Патрик ее любил. Что же он в ней любил? Не ее акцент, который он изо всех сил старался облагородить; впрочем, Роза часто бунтовала вопреки рассудку, заявляя против всякой очевидности, что говорит вовсе не по-деревенски, что так говорят все. Не ее вымученную сексуальную смелость (он испытал такое же облегчение, выяснив, что Роза девственница, как онавыяснив, что он знает, что делать в постели). Она могла заставить его поморщиться одним вульгарным словом, одним произношением врастяжечку. Двигаясь и говоря, она непрерывно уничтожала себя в его глазах, однако он видел ее насквозьчерез все ее дымовые завесыи любил некий послушный образ, невидимый для самой Розы. А планы у него были масштабные. Ее сельский говор можно исправить, друзейдискредитировать и удалить, вульгарностьизлечить постоянными замечаниями. А как же вся остальная Роза? Ее энергия и лень, ее тщеславие, неудовлетворенность, амбиции? Все это она скрывала. Он понятия не имел. Какие бы сомнения ни питала Роза на его счет, она не хотела, чтобы он ее разлюбил.
Они совершили две совместные поездки.
Первуюв Британскую Колумбию, на поезде, на пасхальные каникулы. Патрику деньги на билет послали родители. За Розу заплатил сам Патрик, потратив накопления с банковского счета и заняв у соседа по квартире. Патрик велел Розе не говорить его родителям, что за ее билет платил он. Она поняла: он хочет скрыть от них ее бедность. Он ничего не знал о женской одежде, иначе понял бы, что нечего и пытаться. Хотя Роза сделала все, что могла. Она заняла у доктора Хеншоу плащ, чтобы не мокнуть на дождливом побережье. Плащ был длинноват, но в остальном смотрелся вполне нормальноу доктора Хеншоу были молодежные вкусы в одежде. Роза сдала еще крови и купила пушистый ангорский свитер, персиковый, который ужасно лез. В нем она выглядела точно как девушка из захолустного городка, считающая, что одета шикарно. Такие вещи всегда доходили до Розы уже после покупки.
Родители Патрика жили на острове Ванкувер, недалеко от Сиднея. Примерно пол-акра стриженой зеленой травызеленой среди зимы, Роза считала март зимним месяцемспускались к каменной стене, узкому галечному пляжу и соленой воде. Дом был наполовину каменный, наполовину фахверковый. В тюдоровском стиле и других стилях тоже. Окна гостиной, столовой и алькова-кабинета все выходили на море, и из-за сильных ветров, иногда дующих с моря, во всех окнах было вставлено толстое стекло: наверно, закаленное, подумала Роза, как в автомобильном салоне в Хэнрэтти. Стена столовой, выходящая на море, была одним сплошным окном, и плавный изгиб образовывал нечто вроде эркера; смотреть через толстое криволинейное стекло было все равно что через горлышко бутылки. У буфета тоже был выпуклый, округлый сверкающий живот; буфет казался большим, как лодка. Размер и особенно толщина бросались в глаза повсюду. Толщина полотенец и ковров, ручек столовых приборов. И непроницаемая тишина. В доме царила подавляющая и пугающая роскошь. Примерно через день Роза уже чувствовала себя настолько лишней, что у нее ослабели запястья и щиколотки. Взять за обедом вилку и нож было целым делом; отрезать и прожевать кусочек идеального ростбифапрактически непосильной задачей; при подъеме по лестнице у Розы начиналась одышка. Роза не знала раньше, что дом может душить человека, может даже задушить до смерти. Хотя ей приходилось бывать в чрезвычайно недружелюбных строениях.
В первое утро мать Патрика повела Розу смотреть усадьбу. Она показала Розе теплицу и домик, где жила «пара»очаровательный, увитый плющом, со ставнями на окнах, размерами больше, чем весь дом доктора Хеншоу. «Пара», то есть слуги, муж и жена, изъяснялись деликатней, держались скромней и с бо́льшим достоинством, чем любой из жителей Хэнрэтти, которых Роза помнила. Впрочем, в этом отношении слуги превосходили даже семейство Патрика.
Еще мать Патрика показала ей розарий и огород. Там было много низких каменных стен.
Это Патрик построил, сказала мать Патрика. Все, что приходилось объяснять, она объясняла с брезгливым равнодушием. Он построил все эти стены.
Роза ответила с деланой уверенностью, с желанием угодить и неуместным энтузиазмом:
Он, должно быть, истинный шотландец. (Патрик был шотландец, несмотря на фамилию: семья Блэтчфорд происходила из Глазго.) Ведь скотты всегда были лучшими каменщиками. Может быть, у него в роду были мастера по камню?
Роза совсем недавно узнала слово «скотты» и постаралась его ввернуть. Потом она кривилась, вспоминая эти усилия, вымученную простоту и веселость, такие же дешевые и подражательные, как ее одежда.
Нет, сказала мать Патрика. Не думаю, что они были каменщиками.
Она испускала что-то вроде тумана: облако обиды, неодобрения, недовольства. Роза подумала: может быть, она обиделась на предположение, что предки ее мужа занимались физическим трудом. Узнав мать Патрика поближе (точнее, пронаблюдав ее подольшеузнать ее поближе было невозможно), Роза поняла, что она терпеть не может никаких фантазий, предположений и умозаключений в разговорах. Любая тема, кроме непосредственно наблюдаемых фактоведы, погоды, приглашений в гости, мебели, слуг, казалась ей расхлябанностью, признаком дурного воспитания и вообще была опасна. Допустимы были реплики типа «Сегодня тепло», но ни в коем случае не «Такая теплая погода напоминает мне о том, как мы». Мать Патрика терпеть не могла, когда что-то кому-то о чем-то напоминало.
Она была единственным ребенком лесопромышленника-магната, одного из первых на острове. И родилась в северном поселении, которого уже не существовало. Но каждый раз, как Патрик пытался выспросить у нее о прошломпростейшие вещи вроде того, какие пароходы ходили вдоль побережья, в каком году жители покинули поселение, где проходила первая железная дорога, по которой вывозили лес, мать раздраженно отвечала:
Не знаю! Откуда мне знать такое?
Чувств сильнее этого раздражения она в свою речь не допускала.
Отец Патрика тоже не разделял его интереса к прошлому. По-видимому, многиепочти всечерты сына казались отцу дурными предзнаменованиями.
Для чего тебе все это знать? заорал он с того конца стола.
Он был коротенький, с квадратными плечами, поразительно воинственный. Патрик пошел в матьона была высокая, красивая и элегантная в настолько приглушенном стиле, насколько это вообще возможно; казалось, при выборе одежды, макияжа и прически она стремится к полной, совершенной нейтральности.
Потому что я интересуюсь историей, сказал Патрик гневным, надменным голосом, в котором все же слышался нервный надлом.
Потому что я интересуюсь историей! немедленно передразнила его сестра Мэрион, идеально воспроизведя интонации брата вплоть до надлома. Историей!
Сестры, Джоан и Мэрион, были моложе Патрика, но старше Розы. В отличие от Патрика, они не проявляли нервозности, в их броне самодовольства не было ни трещинки. Чуть раньше, тоже за столом, они допросили Розу:
Ты ездишь верхом?
Нет.
Занимаешься парусным спортом?
Нет.
Играешь в теннис? Гольф? Бадминтон?
Нет. Нет. Нет.
Может быть, она интеллектуальный гений, как Патрик, сказал отец.
И Патрик, к стыду и ужасу Розы, принялся выкрикивать на весь стол перечень завоеванных ею стипендий и наград. На что он надеялся? Неужели он настолько глуп, что думает, будто эта похвальба их впечатлит, вызовет что-то, кроме дальнейшего презрения? Семья вроде бы сплотилась против Патрика, против его хвастливых выкриков, его нелюбви к спорту и телевидению, его так называемых интеллектуальных интересов. Но этот союз был лишь временным. Неприязнь отца к дочерям казалась незначительной лишь рядом с его неприязнью к Патрику. Отец и к ним обращал гневные тирады, когда улучал время: он издевался над тем, сколько времени дочери проводят за спортивными играми, жаловался на дороговизну их спортивного инвентаря, яхт, лошадей. И дочери тоже грызлись между собойиз-за никому, кроме них, не понятных вопросов: счета в матче, взятой взаймы и невозвращенной вещи, ущерба. И все хором жаловались матери на еду, которая была обильна и восхитительна. Мать старалась говорить с другими членами семьи как можно меньше, и, по правде сказать, Роза ее понимала. Она никогда не думала, что столько недоброжелательства может быть собрано в одном месте. Билли Поуп терпеть не мог инородцев и обожал ворчать. Фло была капризна, несправедлива и любила посплетничать. Отец, когда был жив, порой безжалостно судил людей и мог питать к ним упорную неприязнь. Но по сравнению с семьей Патрика Розина родня была сборищем довольных жизнью весельчаков.
Они что, всегда такие? спросила она у Патрика. Или это из-за меня? Я им не нравлюсь.
Ты им не нравишься, потому что я тебя выбрал, сказал Патрик с некоторым удовлетворением.
Они лежали на каменистом пляже уже после захода солнца, в плащах, обнимались, целовались ибезуспешно в таком неудобном антуражепосягали на нечто большее. Роза испачкала плащ доктора Хеншоу водорослями. Патрик сказал:
Теперь ты понимаешь, почему ты мне нужна? Ты мне так нужна!
* * *
Роза повезла его в Хэнрэтти. Визит оправдал ее худшие ожидания. Фло вылезла из кожи вон и приготовила парадный обед: запеченный картофель, репа, толстые деревенские колбаски (из мясной лавки, особый подарок Билли Поупа). Патрик ненавидел еду с грубой текстурой и даже не стал притворяться, что ест. Стол был покрыт пластиковой скатертью и освещен люминесцентными лампами. Посреди стола водрузили украшение, купленное специально для такого торжественного случая: пластмассовый лебедь ядовито-зеленого лаймового цвета, с прорезями в крыльях, куда были вставлены сложенные разноцветные бумажные салфетки. Билли Поуп, когда ему велели взять салфетку, засопел и отказался. За исключением этого инцидента, он вел себя удручающе хорошо. Егоих обоих, его и Фло, достигла весть о триумфе Розы. Весть пришла от людей из высшего общества Хэнрэтти, иначе Билли и Фло не поверили бы. Покупатели в мясной лавкедамы, внушающие благоговейный трепет, такие как жена зубного врача и жена ветеринара, сказали Билли Поупу, что, по слухам, Роза поймала миллионера. Роза знала, что завтра Билли Поуп выйдет на работу в лавку, распираемый историями о миллионере, миллионерском сынке, и все эти истории будут вертеться вокруг самого Билли Поупавокруг того, как смело и непринужденно держался он в сложной ситуации.
Мы его усадили и покормили колбасками, нам без разницы, из какой он семьи!
Роза знала, что и Фло потом порасскажет всякого, от нее не укрылась нервозность Патрика, она сможет передразнить его голос и то, как он размахивал руками, опрокинув бутылку кетчупа. Но пока что оба, Фло и Билли, сгорбились над столом в полнейшем унынии. Роза попыталась завести разговорее голос звучал с ненатуральной живостью, словно она была репортером, который пытается что-то вытянуть из пары простоватых деревенских жителей. Роза стыдилась стольких вещей сразу, что и сосчитать не могла. Ей было стыдно за эту еду, лебедя и пластиковую скатерть; стыдно за Патрика, мрачного сноба, который ошарашенно скривился, когда Фло протянула ему подставку с зубочистками; стыдно за Фло, с ее робостью, лицемерием и притворством; а больше всегоза себя. Она даже не могла разговаривать так, чтобы это звучало естественно. В присутствии Патрика она не могла деградировать и снова заговорить, как Фло, Билли Поуп и весь Хэнрэтти. И вообще, местный выговор теперь резал ей ухо. Казалось, что разница даже не в произношении, а в самом подходе к разговору. Разговаривать значило кричать; слова следовало произносить по отдельности, подчеркивая каждое, чтобы перестреливаться ими с собеседником. А уж сами слова были словно позаимствованы из плохой комедии о деревенской жизни. «Погодь чудок», говорили местные. Они в самом деле так говорили. Видя их глазами Патрика и слыша их его ушами, Роза тоже не могла не изумляться.
Она пыталась вывести разговор на местную историюей казалось, что Патрику это будет интересно. И действительно, у Фло в конце концов развязался язык, она не могла долго хранить молчание, как бы ни стеснялась. Но разговор принял оборот, которого совершенно не ожидала Роза.
На той линии, где я жила девчонкой, сказала Фло, там было ужасть как много самоубивцев.
Линияэто концессионная дорога, в лесу, пояснила Роза Патрику.
Она боялась того, что будет дальше, и вполне обоснованно, ибо вслед за этим Патрик услышал о человеке, перерезавшем себе горло, свое собственное горло, прямо от уха до уха, о другом человеке, который застрелился, но в первый раз не наделал себе достаточно вреда и потому зарядил ружье, выстрелил снова и добился своего, и еще об одном человеке, который повесился, но не на веревке, а на цепи, да не простой, а такой, какую надевают на трактор, и очень удивительно, что ему не оторвало голову.
Фло сказала «оторвало́ голову́».
Затем она перешла к женщине, которая хоть и не была самоубийцей, зато пролежала мертвой у себя в доме целую неделю, причем летом. Фло попросила Патрика представить себе эту картину. Все это, сказала Фло, произошло не дальше пяти миль от места, где родилась она сама. Она не пыталась привести Патрика в ужасво всяком случае, не больше, чем допускалось светскими приличиями, а всего лишь предоставляла свои «верительные грамоты». Она вовсе не хотела расстроить гостя. Но разве он мог это понять?
Ты была права, сказал Патрик, когда они уезжали из Хэнрэтти на автобусе. Это действительно дыра. Ты, наверно, рада, что выбралась отсюда.
Роза немедленно почувствовала, что он не должен был такое говорить.
Конечно, это не родная твоя мать, продолжал Патрик. Твои настоящие родители не могли быть такими.
Эти его слова Розе тоже не понравились, хотя сама она думала именно так. Она видела, что он пытается изобрести для нее более благородное происхождениеможет быть, что-то вроде домов его бедных друзей: книги, поднос с чайным сервизом, штопаное столовое белье, поношенное изящество. Гордые, измученные жизнью, образованные люди. Что он за трус, гневно подумала Роза, но знала, что струсила тут она, не умея не стыдиться своей собственной родни, кухни и всего этого. Много лет спустя Роза научится смешить или пугать прогрессивно настроенных людей на званых обедах зарисовками из своего детства. Но пока что ее одолевали смятение и уныние.
Но именно в это время зародилась ее верность. Теперь, когда Роза была уверена, что выбралась отсюда, каждое ее воспоминание начал обволакивать защитный слой верности. Каждое воспоминание, лавку, весь городок, даже плоскую, кое-где поросшую кустами, ничем не примечательную местность. Роза тайно противопоставляла родные места Патриковым видам на океан и горы, особняку из камня и дерева. Ее верность была гораздо более гордой и упрямой, чем у него.
Но оказалось, что он ничем не пожертвовал.
* * *
Патрик вручил ей кольцо с бриллиантом и объявил, что бросает историю ради нее, Розы. Он войдет в отцовский бизнес.
Но ведь ты же ненавидишь отцовский бизнес, удивилась Роза.
Он сказал, что не может себе позволить подобную позутеперь, когда ему надо содержать жену.
По-видимому, желание Патрика женитьсядаже на Розеего отец воспринял как доказательство психического здоровья. Этой семье, при всем ее недоброжелательстве, была не чужда щедрость. Отец предложил Патрику место в одном из своих магазинов и тут же пообещал купить молодой чете дом. Патрик был столь же не способен отвергнуть предложение отца, как Розапредложение Патрика, и тоже по причинам, имеющим мало общего с меркантильностью.
У нас будет такой же дом, как у твоих родителей? спросила Роза. Она в самом деле думала, что, может быть, им полагается начинать в таком же стиле.
Ну, может быть, не сразу Не совсем такой
Я не хочу такой дом, как у них! Я не хочу жить так, как они!
Мы будем жить так, как ты захочешь. В таком доме, который тебе нравится.
Главное, чтобы это не была дыра, зловредно подумала Роза.
Теперь едва знакомые девушки останавливали ее и просили показать кольцо, восхищались им, желали Розе счастья. Снова приехав на выходные в Хэнрэтти (на этот раз, слава богу, без Патрика), она повстречала на главной улице жену дантиста.
О, Роза, как замечательно! Когда ты снова приедешь? Мы собираемся устроить чаепитие в твою честь! Все дамы города хотят устроить для тебя чаепитие!
Эта женщина до того ни слова не сказала Розе, даже и виду не подавала, что знает ее в лицо. Но теперь перед Розой открывались пути, барьеры теряли неприступность. А онав этом заключалось самое худшее, весь позор, вместо того чтобы гордо пройти мимо, краснела, игриво вертела на пальце кольцо и говорила, что да, это замечательная мысль. Когда Розе говорили, что она, должно быть, невероятно счастлива, она действительно чувствовала себя счастливой. Проще не бывает. Она лучилась ямочками на щеках, сверкала бриллиантом и совершенно без труда превращалась в невесту. «Где же вы будете жить?»спрашивали ее, и она отвечала: «О, в Британской Колумбии!» Это добавляло еще больше волшебства в ее сказку. «Там в самом деле так красиво, как рассказывают? Там никогда не бывает зимы?»спрашивали ее. «О да! О нет!»восклицала она.