И мы еще долго провожали его глазамион поехал куда-то к станциискрылся за поворотоми потом пошли по той, нашей улицек Максу;и потом еще очень долго, как сказано, весь вечер сидели у него, на веранде.
И понемногу темнело за окнами; и чем темнее становилось вокруг, тем ближе придвигался к веранде сад; и Макс, когда мы поужинали, снова заговорил со мною о прошлом, о позапрошлом лете, о сломанных велосипедах, вечерних встречах возле кино о том, что мы тогда еще помнили, а после как будто забыли: так думаю я теперь; еще помнили: уже вспоминали; и от выпитого нами вина все чуть-чуть путалось: шелест веток, отзвуки поездов и вдруг засмеявшись, он сказал мне, что все это все это очень грустно; и я спросил, что именно; он сказал, вообще все; и мы оба засмеялись, я помню; и я сказал ему, что мы, конечно, увидимся с ним в Москве; и он сказал, да, конечно, увидимся; и выйдя на улицу, я посмотрел, в последний раз, на горевшие за деревьями, мокрыми листьями окна его веранды; и дошел до дому, смеясь сам с собою; и заснули тут же проснулся. И когда я проснулся, я помнювсе уже было иначе; была ночь; была такая, вдруг, ясностьво мне; такое чувствовнезапного, вновь, пробужденья; и так четко, так точно отделялись друг от друга все звуки; всплески, шорохи за окном; и так влекли, так манили; и так ясно, вдруг, увиделся мне весь этот день, уже закончившийся; и весь это август, уже завершившийся; и кино, и зал, и дорога, по которой мы шли; и грузовик, и небо над высокими кронами; и все просеки, и все тропинки в лесу; и поезд поезд, я помню, пролетев сквозь падение капель, сквозь шелест веток, шум сада, распахнул вдруг такое огромное, с такими безмолвнымия видел их, закрывая глазаполустанками, разъездами, станциями, мостами и реками, такой тревоги исполненное пространство:что, не выдерживая, я зажег свет, оделся, снова вышел на улицу.
Да, звезды: звезды среди невидимых облаков; и темные очертания дома; и калитка, и ладони, и капли; и на другое утро, как сказано, Макса там уже не было.
И я побродил еще немного по улицам, по лесу, и постоял у тех бревен, в березовой роще, где мы жгли с ним костер, и в конце концов уехал, как и он, Макс, в Москву, в этот огромный, опять-таки, таинственный, невероятный, самый странный на свете город, в этот город, где старое так причудливо сплетается с новым, дозволенное с запретным, поддающееся с не поддающимся описанию, и где, вскорости, мы снова встретились с Максом.
9
И здесь пауза (думаю я теперь) здесь два года, с которыми я не знаю что делать: и как если бы (думаю я) как если бы нечто (и даже все), уже начавшись (в августе, в августе), еще, странным образом, медлило, и таилось, и пряталосьгде-то, за краем жизни, за поворотом.
И все-таки заполним ее, эту паузу: заполним ее все-таки чем-нибудь.
Отступая в прошлое, события и вещи меняют свою природу. Совсем иначе видим мы их; время, лежащее между ними и нами, высвечивает их как будто своим, своим собственным, прозрачным, пронзительным, тем же самым, может быть, светом, какой светит да, снова светит сегодня здесь, в этой маленькой, за дюной притаившейся деревушке, где я живу по-прежнему, один, поворачивая обратно.
И всматриваясь отсюда, теперьв тот, там, покинутый мною город, и хотя он кажется мне, теперь и отсюда, чем-то почти немыслимым, невозможным: как если бы его никогда и не было вовсе, всматриваясь отсюда, теперь, вопреки всему и прежде всего, я вижу там, в том городе, некие, еще возможные, почти возможные улицы, переулки: проходы, арки, дворы: тот дом, например, тот двор (с клумбой, скамейкой), где жил яеще так недавно, уже так, в общем, давно; ту арку, выводившую из двора в переулок; тот, между трех, с одной, и трех, с другой стороны, очень старых, но и очень хорошо сохранившихся, бледно-зеленой краской выкрашенных домов (с фронтонами, с подобьем кариатид) к ближайшей улице ведущий проход: проход, всякий, почти всякий раз, когда я шел по нему и как бы часто я по нему ни ходил, поражавший меня своей неожиданной, среди кривых улиц, загибавшихся переулков, прямизной, соразмерностью, внезапной и уверенной перспективой; ту улицу, наконец, спускавшуюся к красной, кирпичнойс далекими куполами за неюстене; еще улицы, еще переулки; бульвары, аллеи; преображенные временем, пронзительным светом, они влекут меняпочти так же, быть может, как влекут меня, здесь и теперь, эти крошечные, у моря в соседней деревушке километрах в пяти от нашей, с совершенной ясностью друг от друга отделенные домики, далекие сосны; почти так же, быть может, как влекут меня те, другие, дачные улицы, кусты и деревья, мелкий дождь и тихая моросьтак навсегда и оставшиеся: в августе, в начале всего.
Все это былои есть, разумеетсятам, в том городе, мною покинутом.
И все это былобывалоразумеется, зимним, осенним и был, значит, ветер; листья; были, конечно же, облака; ичто же? и густая синь вечернего неба над, скажем, желтыми, красными кронами; и сиреневый отблеск крыш перед самым закатом; и те, скажем, светлые, снежные, как будто тающие и почти прозрачные ночи, когда, просидев весь вечер у меня, в моей комнате, мы выходили вместе с Максом на улицу; я шел провожать его; странно легкими, в отсветах фонарей, казались мне очертанья карнизов, решеток, обведенные снежной каймою; совсем неподвижно, как будто вообще неспособная к движению, стояла приткнувшаяся где-нибудь на ночь, в проеме арки, машина; бульвар терялся в сугробах; снег скрипел под ногами; и еще говоря, быть может, о чем-нибудьвпервые прочитанном, договаривая, не в силах договориться, сворачивали мы в один, в другой переулок, налево, направо и еще долго, иногда очень долго бродили по улицам, пустынным и замершим; и почти так же, быть может, как бродили, в августе, по лесу; почти так же, быть может, как, впоследствииздесь, вдоль моря, по дюнам.
Да, все этоили, вернее: вот так, преображенное временем, все это вспоминается мне теперь; но (с другой, роковой стороны) но я уже никогда не забуду, как сказано, того ощущения невозможности, провала, разрыва которое вдруг охватывало меня на каком-нибудь огромном, ревущем, полном машин, людей, возбужде-нья проспекте, в каких-нибудь снежных, ранних, текущих и растекавшихся сумерках; или, например, на какой-нибудь, заметенной снегом окраине, среди грязно-белых, и вполне одинаковых, домов, пустырей, скользящих прохожих; или, скажем, в метро: в метро, в этом призрачном, подземном, электрическом сумраке, где все исчезало: и дома, и деревья, и снег, и листья, и улицы и только необозримые, серые и черные толпы двигались, сталкивались, обгоняли друг друга; и так странно, мучительно терялись все направления; и поезд въезжал на станцию с какой-тоне той стороны; и станция оказывалась вдругперевернутой; и я уже сам не понимал, может быть, где я, собственно, нахожусь.
Все это тоже былои есть, наверноетам, в том городе, покинутом мною; всего этого: ничего этого как бынет, как быне было.
Странный город, удивительный город. Название его сохранилось; названияисчезли; все тонетв безымянной безмерности.
Да, все безмерно, огромно; и все кажетсявзорванным: как если бы (так думаю я теперьили так думал я, может быть, в шуме и грохоте, в тоске и спешке возвращаясь, к примеру, домой) как если бы некий мир, некий город, здесь когда-то стоявшийраспался, разбился: и вотна том же месте, среди обломков, развалинвозникли какие-то улицы, проспекты, дома, ни с чем не соотнесенные, ни к чему не причастные вне мира, вне города.
Есть (еще и еще раз) есть вещи, поддающиеся, и естьне поддающиеся описанию. Первые могут случиться на бумагебумага не рвется; о вторых мы только упоминаем с опаской.
Есть вещи поддающиеся, и естьне поддающиеся описанию; но (так думаю я теперь) но тот дом, где жилМакс, всегда казался мне, и до сих пор кажется: из всего неописуемогосамым неописуемым, из всего немыслимогосамым немыслимым, наименее возможнымиз всего невозможного. Темной громадой нависает он над рекою, над городом, над другими домамиперерастая их все и как бы вбирая их все в себя Макс же (думаю я теперь) видел его каждый день (каждый вечер и каждое утро) из окна своей комнаты. Он жил в боковом, или, вернее, в противоположном по отношению к главному зданию крыле; окно его комнаты выходило во двор;и всякий раз, когда, переехав на троллейбусе через мост, я заворачивал за угол, поднимался на лифте, нажимал на кнопку звонка, и он, Макс, открывал мне дверь, впускал меня внутрь, всякий раз, войдя в его комнату, я подходил, я помню, к окну, и раздвинув шторы, смотрел на эту темную, заслонявшую небо громаду, не в силах в нееповерить Макс, как только я отходил от окна, тут же вновь задергивал шторы. Он вообще жил с закрытыми шторами, Макс, отгораживаясь от неописуемого; в его комнатепри условии, разумеется, тщательно задернутых шторбыло, пожалуй, что-то неприступное, уединенное. Совсем тихо было здесь, в этой комнате: с книжными полками вдоль одной стены и столом, прислоненным к другой, с двумя креслами и диваном, наконец, в глубине, в этой комнатепри условии, разумеется, задернутых тщательно шторкак будто плывущей над городом (уже невидимым), над другими (невидимыми) домами. И лишь выходя на улицу, садясь, к примеру, в троллейбус, вновь видел я и эти другие (неописуемые), и его, Максов (решительно неописуемый) дом; всякий раз почти с облегчением возвращался я в старую часть города, еще, в общем, возможную.
Но в жизни (так думаю я теперь) в жизни есть ведь не только улицы, не только дома. В жизни есть ещечто же? некие отношения, некие события, некие обстоятельства сама жизнь, короче: та жизнь, к примеру, которой жил я, живущий теперьздесь, та, к примеру, которой он, Макс, жил там, в том, огромном, невероятном, таинственном, самом странном на свете городе (вне мира, вне города) и в которой, на каждом шагу, каждый день, мы сталкивались с чем-то сомнительным, неописуемым, невозможным. Не только город: все прочее тожераспалось, тожеразбилось мы же (так думаю я теперь) мы не простосталкивались, и не простовидели все это: подобно тому, как мы видели, к примеру, дома, проспекты и улицы, еще возможные или уже, к примеру, немыслимые:мы оба, каждый на свой лад (хотя и сходным образом: точнее я сказать не могу: пока не могу) участвовали, и не могли не участвовать, в некоей, если угоднокак будто превышавшей нашу собственную жизнь, вбиравшей ее в себяв некоей, тоже, если угодно, жизни, решительно, решительно неописуемой.
Мы не соглашались с нею, конечно: мы оба, однако, платили ей свою дань: если не каждый, то почти каждый день: если не каждое, то почти каждое утро.
Она надвигается, она охватывает; не участвовать в ней мы не можем; а между тем, ей словно не хватает чего-то, в ней словно отсутствует нечто.
В ней есть некая принудительная обязательность, подавляющая безусловность; а между тем, ее и вообще как бы нетнет, как быне было: так думаю я теперь.
Ихватит, хватит пока об этом.
То, что не поддается описанию, описывать, конечно, не следует: роман, сказал мне некогда некто, еще не введенный мною на эти страницы, но уже втайне упомянутый мною, романэто сумма запретов.
Романэто сумма запретов и всматриваясь отсюда, теперь (из этой маленькой, еще и еще раз, за дюной притаившейся деревушки, с ее утренним, по-прежнему, холодом, пронзительным, по-прежнему, светом, и с этимитеперь уже летними, долгими и ясными вечерами ее, затихающими деревьями, луной, поднимающейся над ними) всматриваясь, теперь и отсюда, в тот, там, покинутый мною город, вновь, в спасительном смещении перспективы, я вижу там, в том городеулицы, еще возможные, переулки, еще дозволенные, и какие-то, скажем, осенние, какие-то весенние, скажем, ветреные и тихие дни, и первые желтые, и первые зеленые листья, и зимние ночи, и снег, повторяющий очертанья решеток, очертанья карнизов, и сугробы, и отсветы фонарей, и какие-то летние, ясные, долгиепочему бы и нет? вечера, луну над крышами, затихающие деревья.
Отдаляясь во времени, еще и еще раз, события, вещи меняют свою природу.
Но есть блаженные минуты, как сказано: блаженные минуты, когда мы видим настоящее так, как видим обычно лишь прошлое, с той же отрешенностью, с тем же вниманием, как будто отсутствуя, но может быть именно потому присутствуя в нем: блаженные минуты, с почти мучительной остротою, удивительно часто случавшиеся с Максом в ту осень, когда, не в силах остановиться, он бродил и бродил по городу, по улицам, переулками набрел, среди прочего, на одну, очень маленькую, как сказано, площадь.
10
Был, значит, некий август, дождливый и темный: начало всего; и была, значит, некая осень, очень ветреная: начало чего-то.
Да, ветер: ветер набрасывался на город, гонял по улицам листья, мусор, обрывки газет, и подгоняемый им, отдаваясь ему, Макс (истинный герой моей истории: если это история) уходил все дальше и дальше, куда-то, и блуждания его каждый день начинались сначала, варьировали на разные лады все те же улицы, переулки, проходы, и охватив и проиграв уже известное, прибавляли к нему всякий раз еще и малую толику неведомого: еще одну улицу, еще один переулок.
Он как будто впервые открывал для себя этот город, самый странный на свете (и прежде всего, разумеется, его старую, поддающуюся или почти поддающуюся описанию часть, от его, Максова, неописуемого, еще раз, жилища отделенную, как уже говорилось, рекою); но вместе с тем и в то же самое время что-то совсем иное открывалосьоткрылось ему в ту осень.
Что это было? Был ветер (еще и еще раз); была, в этом ветре и на этом ветру, блаженная, мучительная тревога; мучительная, блаженная обостренность всех впечатлений; внезапное расширение каких-то, неведомых прежде границ; тайный трепет; волшебная дрожь.
Он шел, следовательно, все дальше и дальше; и вдруг, замеревв мгновенной, вдруг обступавшей его тишине, в чудесной паузе, в чарующем промежутке: между чем-то и чем-томежду вдохом и выдохомвидел улицу, по которой он шел, и потрясенные ветром деревья, и летящий по ветру лист, и солнце, бегущее по карнизам почти восторг охватывал его временами. Как будто впервые видел он все это: почти так же, быть может, как увидели мы когда-то, в августе, в начале всего, совсем другие, дачные улицы, дома и деревья, мелкий дождь и тихую морось, но вместе с тем и в то же самое время: с какой-то, доселе ему неведомой, до сих пор ему недоступной, невероятной, почти пронзительной ясностью, восхищавшей и поражавшей его самого.
И это (так думал он, может быть) и это (так думаю я теперь) и это было, наверное, так, как если бы он, Макс, блуждая по улицам, вдруг и совсем неожиданно, нашел в себе некую, единственную и неподвижную точку, с которой, и только с которой, он мог увидеть, и действительно видел: деревья, дома.
Он нашел ееон находил ее: все снова и снова.
Вот, думал он, может быть, вот я иду здесь, по этой улице, решительно мне незнакомой; и вот ветер, вот облако; вот машина проехала; вот лист летит с дерева; и вот она, эта волшебная, эта неподвижная точкаво мне; стоит найти ееи все стихает, все проясняется. Свернем сюда, в переулок?.. Ах, я уже знаю его там, дальше, бульвар бульвар и аллея листья и ветер и вот я иду здесь. Нет, что же, что же я думал?.. Продлить свою мысль: вот что важно, вот в чем все дело.
И он пытался, в самом деле, продлить свою мысль; как будто впервые он открывал для себя ее длительность, протяженность; он измерял ее: дойдет ли она, вместе с ним, вон до той арки, скамейки, свернет ли, вместе с ним, в переулок и в тайном созвучии с его шагами, с поворотами улиц, порывами ветра, она достигала вдруг такой ясности и такой остроты, о которых он, может быть, и не подозревал до сих пор, отчетливости, ни с чем не сравнимой; она двигаласьон видел ее движение; он следил за нею: почти так же, быть может, как следил онза летевшим по ветру обрывком газеты, за сменою света, теней на асфальте: с той же отстраненностью, с тем же вниманием.
И она действительно доходила вместе с ним: до арки, скамейки; и сворачивала вместе с ним в переулок; и вдруг обрывалась, терялась: точно так же, как вдруг терялись, исчезали из виду дома, листья, асфальт, тени и свет на асфальте; и лишь выходя на бульвар, он вдруг снова ловил ее, возвращался: откуда-то и снова, и снова находил в себе эту единственную, неподвижную точку, с которой, и только с которой, он мог увидеть и видел: решетку, отделявшую бульвар от улицы, деревья, гравий аллеи.
И тот (так думаю я теперь) в августе, в начале всего, впервые услышанный намипризыв: он слышал его и здесь: по-прежнему или, может быть, снова слышал его: и хотя здесь, в городе, на этих улицах, среди этих домов, услышатьрасслышать его было, конечно же, гораздо, несравненно труднее. Но он все-таки слышал его (на этих улицах, среди этих домов); и заглушаемый шумом ветра, шумом и грохотом города, призыв этот, здесьили, вернее: теперь, осенью, с ее блаженной тревогой, пронзительной ясностью, мучительной обостренностью всех впечатлений, призыв этот звучал так настойчиво, как может быть еще никогдаи даже в августе, в начале всегоне звучал; Макс, остановившись и замерев, всматривался, к примеру, в какое-нибудь, с уже облетавшими листьями, дерево, в какой-нибудь вяз, липу: с мгновенной голубизной, синевой, просвечивавшей сквозь уже по-осеннему черные ветви, в начале бульвара, удивленный и очарованный.
И чего же они хотят от нас, эти деревья, с их стволами и ветками этот вяз, эта липа?.. Они хотят, может быть, чтобы мы ихувидели?.. Вот, я их вижу.
Да, я вижу его, это деревопрямо напротивэтот вяз: совсем старый, наверноеэтот лист, оторвавшийся, упавший на землюэто сплетение ветокголубизну, синеву. Да, я вижу его, это дерево. В нем естьчто же? в нем есть, может быть, некая, ни с чем не сравнимая безусловность; вот оно: прямо напротив. Но вот и я; вот я; вот я смотрю на него.