Миних в рассуждениях был прям и груб, как бревно, обтесанное тупым топором. Женщине он заявил без апелляций:
Мадам, вы до конца войны состоите при мне. Жалею только об одном: кампания закончится конкетом быстрым. Я медлить не люблю! А мужа вашего, чтобы не скулил, слезы напрасные источая, я сделаю генерал-провиантмейстером Довольны ль вы?
О да! Мой муж доволен будет тоже
На том и порешили. Поехали дальше. С музыкой.
* * *
Казалось бы, бюрократы людишки слабеньки, сидят с утра до ночи по канцеляриям и скребут перьями по бумажкам разным. Но это не так: бюрократия всегда сопровождает деспотию, и тем она сильна. Сама она, бесстрастная, не рвет ноздрей, но канцелярщина невнятна бывает и к стонам людей, замученных ею
Напрасно взывал в Петербурге честный моряк Федор Соймонов:
Флот уже погиб от засилия бумажек разных. Ни людей, ни кораблей, ни дел иройских отныне не видать одни бумаги над мачтами порхают Неслыханно дело приключилось: канцелярия противу флота на абордаж поперлась, и флот она победила!
Движением бумаг по флоту руководил «великий» Остерман, управляя директивно «под опасением жесточайшего истязания». Опять клещи, опять кнуты, снова топоры и клейма А где же геройство? Президент в Адмиралтейств-коллегии, адмирал Головин, которому сам бог велел дать Остерману по зубам, чтобы в чужие горшки не совался, вместо того окружил себя иностранцами и во всем власти угождал. Остерман (смешно сказать) уже белый мундир адмирала на себя примеривал. Хорош он будет с гнойной ватой в ушах, с костылями и коляской, весь обложенный пухом, на палубе галеры при крутом бейдевинде
Соймонова вице-канцлер как-то спросил:
Кстати, а какой на флоте самый безопасный корабль?
Есть один, отвечал Соймонов. Его вчера на слом в Неву привели. Слышите, стучат топоры? Его на дрова рубят
Бюрократы убеждены, что им любое дело по плечу, и Остерман уже просил императрицу, чтобы ему чин генерал-адмирала дали.
Да ты совсем уж обалдел, мой миленький, сказала Анна
Сейчас для нужд войны созидались два флота сразу. Один на Днепре, другой на Дону. Замышлено было: спустить их по весне к югу и ханство Крымское охватить с двух морей, с Черного и Азовского, армиям с воды помогая. Но не было лесу, мастеров не хватало, работные люди разбегались, не стало и совести Страх, внушенный директивами, витал над мачтами, а страх совести не товарищ!
Ой и полетят наши головы, толковали на верфях в Брянске.
Быть нам всем драну и рвану, судачили на Дону
Заранее собирались силы. Две громадные армии шли на Киев, сжимаясь в боевой кулак единого компонента. Из-под Варшавы шагала армия Миниха в 90 000 человек. С берегов Рейна, что пронизаны солнцем, тяжко и неотступно двигалась на родину славная армия Петра Ласси; маршрут ее лежал от стен Гейдельберга через владения Римской империи, минуя Краков Много повидали в долгом пути богатыри русские! А на юге рано растеплело, побежали ручьи, кое-где на горушках уже и травка проклюнулась. Ранней весной 1736 года фельдмаршал Миних тронулся через степи на Дон.
Толмача мне надобно сыскать доброго
Явили ему походного толмача Максима Бобрикова: сам будучи из донских казаков, мужик ведал почти все языки восточные.
Откуда у тебя опыт сей? удивлялся Миних.
Опыт от опыта же, отвечал Бобриков
Миних прибыл в крепость Святой Анны, что стояла на границе турецкой, близ самого Азова, тут его лихорадка сразила.
Миниха сажали и снимали с лошади, будто куклу деревянную.
Азовский комендант прислал к нему посла-адъютанта.
Мой паша, любимая тварь аллаха, сказал посланник, надеется, что высокоутробный Миних, любимая тварь своей царицы, не со злом прибыл в края эти Великая Порта войны с Россией не ведет, а комендант Азова не подавал поводов к недовольству вашему!
Максим Бобриков перевел речь посла, как по писаному, не побоясь при этом Миниха тварью назвать. Фельдмаршал дал ответ:
Поклон паше азовскому посылаю, а боле пока ничего
А вокруг Азова немало пикетов и кордонов понаставлено. Стали их ломать солдаты. И немало вокруг деревень татарских. Всю ночь с фасов цитадели стучала дежурная пушка, предупреждая жителей, чтобы спешили в крепости от русских укрыться. Но жители бежали прочь, в сторону кубанских татар (единоверцев своих). Миних, форпосты взломав, позвал до себя генерала Левашева, который под Азов прибыл с Кавказа, где недавно отдали Надиру Баку и Дербент Левашев был злобен от потерь земельных, настроен запальчиво-воинственно.
Вот и воюй, кратко наказал ему Миних. А когда прибудет фельдмаршал Ласси, команду над армией ему сдашь. Я поехал
И отправился в Царичанку, где собирался главный штаб его. Лагерь жил по шатрам и хатам (шумно, сытно, безалаберно и хмельно). Тут были принц Гессен-Гомбургский, генерал Леонтьев, брат графа Бирена Карл, инвалид известный, Штоффельн, Гейн, прочие Были здесь еще два генерала опытные и зверски драчливые: Юрий Лесли из дворян смоленских и Василий Аракчеев из дворян бежецких. Лесли потомок короля Дункана, но из прошлого удержал в памяти только девиз своего древнего герба: «Держись в седле крепче!». На высохшем теле смоленского воина латы бронзовые, в которых дед его на Русь прибыл. Русские солдаты любили Лесли, произнося его фамилию на свой лад: Если Лесли был храбр и справедлив, как рыцарь, он терпеть не мог принца Гессенского.
Трусы всегда жестокосердны, говорил благородный старец. Можно заставить людей страдать ради дела, но нельзя же страдания людей обращать в свое удовольствие
В войске принца Гессенского секли солдат преобильно, а раны свежие солью или порохом присыпали. Зато в шатрах генерал-аншефа Леонтьева кормили исправно. Генерал содержал кухню богатую, двух поваров имел. Русского крепостного Степана и наемного француза Жана. Если генерал бывал недоволен соусом, француз отделывался внушением. А русского повара Леонтьев заставлял выпить два стакана перцовки. Закусить же водку велел двумя копчеными сельдями. После чего Степана сажали перед шатром на цепь и два дня не давали глотка воды Иностранцы спрашивали генерал-аншефа:
Отчего, сударь, с французиком вы столь сердечный?
А француз может мне пулю в лоб залепить. Зато кровный брат по вере на то он и брат, чтобы все терпеть
Манштейн ко всему виденному зорко присматривался.
Я сделал странный вывод, экселенц, сказал он Миниху однажды. Каждый русский в отдельности разумен, смел и самобытен. Но в массе своей русские тупы, пассивны и раболепны.
Не думал об этом, отвечал Миних. И вам не стоит. Лучше проведайте стороной: что с провиантом для похода?
Трубецкой жалуется, что волы отстали, плохо тянут обозы.
Зовите сюда этого трясуна!
Явился, раболепно согнутый, князь Никита Трубецкой; друг Феофана Прокоповича, сам стихи писавший, он был низок, отвратен, угоден всем, кто выше его. При веселой Екатерине I князь теленком ревел на ее пирах, а с набожной Анной Иоанновной князь горько рыдал пред иконами. Нет, не всегда поэты благородны!
Иди сюда ближе, ближе, сказал ему Миних.
Князь приблизился, и фельдмаршал без жалости нарвал ему уши. За волов, которые медлительны. За хлеб, которого все нету.
А теперь ступай. Да жене своей скажи, чтобы причесалась. Я ее к вечернему чаю зову. А тебя при сем чае не надобно
В тени распахнутого полога шатра показалось большое чрево княгини Анны Даниловны, уже беременной. Дамой она была бойкой, языкатой, бравой С такою никогда скучно не будет!
Утром фельдмаршала навестил вездесущий проныра Манштейн:
Князя Трубецкого нельзя допускать до части комиссариатской, он вороват, ленив, продажен Он испортит нам всю экспедицию!
А в спальне фельдмаршала еще пахло духами княгини.
Ну, что делать? вопросил Миних, искренне огорчаясь. Чем-то я должен его протежировать! Ах, мой милый Манштейн От Анны Даниловны я получаю столько бурного огня, что можно простить и копоть от ее муженька. Какая дивная женщина досталась мне на старости лет Посылайте гонца под Азов: прибыл Ласси или Ласси не прибыл?
В эти дни Миних сообщал в письме императрице, что русская армия носит его на руках, солдаты называют его не иначе как «соколом» и «столпом всего Отечества» Это он хватил через край!
* * *
Совсем другой человек фельдмаршал Петр Петрович Ласси! Скромный ирландец, он связал свою жизнь с Россией и служил ей преданно и верно. Сейчас он возвращался из корпуса Евгения Савойского, где солдаты русские бились за интересы венские. Австрийский император дал Ласси титул графа, но Петр Петрович в России титулом этим никогда не пользовался. Ласси умный человек понимал: с Минихом ему не тягаться. Миних его перешибет всегда, ибо силен при дворе Не в пример Миниху, Ласси любил и щадил солдата русского, и солдат русский Миниха только боялся, а Ласси он душевно жаловал и уважал за мужество.
Сейчас он поспешил к Азову так, что не однажды загорались оси колес его почтовой кареты. Багаж был немудрен. А за каретой Ласси в отдалении скакали конвойцы. Азов был недалек, когда татары напали. Сшибли с седел казаков, батовали их арканами. Ласси выскочил из кареты без мундира, в сорочке. Успел выпрячь одну лошадь. Шпор на ногах не было ударил ее пятками. Петли аркана, раскручиваясь, просвистели над его головой. Ласси пригнулся, и веревка скользнула по плечам Лошадь понесла наметом!
Так и прибыл Ласси под Азов: без конвоя, без кареты, без мундира, без багажа Левашев доложил ему, что осада Азова ведется, а вчера с моря уже показался флот турецкий.
Ладно, ответствовал Ласси, запрыгивая в сапу.
Ночью он продвинул войска на сорок шагов. Турки вышли из крепости, отбросили их обратно. Ночь наполнилась звоном лопат противник быстро засыпал нарытые русскими траншеи и сапу. Ласси спокойно допил кофе, подтянул на руках скрипящую кожу краг.
Сейчас пойду я, сказал он, обнажая клинок
В полном мраке дрались у палисада. Ласси сбросили в ров, сверху на него прыгнули сразу два турка. Одного он принял на шпагу лезвие с хрустом обломилось. С бруствера выстрелили и попали в ляшку Ласси, старик упал. Казаки спасли его от пленения, а после боя, отвечая на попреки в ненужном азардовании, Ласси говорил:
Как же я могу требовать мужества от подчиненных, ежели сам не окажу мужества того примеры достойные?
Лекарь ковырялся в его ране, а фельдмаршал курил трубку.
Посылайте гонца в Царичанку, наказал Ласси. Пусть Миних ведает, что я к Азову прибыл, но Азов еще не взят, и когда возьмем его, того не знаю
* * *
Итак, война началась. Но это еще не война.
Были капли крови. А будут реки ее!
Глава четвертая
Политика наука, но тогда об этой науке помышляли как о сочетании хитрости и подлости бесовской. Крепкие союзные договоры соединяли две страны Россию с Австрией, Австрию с Россией, и Австрия имела от России множество выгод, а Россия от Австрии одни хлопоты и расходы непомерные Попросту говоря, русские от такой «дружбы» кукиш имели! Европейские дипломаты говорили: «Tu, Austria, nube», что значило: «Ты, Австрия, брачуйся!» Но политики Вены выражались еще точнее: «Belli gerant alii tu felix Austria nube» («Пусть другие ведут войны, а ты, счастливая Австрия, заключай браки!»). Это верно: без пролития крови, только через альянсы любовные, Вена умудрялась добиваться больших политических выгод.
Но сейчас война. Она не ждет. Дело теперь за Австрией
Пусть Австрия войдет, хлопнул в ладоши Остерман.
* * *
Момент был наисладчайший, как любовная судорога. Настал тот волшебный миг, ради которого строилась вся политическая система Остермана. Сейчас, из этого удобного кресла, он произнесет только одно слово, и великая империя Габсбургов, во всем своем торжественном великолепии, развернет штыки против Турции. А тогда уже никто не скажет, что Остерман продавался Вене напрасно: русские интересы окажутся соблюдены, как супружеская верность
И вошел барон Остейн, посланник венский. Скучающий:
Я так крепко спал А что случилось, граф?
Не притворяйтесь, рассмеялся Остерман, довольный. Русская армия начинает движение в сторону Крыма, и вот мне пишет Миних, что уже в этом году будет в Бахчисарае и Азове, в следующем году в Очакове, а затем водрузит свои боевые штандарты над сералем султана турецкого в самом Константинополе Каково, барон?
Посол австрийский прищурил рыжий глаз:
И ради этого вы разбудили меня в такую рань?
В печи уютно трещали поленья. Иней украшал окна.
Остерман нарочито медленно сложил письмо Миниха.
Я не всегда понимаю Вену, сказал, настороженный. Союзный договор обязывает вас выступить заодно с Россией.
И не подумаем! был веселый ответ Остейна.
Но вы подумали, что за интересы венские Россия выставила для нужд австрийских целый корпус на Рейне под командой опытного Петра Ласси? Этот корпус уже бьется сейчас под Азовом
Остейн невозмутимо зевал, прикрывая рот тыльной стороной ладони, и от зевков посла блистательной Вены запотели камни в перстнях. Остейн потер их о бархатный камзол и начал так:
Вы, что же, и меня за сумасшедшего считаете? Так вот что я скажу вам, вице-канцлер На помощь Австрии не рассчитывайте, у нас совсем иные намерения: не помощь, нет, а лишь посредничество к миру с турками мы вам предлагаем.
Как? Остерман чуть не выпал из кресла.
Остейн с видом гуляки кривенько подмигнул ему:
А вы разве надеетесь победить? Не советую
Вся система Остермана рушилась в пропасть.
Но что я скажу императрице? простонал он.
Скажите ей, учил его Остейн, что флаг моего великого императора Карла Шестого сейчас уже реет в волнах Черного моря, Вена плавает по Дунаю до самых гирл. И мы, австрийцы, не обрадуемся, если увидим на Черном море еще и флаг российских кораблей! Эта война дорого обойдется для вас, граф.
Уже послышалась угроза, и Остерман всхлипнул:
Вы хуже турок хуже, хуже, хуже!
И тут барон Остейн ринулся в ответную атаку:
Другое Вену сейчас волнует: когда же состоится бракосочетание принца нашего Антона Ульриха Брауншвейгского с принцессой вашей Мекленбургской Анной Леопольдовной? Кто деньги брал за все от Вены? Я слышал, будто вы их брали!
Виною задержки со свадьбой не я не я
А кто же? Кто посмел противиться этому браку?
Сама принцесса, да простит мне бог! Она его не любит
Бог вас простит, но только не Вена! Кому нужна ее любовь? Нам нужен только брак, и больше ничего. А до любви и поцелуев нам, венцам, нет и дела
Принц же Антон, поникнул Остерман, слишком робок, он не способен пылкость проявить в делах амурных.
Послушайте, мой граф, заметил Остейн, мы же с вами не сводни. И сводим не любовников, а государства Вот умер Ягужинский, вдруг сказал посол, место его в Кабинете свободно. А принц Антон Брауншвейгский юноша огромных классических дарований, по праву должен заседать в Кабинете и в Военной коллегии. Но для этого нужен сущий пустяк бракосочетание его с принцессой.
Остерман двинул бровями козырек сам упал на глаза ему.
Ну, хватит! обозлился он. С вопросом этим обращайтесь к Бирену С меня уже довольно. Прощайте Господин Эйхлер!
Явился Иогашка Эйхлер, весь в шелку лиловом, будто соткан из сплошных тюльпанов, он учтиво пропустил Остейна в двери, которые и затворил за ним.
Ай-ай, сказал Иогашка. Вот наказанье нам Какая подлость венцев! Версальцы так бы не поступили.
Молчи хоть ты, ничтожество в шелку
Остерман плакал (непритворно). Между тем сани посла австрийского уже заворачивали на Мойку, к дому обер-камергера. Граф Бирен хмуро выслушал Остейна о том, как гениален принц Антон, какая свобода ума, какое благородство чувств, какое бурное желание быть полезным русской нации Не хватает ерунды: из жениха Анны Леопольдовны ему надо превратиться в мужа, остальное приложится и место в Кабинете под боком императрицы, и место в коллегии Военной под крылышком Миниха.
Бирен стал грызть ногти (ужасный признак). Граф еще не потерял надежды сосватать принцессу Анну Леопольдовну со своим сынком Петрушей Биреном Ладно. Пускай этот венский петух распускает перья и дальше. Пускай он трещит, пока не иссякнет.
Жду вашего ответа, граф, закончил монолог Остейн.
Бирен не спеша встал. И вдруг начал орать:
Вена здесь не хозяин! Если же ваш принц Антон такой мудрый, как вы его расписываете, то я сегодня же вышвырну его обратно в Вену, которой явно не хватает мудрецов Ваш принц, которого Россия кормит-поит, лишь для того и принят в Петербурге, чтобы произвести потомство от принцессы. Но я клянусь, черт побери, что даже на это он не способен! А если дети и родятся, мстительно закончил Бирен, то я желаю одного: пусть они будут похожи на любого прохожего, только не на своего отца