Алеше понравилось в деревне? спрашивает баба Душа.
Литины глаза ласкают мое лицо. Ее взгляд проникает сквозь мою кожу, нежит мою щеку.
Очень. Я вам премного благодарен. За ваше гостеприимство, доброту. Мудрость и педагогику в обучении Литы. Выуникальная женщина, баба Даша.
Я целую ее руку, и она смущается.
На здоровье, сыночек, на здоровье.
После «последнего» завтрака мы идем прощаться с сеновалом, в котором было пролито столько соков, что можно было породить новый Ноев ковчег. Мы стоим внизу, и я чувствую, как грудь Литы возбуждена. Инстинкт, видéнья. Ее ноги сверкают в солнечном свете. Все просвечивается: трусики, бедра, треугольник Она кладет руку себе на талию и поворачивается ко мне. Зов
У нас еще остается куча денег из Москвы, заработанных Литой. В деревне их просто негде тратить. Мы оставляем половину бабе Даше, она не знает, как нас благодарить и куда посадить.
Деточки мои, это ж на полгода жизни, как я могу такое принять
Лита целует ее в щеку.
Автобус в три с чем-то, но надо еще добраться до дороги. Да с банками, вареньями, соленьями. Гирляндами сушеных грибов. Свежевыкопанной картошкой.
Лита теперь хотела готовить мне суп из только так понравившейся рязанской картошки. Все, на что я обращал внимание, она превозносила до небес, превращая в фетиш и идеал. Она пыталась предугадать мое малейшее желание. Угодить, ублажить, удовлетворить. И усладить.
Какой-то дальний племянник подвозит нас в раздолбанном грузовике. Жизнькак эта колея, а колеякак жизнь. «Ни к чему», думаю я. Есть ли в России хоть одна не разламывающаяся машина?
Мы стоим на повороте дороги. Она в легком пушистом свитере поверх еще более легкого платья. Начинается дождь, она промокает до нитки, платье льнет к бедрам. Она усиленно жестикулирует руками, машины притормаживают, но как только видят меня на обочине дороги, обиженно взревев, уносятся прочь. Она мне машетотойти. Льет безостановочный дождь.
Едет черная «Волга» сановника с московскими номерами. На повороте она притормаживает около нее, заплывшие свиные глазки оглядывают мокрую выточенную фигуру, шофер ждет, глядя на тушу хозяина, не прибавляя газа. Видение проплывает мимо. Сзади два свободных сиденья.
Все людибратья, говорю машинально я. У Литы начинают течь слезы, от дождя, от обиды, от беспомощности. Она сильно дрожит. Я обнимаю ее за плечи.
Хоть ты поцелуй меняв губы, Алешенька!..
Я застываю посреди проезжей части дороги. И целую еев виски, лоб, глаза.
Маршрутный автобус опаздывал уже на полчаса. В России вообще неизвестно слово «пунктуальность». Оно никому не нужно. Им никто не пользуется. Наконец, кряхтя, он появляется на дороге. Мыединственные, кого он подбирает на повороте. Автобус набит битком. Какой-то мужчина освобождает место для Литы, что вообще невероятно. Я сознаю, какой подвиг совершает он ради ее заплаканных глазстоять три часа. Мы благодарим его и угощаем яблоком.
(Значит, не только насиловать и заражать)
Лита хочет поднять мокрое платье, чтобы сесть на сиденье. Я делаю ей страшные глаза. И она виновато просит прощенияглазами.
Алешенька
Я даю ей легкую куртку, чтобы она села на нее. Свою. Она долго не решается, держа ее мягко в руках. Все, что мое, для нее свято Но, наткнувшись на мой взгляд, подчиняется. Чуть подняв к бедрам платье, садится на куртку. И сразу после моего взгляда прикрывает колени нашейным платком. Понимая, что средина автобуса уже никуда больше смотреть не будет, как на ее колени.
Мы приезжаем в Москву поздно, пробиваясь сквозь бессмысленные пробки у «ворот» города. Только ворот не осталось Теперь это называется кольцевая дорога. Чтобы всех окружить сразу, кто внутри.
Тридцать первое августа, завтра начало занятий. Следующий курс. Она рвется ко мне, и у меня нет сил сопротивляться.
В ванну мы садимся вместе, и она становится моейв ванне
Ей так очень нравится. Она хочет еще
Завтра нам, кажется, во вторую смену. Или мне вообще уже все кажется. Лита собирается отвезти все домой утром. Хозяйка квартиры приезжает через два дня.
Ночью она обнимает меня и шепчет:
Алешенька, а где же мы будем встречаться? Где я буду ласкать тебя?
Я медленно убаюкиваюсь от ее тепла и засыпаю, чувствуя губы на шее. «Будем ли мы встречаться вообще», последнее, что думаю я.
Институт грядет на меня, как дурной сон. За исключением первого днякогда больше охов, вздохов, эмоций и восклицаний, чем занятий. В институте я мало с кем общаюсь, практически ни с кем. Мы неинтересны друг другу: якурсу, курсмне. Зато Лита была толком и пиком курса, всех волновала, обжигала, и не давала покоя только одна мысль, с кем она встречается. Шли слухи но никто ничего не мог доказать. Или сказать с уверенностью.
В группе у меня была одна боевая подругаИрка, и про нас сначала думали, что мы е Но ее настоящий любовникбудущий муж, учился курсом старше, и нашу пару, тандем, оставили в покое, думая, что все-таки иногда мы этим занимаемся. Так как только с ней в институте и видели меня. Зато она безумно обожала Литу, Литку и каждый раз расписывала мне, какая у нее обалденная фигура. И что она не представляла, что у женщин такая может существовать.
Выточенная фигура и восхитительная грудь!
Кому-то везет! говорила она, глядя на меня широко раскрытыми глазами. Я не реагировал. Литка вообще чудо. А какие ноги!
Хотя у самой были классные ноги, лучшее, что было у нее в фигуре.
Я бы за такую девочку Она смотрит внимательно на меня.
Я всегда поражался, что ее любили даже женщины.
Не в моем вкусе
Кого же тебе тогда надо, Брижжит Бардо?!
Я смотрю безразлично по сторонам, как будто мне все до лампочки.
Когда ты меня уже познакомишь с той красавицей, с кем ты встречаешься? как пономарь, заводит она. В который раз
Когда-нибудь.
Только не говори, что она сильней Литки!
Не буду, соглашаюсь я.
И тут она видит появившийся предмет ее восхищений.
Литка, привет! Они целуются. Где ты была летом? У тебя легкий загар
И они уходят обсуждать лето. Девичьи разговоры. С кем ты? С кем я?
Лита, при всей ее экзальтированности, никогда не ревновала меня ни к кому. Видимо, я был выше подозрений. И уж к Ире тем более, она очень завидовала, что у нас такая дружба и она может подходить ко мне каждый день. И встречаться со мной в институте. Что Лите было категорически запрещено, даже приближаться ко мне в стенах alma mater. Я не хотел, чтобы весь кагал, чтобы вся кагорта обсуждала мою личную жизнь.
Вечером я перевозил свои вещи домой. Отец возвращался послезавтра.
Зарядили дожди. Неожиданно наступила осень.
Грязь в Москве, как всегда, по уши. Никто ее не хочет убирать, Москву.
В четверг я возвращался домой раньше, часов около шести. Уже стемнело. Нужно было длинной дорожкой спускаться в долину, к дому. Иногда приставали пьяные. И отставали, когда им давал искомое. Деньги. Инстинктивно, интуитивно я оглянулся. Сзади меня шел совершенно лысый, как будто стриженный в тюрьме, в пальто, невысокого роста персонаж. Неприятным взглядом он встретился с моими глазами и продолжал буравить спину, следуя сзади.
Этого не может быть! Какой-то животный, глухой инстинкт шептал, что как-то мы связаны невидимой паутиной. Повинуясь необъяснимому рефлексу, я прошел мимо своего дома. Он шел шаг в шаг. В сгущающейся кофейной темноте, за мной. Я обернулся.
Он свернул и уже двигался к дому, который был напротив. Я стал ждать, впившись глазами: на втором этаже зажегся свет. Куда она не привела меня тогда, там вспыхнул свет. Я не мог поверить. Неужели у меня мания? Это просто случайные совпадения. Я бросился к телефону, вбежав домой.
Я звонил в прокуратуру следственного отдела. И попросил Фалосова.
Он здесь больше не работает, последовал ответ.
Как это?! А где он?!
По какому делу звоните?
Лаковой, тихим голосом сказал я.
О чем?
Об изнасиловании.
Отдано на дознание.
То есть?.. Что это значит?
На дополнительное расследование, новый следователь Ждите, он вам позвонит.
Я сидел оглушенный, не понимая, что происходит, но чувствуя, всем нутром осознавая, что произошло что-то страшное. Неисправимое
В десять вечера раздался звонок.
Алеша, я не хочу, чтобы ты волновался, звонил друг сестры ВерыСаша.
Что случилось? Я почувствовал, как тошнота подкатилась к горлу.
Прежнего следователя отстранили от дела. Отец Злонимского известный директор картин на «Мосфильме». Он оказывал большое давление на прокурора района. Ходил по дому, собирал среди знакомых подписи на характеристику для сына. И хотя все знают, что творится в этой квартире, они подписали. Назначили нового следователя для дополнительного расследования, и первое, что он сделал, выпустил под залог Злонимского.
Когда?
Неделю назад.
Значит, это он за мной шел.
Обритый налысо? Скорее всего, да. Поэтому я хочу, Алеша, чтобы ты был осторожным: они могут решить отомстить. Они знают, кто ты и какое участие принимаешь в деле. Она сама бы этим не занималась. Словом, кто стоит позади Литы.
Значит, целую неделю один был уже на свободе. (Пока мы развлекались в деревне.)
А со вторым что?
Он сидит. У него до этого были судимости. Его послали на народные стройки по какой-то уголовной статье, где он подделал документы, и вернулся в Москву.
«Хорошая компания!»
Поэтому ты должен быть осторожным. Мало ли какие там связи с уголовным миром.
Я молчал, раздумывая. Я хотел начать с первого, а не со второго
Поэтому я бы хотел, чтобы ты провожал Литу после занятий какое-то время. Они знают институт, в котором она учится.
Первый был главным
Пострадавшие должны бояться надругавшихся. Жертвы должны остерегаться преступников. Хорошая система!
Где Лита?
Дома. Плачет, боится, что ты неправильно поймешь. Завтра у нее встреча с новым следователем. Она не хочет идти Алеша
Да, я прихожу в себя.
Ты для нее бог, и каждое твое слово заповедь. Как ты скажешь, так она и сделает. Но я хочу, чтобы ты подумал, стоит ли так терзать себя и ее, мучиться, переживать, страдать. Вы молоды и красивы, перед вами вся жизнь впереди. Она оступилась, упала, все забудется, исправится, времялучший лекарь. Может, оставить все, как есть. Ты ведь казнишь себя и ее!
Я не буду жить и дышать, пока не увижу их за решеткой. Гниющими в лагерях. А когда они выйдут, если их там не покалечат
Алеша, ты же ведь мучаешь себя больше всех остальных!
Простите, я не могу сейчас с вами разговаривать.
Я вешаю трубку и слышу шаги папы. Какой-то ад. Замкнутый ад. Абсолютный, кромешный, безвыходный ад.
Я смотрю на нее с отвращением, встретившись: она, она во всем виновата. И то, что выпустили Злонимского, ее вина. Не было бы ее, я б никогда не знал этих имен, следователей, заражений, диспансеровмерзости, грязи. Из невинного, чистого все стало порочным и черным.
Но, перешагивая через ненависть, я договариваюсь, что буду встречать ее на Плющихе и провожать до метро.
Я плáчу каждый вечер и казню себя, что я села в эту проклятую машину.
Я вздрагиваю.
Не надо плакать каждый вечер. У тебя и так глаза не
Мне хочется ее удавить, разорвать, растерзать. Оскомина и раздражение давят в зубах. Я сдерживаюсь.
Алешенька, мой ангел, невинный, прости, ну прости меня. Я чувствую, ты хочешь меня бросить. Только не бросай. Я этого не переживу
Не надо начинать мелодрамы!..
Хорошо, любимый. Ну хочешь, ударь меня!..
Она хватает мою руку и бьет себя по лицу. Я отдергиваю руку.
Она начинает дико рыдать, с воем.
Не плачь, резко говорю я.
Она спотыкается и хватается за меня, едва не падая.
Я им все равно не дам дышать на этой земле, пока не расплатятся.
Хотя ее волнует совершенно другое. Глаза блестят от слез. Губы, приоткрывшись, будто молятся.
Алешенька, пойдем в кино. Сейчас. Я так люблю сидеть в темноте рядом с тобой. Когда ты расслабляешься, становишься спокойным
Я улыбаюсь от неожиданности перехода и сумбурности ее желаний. И она, почувствовав, виснет на руке.
А можно?.. не сдается она.
Отстань, говорю я и провожаю ее до метро.
На следующий день как ни в чем ни бывало она покупает большие сочные апельсины и чистит прямо на улице, пока мы идем. Сок течет сквозь изящные пальцы.
Алешенька, поешь, пожалуйста. Ты так похудел А у меня нет кухни для тебя готовить.
Она отламывает дольку и протягивает к моим губам. Мои губы говорят:
Лита, я хочу, чтобы мы расстались.
Ее руки дрожат, она застывает, лицо сморщивается, слезы бесшумным потоком скользят по щекам. Она хватает мои руки и рыдает:
Ну нет же, ну нет!.. Ты не можешь этого сделать. Половинки апельсина падают в осеннюю слякоть. Теперь она рыдает взахлеб, ее колотит истерика.
При мысли о папе, его незаданных вопросах о ней (вижусь ли я с Литой?) и маминых заданных вопросах о ней я еду к Максиму. Он дежурит.
Исчезнувший брат Алеша вспомнил брата Максима.
По поводу исчезновенийпапа обижается, что ты не звонишь.
Папа всегда обижается, на всё и на всех.
Но это не значит, что ты не должен звонить.
Позвоню, как вернусь. Мне нужно на вызов, хочешь со мной поехать?
Я киваю. Хоть к черту на куличкитолько подальше от мира своих мыслей.
Надень белый халат, будешь изображать санитара.
Мы едем в машине «скорой помощи». Я сижу на носилках. Он напротив.
Чего такой грустный?
Разве заметно?
Краше в гроб кладут. Любимая ушла?
Любимые не уходят, их уводят.
то неизвестно, кому повезло!
Он смеется, я невольно улыбаюсь.
Где ты был?
В деревне.
Один? В деревне? С каких пор?
С ней
И как она? У нее редкое имя
Не могу с ней быть. И не могу с ней не быть.
Гамлетовская ситуация получается.
Хуже, достоевщина и патология, замкнутый круг.
Как следствие, когда суд?
Суд? Я усмехнулся. Одного из двоих выпустили на свободу.
Да ты что?!
Поменяли следователя. Папаша преступника давил на прокурора. Странное что-то происходит.
А папа ничем помочь не может? У него связи
Он ее имени слышать не хочет, что ты!..
Но второй сидит?
Второйон первый и главный, сидит, но по другому делу. По которому был осужден раньше.
Ничего, в тюрьме им зеки устроят. Уголовники ненавидят насильников.
Если они еще попадут в тюрьму.
Взял бы штык и вогнал бы в анус, чтобы он через горло вышел. Отродье. Что ты будешь делать?
Я думаютопором
Не вздумай, Алеша, посадят. Отец этого не переживет. Только хуже сделаешь.
Но должно же быть возмездие?!.
Должно. Но не топором, минутная боль, как от шока. Надо действовать умней. Они должны мучиться долго и страшно. Как страдаешь ты и она.
Я вздохнул глубоко.
Не уверен, что она страдает.
Не может быть
Ее ничего не волнует, только со мной быть. А остальное
Она влюблена. Это понятно.
Моим врагамтакую любовь. Это не любовь
Карета «скорой помощи» уже разворачивается у нужного подъезда, и кто-то кричит: «Доктор, доктор приехал».
Бери чемоданчик, говорит доктор, и мы поднимаемся на пятый этаж.
Я смотрю на плоть толстой женщины, в которую доктор-брат вонзает укол. Студни-бедра, разросшийся лобок, жирный пах с бесформенным животом. Неужели это то, ради чего мы живем и добиваемся? Неужели это то, во что все превращается? Ее тоже кто-то когда-то хотел
Я передергиваю плечами. И отвожу взгляд.
Бабушкина талия не понравилась! шутит в машине брат.
Да уж, трудно представить ее объектом любви.
Ничего, наверно, и сейчас кто-нибудь сзади прилаживается.
Макс!
Я забыл, что ты у меня впечатлительный.
А помнишь, как я приезжал к тебе в Кёнигсберг, где ты работал в лазарете после института?
Он смеется.
У него была сорокавосьмилистовая тетрадь, на которой было написано: «Лечение всех заболеваний».
Заполненная только наполовину
А лечил он всех матросиков одинаково«вишневской», мазь такая была. Кому-то помогало Я невольно улыбнулся.
Мазь вспомнил? говорит Максим, смеясь.
Забыть не могу!
Ты голодный?
Как всякий студент.
Тут есть стоячкапельменная. Угощу брата-студента, так и быть.
И он говорит шоферу, куда повернуть.