что это серьезная дуэль.
Но ведь Мишель сам предложил решить все споры в поединке, когда Мартышка потребовал от него прекратить шутки, напомнил Дорохов.
Это они так говорят, вздохнул Унтилов. Мол, этот потребовал, а тотпредложил. А знаете, что на самом деле предложил Николаю Мишель? Расстрелять его из пушекиз тех, что декорируют гауптвахту Он думал, все происходящеетолько очередная выходка. Он ведь считал Николая Соломоновича своим другом, давним товарищем. До последнего удивлялся И так и не выстрелил.
Помолчалигорестно. Затем Дорохов осторожно сказал:
Разумеется, я не вправе вмешиваться или советовать, но вы же оба пистолета проверили?
Унтилов махнул рукой безнадежно:
Завтра я закрываю дело и отправляю его в штаб армии, а государюрапорт. Обо всем, что между нами сегодня было говорено, прошу вас, никому не рассказывайте.
Дорохов сел в седло, подождал, пока Унтилов последует его примеру. Огляделся по сторонам. Было очень тихо, как будто никогда человеческая злая воля не нарушала покой этих мест. Затем Руфин Иванович вполголоса проговорил:
Но если убитых было двое то кто был тот, второй?
Ветер подхватил его слова и унес их, рассеивая вместе с пылью и тонкими солнечными лучиками, так что спустя миг от них не осталось и следа
Часть вторая
Глава четвертаяМОГИЛЬЩИК
До войны с Бонапартом жизнь была совершенно другая: время как будто текло медленнее и восемнадцатый век отступал не торопясь, с оглядкой, повсюду расставляя свидетельства своего несомненного присутствия. Позднее все это было сметено громом пушек, проникшим, казалось, в самые умы человеческие, и все сразу побежало иначе, куда быстрее, так что молодой человек уже успевал рассказать целую историю там, где пожилой едва завершал вступление и переходил собственно к делу. Так и говорили, не слыша друг друга, каждый о своем.
Но до наступления перемен оставалось еще два года; Бонапарт хоть и свирепствовал в Европе, а русская глубинка жила совершенно по-старому и о многих вещах знать не желала.
И все оставалось неизменным, так что никому даже и фантазия не придет что-то сдвинуть с места или переменить: и большая липовая подъездная аллея, и барский дом, деревянный, с классическими колоннами, выкрашенными белой краской, и большим балконом по всему второму этажу, и новогодняя суета, когда отчаянные головы без шубейки, в одном только платке поверх платья или наброшенном камзоле выбегают на снег и что-то веселое кричата звезды пылают так ярко, что впору перепутать их со святочными, носимыми на палках.
В поместье Михаила Арсеньеватого, что женился на девице Столыпиной, бывшей его на восемь лет старее, был в заводе театр, и гости любили съезжаться сюда на праздники: всегда случалось большое веселье.
Театр служил истинным отдохновением души Михайлы Васильевича. Сам он был человеком веселым и довольно беспечнымполная противоположность своей супруге. Все девицы Столыпины, надо сказать, уродились как на подбор гренадерского роста, с нравом генеральским, так что достойной своей супруги Михайла Васильевич побаивался и предпочитал проводить время со своими актерами, псарями да соседскими помещиками, такими же охотниками до невинного удовольствия переброситься в карты.
Единственным плодом этого супружества стала девочка, которую нарекли Марией. Могучая Елизавета Алексеевна беременность переносила тяжело, почти все время лежала и отказывалась даже разговаривать с мужем, не то что подпускать его к себе. Ей было обидно, что такое с нею случилоськогда кругом сплошь да рядом бабы ходят брюхаты и как будто даже не замечают этого. Главным виновником своей беды она полагала мужа. А тот, получив несколько раз отпор, утешился своим театром и даже отыскал для того забавную пьесу с песнями и плясками «Муж-картежник и жена-ханжа».
Ребенок долго не хотел появляться на свет и измучил свою мать до последней крайности. Когда наконец Елизавета Алексеевна произвела на свет это дитя, то поразилась его малости и ничтожности. И как только крошечный комочек мог доставить ей столь много хлопот и бедствий! Да еще оказалось, что новорожденныйдевочка.
Арсеньев, едва ему сообщили о начале схваток, точно обезумел. Он не мог бы сказать со всей определенностью, что любил жену всей душой или видел в ней идеал женщины; но тут как будто что-то перевернулось в его груди, и захотелось совершить какой-нибудь величайший подвиг во славу Елизаветы Алексеевны.
Поэтому Арсеньев взял с собой двух собак и удрал на охоту, вознамерившись набить побольше дичи и порадовать роженицу горой кровавых птичьих тушек, а то и добыть нарочно для нее оленя.
Барина хватились не сразу, но когда и на второй день он не явился, начали беспокоиться и отрядили погоню. Барыне ничего не сообщали, дабы не беспокоить, но она вовсе не была так уж бесчувственна и неприметлива и скоро поняла, что Арсеньев куда-то скрылся.
Обида проникла в ее сердце. К вечеру первого дня, когда пошло молоко, Елизавета Алексеевна велела перевязать себе грудь и вытребовала из деревни кормилицу. Девочка вдруг сделалась ей ненавистна, и боясь этого чувства, мать постаралась отдалить ее от себя.
На четвертый день барин явился. Это произошло на рассвете. Собаки заметили в конце подъездной аллеи всадника и с лаем бросились ему навстречу. На шум вышло несколько человек, Михаила Васильевич тем временем прибыл, грязный донельзя, с обветренным лицом. Добыча висела через плечо: связка битой птицы. Собака с ним вернулась лишь однавторая утонула в болоте, о чем он неустанно скорбел.
Ну! закричал Михаила Васильевич с седла. Народился?
Дите народилось, осторожно ответил псарь, давний друг Михаилы Васильевича. С наследницей вас, батюшка.
С какой наследницей?
Думают Марьей назвать, продолжал псарь. Вас ожидаликак соблаговолите. Барыня были очень плохи, едва не отошли
А! сказал Михаила Васильевич. Дай мне водки, быстро! Я собаку утопил случайно. Жалкомочи нет. Девка, значит?.. А, что барыня?
Барыня хворают, но повитуха говоритне к смерти.
Ну! молвил барин. А меня спрашивала?
Случилось, степенно отвечал псарь.
И что сказали?
Что барин в отлучкескоро будет.