Оказалось, что деревушка пуста, красноармейцы-окруженцы решили день отдохнуть, а ночью идти дальше. Дозорные давно заметили двух подозрительних, что крались к дому со стороны леса. Перебинтованые, замурзанные, вроде бы и свои, а вдругнет? Вот и решили взять их.
Старший из окруженцев, сержант с забинтованной головой, имел карту и компас. Он показал Ивану, где они находятся, сказал, что группа держит путь к Дзержинску, а там рукой подать до Минска. Иван присвистнулэка их занесло от Волковыска!
Давайте с нами, товарищ командир, вместе-то сподручнее, предложил сержант.
Жидков согласился идти вместе, но от командования отказался, потому что плохо себя чувствовалконтузия давала знать о себе все больше, да еще вновь получил удар по голове. Кроме того, неловко ему было брать командование над бойцами-старослужащими, которые, как он давно уже понял, хорошо знают местность и намного лучше разбираются в обстановке, чем подобные ему лейтенанты-скороспелки. Сержант, услышав отказ, возражать не стал, увидев в словах Жидкова резон. Ивану даже показалось, что он тихонько вздохнул, радуясь его решению.
.Жидков с Вороновым, не боясь, что их осудят, с жадностью съели по куску хлеба, запили холодной водой и прилегли на полу возле стены. У Ивана сильно болела голова, опухоль левой стороны лица стала еще больше, глаз совсем заплыл. Неожиданно дозорные подняли тревогу: дорога, выходившая из леса, запылилась, грохнул выстрел и следомвзрыв.
Немцы!
Взвод! Отходим в лес! -скомандовал сержант.
Но было уже поздно. Немцы заметили движение возле дома Головной танк прибавил скорость, из-за него вывернулись мотоциклы и рассыпались веером по полю, чтобы отсечь русским путь к отступлению. Они даже не стреляли, уверенные, что бойцы сдадутся им без боя. Но кто-то бросил гранату, один мотоцикл подпрыгнул и завалился набок, и в ту же секунду загрохотал пулемет. Несколько солдат упало, другие же начали стрелять в танки из винтовок. Иван тоже безостановочно палил из автомата, а Воронов тянул его за рукав к лесу, крича ему в ухо:
Ты что? Одурел? С автоматом да винтовками на танк прете! Скорее к лесу!
Они бежали, петляя, между деревьями. По кронам подлеска щелкали пули. Иван бежал, скособочившись, стараясь здоровым глазом углядеть путь, автомат он крепко сжимал в руке. И это чудо, что после нескольких минут сумасшедшего бега не врезался головой в дерево, успевал вовремя увернуться. Воронов неотступно бежал рядом, приговаривая:
Ничего, ничего, ничего
Они брели по лесу несколько дней, хоронясь от врага. Однажды, уже в потемках, наткнулись на одинокое лесное подворье, огороженное жердяным забором. Они осторожно пробрались во двор. Иван бессильно привалился к забору -. земля качалась под его ногами. А Воронов, стараясь ступать неслышно, подошел к хате, постучал в дверь, постоял на крыльце. Никто не вышел, не выглянул в окно. Он вернулся к Ивану и предложил.
Давай переночуем в сарае, а утром видно будет, что к чему. Может, в доме и есть кто, да боятся откликнуться.
В сарае было темно. Ощупью они обследовали его, нашли что-то громоздкое, вскоре поняли, что это сложенные друг на друга сани. В углу была охапка соломы, и они с наслаждением упали на солому, вытянули усталые ноги и мгновенно уснули.
Перед рассветом их разбудил рокот мотора. Воронов вскочил первым, приник к щели между досками, выдохнул тоскливо:
Немцы, Ваня! Вляпались мы. Давай хоть за санями спрячемся.
Оба метнулись в глубь сарая. И во время. По дверям сарая, по тонкой дощатой стене хлестнули автоматные пули. Через несколько мгновений распахнулась дверь, вновь протарахтел автомат. Пули прошли над самыми головами Ивана и Николая. Казалось, секунды растянулись в годы. Немецкие солдаты вошли в сарай и
Хенде хох! это прозвучало как выстрел.
Иван поднял голову и увидел перед собой черное дуло автомата, торчавшее из живота солдата в чужеземной форме. Он опустил голову на руки и приготовился к смерти.
Штейн ауф! Встать! скомандовал немец, и они медленно поднялись, оставив на земле бесполезное без патронов оружие, которое несли несколько дней, чувствуя себя с ним военными людьми. Да и нельзя было выходить из окружения без оружияих могли объявить дезертирами и отдать под трибунал.
Ихь бин комиссар? Кто вы? Комиссар? спросил офицер-танкист, когда к нему привели пленных.
Иван, оглушенный случившимся, молча смотрел в землю. Плен Он, Иван Жидков, лейтенант советской армии попал в плен. Какой позор!
Кто вы? Комиссар? старательно выговорил офицер свой вопрос по-русски. И ткнул пальцем в грудь Ивана.
Ваня, не ершись, попросил шепотом Воронов. Хоть и плен, а все же живы, а там, Бог даст, мыи громко вслух произнес. Нет, не комиссар он. Командир. Больной он, контуженный, говорить ему труднои ткнул Ивана локтем в больной бок, отчего Иван болезненно сморщился. Да не молчи ты, скажи что-нибудь!
Найн, ихь бин нихт комиссар выдавил из себя Иван опухшими губами.
О! удивился немец. Шпрехен зи дойч? Знаешь наш язык?
Нихт шпрехен. Понимаю немного.
Медленно и молча шла колонна военнопленных по Минску. Лишь охранники кричали, подгоняя их, да надрывались в надсадном лае овчарки, вырывая из рук проводников поводки.
У разрушенных стен домов жались одинокие горожане, смотрели жалостливо на заросших, оборванных, кое-как перевязанных солдат.
16 июня Иван с группой молодых офицеров гулял по красивым улицам города. А сейчас весь центр был в руинах. Только уцелело чудом здание правительства, мимо которого их вели.
Колонну военнопленных загнали во временный лагерь,, огороженный лишь колючей проволокой. С трех сторонколючка, с четвертойнебольшая речонка. По угламсторожевые вышки. Над головойнебо.
Лагерькак гигантский муравейник, где на ограниченном пространстве сидели, лежали солдаты, гражданские, как выяснилось потомработники советских учреждений и евреи. Заходить в речку не разрешалось, разве что зачерпнуть ладонью воду и попить. Речонка была взбаламучена так, что похожа была на кофе. И как ни была грязна вода, люди все равно шли и пили, потому что у многих несколько суток во рту не было и маковой росинки, но желудок требовал свое, и его заливали водой. Немцы же не торопились кормить пленных.
Немцы привезли еду лишь через несколько дней. Машину, груженную какими-то ящиками, подогнали вплотную к колючке и начали кидать в толпу эти ящики, которые били по головам, рукам, сбивая с ног истощенных, израненных людей. Ящики вмиг разнесли в щепки, каждый норовил ухватить хоть одну рыбешку, что была в тех ящиках. Кто-то успевал схватить скользкое серебряное чудо, а кто-то падал затолканный, затоптанный. Звериный инстинктвыжить! преобладал над разумом. А немцы-грузчики стояли в кузове, хохотали, беспрерывно щелкали затворами аппаратов и кричали: «Эст, швайне! Жрите, свиньи! Вайлд тире! Руссише тире! Дикари, русские дикари!»
На следующий день привезли походные солдатские кухни, перегородили лагерь пополам, и теперь ежедневно мимо этих кухонь медленной вереницей с одной половины лагеря на другую переходили тысячи заключенных, чтобы получить баланду, где плавало несколько крупинок перловки. Лагерь стал похож на песочные часы, когда стеклянную колбочку часов переворачивают, если весь песок из верхней части переливался в нижнюю. Но лагерьне часы, людине песчинки, они гибли десятками. Тех, кто не мог получить свою ежедневную порцию баланды, поскольку не было сил подойти к кухне во время «обеда», просто забрасывали, как дрова, вместе с трупами в кузов грузовиков и увозили.
Так прошло восемнадцать дней.
На девятнадцатый было объявлено:
Кто есть офьицерк воротам!
Несколько человек, обтрепанных, худых побрели к выходу из проволочного загона, наверное, ведомые лишь мысльювырваться из этого ада. Охранники пробежались по лагерю, отбирая тех, у кого на гимнастерках тускнели офицерские знаки отличия. Один из дюжих немцев увидел сидящего на земле Ивана:
Ду! Ты! рявкнул охранник и пнул его в бок. Шнель туда! и махнул рукой в сторону ворот.
Иван с трудом поднялся и, пошатываясь, побрел к группе пленных офицеров. Воронов шагнул следом за ним.
Вохин?! Штейт! Куда? Стоять! заорал охранник и толкнул Воронова в грудь.
Я с ним, мы все время вместе, сказал Воронов. Ну, понимаешь, друзья мы с ним, комрады! Он не сможет один, он болен! Комрады мы!
Нихт! свирепо оскалился немец, вскидывая автомат. Тынихт! Онтуда!
Но Воронов упрямо толкал грудью охранника:
Я с ним, мы вместе, мыкомрад!
Охранник прищурился, словно прицеливался, не спеша отвел руку назад и тычком в лицо отбросил Воронова в толпу военнопленных, затем угрожающе повел стволом автомата из стороны в сторону. Воронова схватили за плечи, втиснули в средину, спрятали, и охранник, злорадно ухмыльнувшись,, вновь приказал:
Штейт ан штелле! Штейт штиль! Стоять на месте! Тихо стоять!
Иван, оглядываясь, уже доплелся до группы офицеров, но когда охранник ударил Воронова, рванулся назад. Его сжали чьи-то руки, втянули внутрь группы.
Терпи, браток, толку нет бросаться на автомат, сказал ему кто-то на ухо. Терпи, сила силу ломит, терпи пока!
Их было сорок командиров, втиснутых в машину. Стояли плечом к плечу, ноги подгибались от усталости.
У Ивана от тряски разболелась голова, кровь толчками била в опухшую щеку, ухо, его тошнило. Он вцепился в планку, на которую был натянут тент, и думал только об одном, чтобы не упасть, сдерживая изо всех сил тошноту. Порой сознание все-таки уплывало в сторону, и он не падал только потому, что со всех сторон его сжали товарищи.
Сколько так ехали, Иван представить не мог. Под тентом была полутьма, и нельзя было догадаться, что за бортомеще день или уже вечер. Наконец машина остановилась. Охранники откинули задний борт, скомандовали:
Гейт форт! Шнель! Вылазь, быстро!
Военнопленные неуклюже спрыгивали, помогая друг другу, на землю. Затекшие уставшие ноги не держали, потому многие держались руками за борта, чтобы не упасть. Охранники, ругаясь, отпихивали их автоматами от машины, сбивали в нечто, похожее на колонну.
На втором этаже полуразрушенной солдатской казармы, куда их загнали, было сумрачно. Пленные валились на пол, кто куда мог, забываясь в тяжелом тревожном сне, в котором у многих возникали недавние бои, оживали погибшие друзья,, потому вокруг Ивана, которому не давала уснуть головная боль, стонали, скрипели зубами. Лежавший рядом с ним молодой, как и он, лейтенант с забинтованной головой и плечом, улыбался нежной улыбкой. Между военнопленными осторожно ходил высокий человек с малиновыми петлицами военного врача. Подошел он и к Ивану.
Что у вас, товарищ? спросил тихо.
Голова болит? И бок болит.
Военврач ловкими, быстрыми, испачканными в крови, пальцами, прощупал Жидкову бок, отчего тот сцепил зубы, чтобы не застонать, осмотрел голову, заглянул в глаза, заставил встать, вытянуть перед собой руки с закрытыми глазами, спросил:
Тошнит?
Да.
А слух как? Не терялся?
Голова болит, повторил Иван.
Она и должна болеть, ответил врач. Сотрясение мозга у вас. А бок ничего, хотя ушиб сильныйпройдет со временем, и улыбнулся. До свадьбы заживет. А синева на лице может остатьсяпромыть нечем ссадину. Надейтесь на лучшее. Постарайтесь уснуть.
Через несколько часов в казарму привели еще двоих. Одинрослый и плотный человек, другойневысокий, щуплый. Пока оба вглядывались в сгущавшуюся темноту, к ним стали подходить пленные офицеры, и тут кто-то удивленно воскликнул:
Да это же генерал Карбышев! Дмитрий Михайлович, вы у нас укрепления инспектировали!
Люди зашевелились, стали подходить к новичкам. Ситуация, в которой оказались Карбышев и другие офицеры, сближала их, хотя в казарме было много младших командиров. Тот самый лейтенант, что спал с улыбкой на лице, протиснулся вперед и, кривя губы от боли, обиды, почти крикнул в лицо Карбышева:
Где танки наши быстрые, где самолеты? Чему нас учили? «На своей территории воевать не будем». А что вышло?
Карбышев не рассердился. Он прекрасно понимал этого юношу, надежда и вера которого разрушилась в одночасье. Он верил в родную Красную Армию, которой пошел служить, а она откатывалась назад. Он верил в могущество своей Родины, а оно, выходит, дутое, разукрашенное пропагандой. Этот юноша, скорее всего от одного слова «плен» приходил в ярость, а оказался в плену, раненым, видимо, попалголова и плечо забинтованы.
Как же наш договор с Германией? Что теперь с нами будет? Как жить? посыпались со всех сторон вопросы на Карбышева.
И человек, на петлицах гимнастерки которого несколько дней назад были генеральские звезды, а сейчас больше похожий на крестьянина в гражданской одежде, ответил серьезно:
Этот договор притупил нашу бдительность, успокоил нас Внезапность нападения дала немцам громадное преимущество. Мы были еще не готовы встретить врага. И вот эта доверчивость нам дорого обошлась. Я инспектировал западную границу и ее укрепрайоны. В семи километрах от границы в одном месте есть дом отдыха для семей военнослужащих. Я спросил директора дома отдыха, готов ли он в случае войны эвакуировать отдыхающих и персонал. И тот уверенно мне ответил: «Какая может быть война? Мы с Германией подписали пакт о ненападении», Карбышев вздохнул и твердо произнес:Как бы далеко не продвинулись немцы, хоть до Урала, во что я мало верю, им не победить Советский Союз.
Дмитрий Михайлович рассказал также и о том, как его с помощником пленили. Их группа, в которой были военнослужащие различных родов войск, была окружена. Боеприпасы кончились. И как когда-то артиллеристы, с которыми был Иван Жидков, они решили выходить из окружения малыми группамитак безопаснее. Карбышев шел на восток, сознавая, что его опыт, знания нужны стране. Питались, чем придется. Но в одной из деревень, куда они зашли, чтобы раздобыть немного продуктов, их арестовала полиция. Карбышев подозревал, что их просто выдали те, кто знал генерал-лейтенанта в лицо, видимо, видели его до войны, потому что немцы на допросе сразу же назвали его фамилию и звание.
Пленпозор, и теперь, выходит, мыпредатели? спросил все тот же юноша-лейтенант. И на Родине нас должны теперь презирать, да? и воскликнул с горечью в голосе:Лучше бы меня убили!
Плен. Это горькое жгло души. Все они присягали на верность Родине и вот, получается, нарушили присягу, оказавшись в плену. Многие думали, как теперь жить в плену, как стерпеть позор, ведь их воспитывали: если враг не сдается, его уничтожают, но и самим ни в коем случае не сдаваться врагу. И вопрос молодого лейтенанта светился в глазах всех офицеров.
А назовите мне хоть одну войну, где не было бы пленных, убитых, раненых? ответил Карбышев вопросом на вопрос. А пленэто так же страшно, как смерть, а может, еще страшней.
Что же делать, как жить?
Как? Карбышев глянул внимательно на всех. Бороться. Стараться выжить и бежать. Бежать! Чтобы снова встать в строй и громить врага. Это наше единственное спасение и наша задача.
Иван слушал Карбышева, и в душе росла уверенность, что они смогут вырваться из плена, что еще послужат Родине, и что фашисты никогда не сумеют победить их великую страну.
Неожиданно в казарму в сопровождении охраны вошел немецкий офицер. Он окинул всех высокомерным холодным взглядом и спросил по-русски:
Кто здесь Карбышев, генерал-лейтенант?
Я, ответил Дмитрий Михайлович.
Немец презрительно сморщил нос, увидев перед собой невысокого человека, больше похожего в своей гражданской одежде на колхозника, нежели на генерала.
Вы? недоверчиво спросил комендант (это был он). Чем докажете?
У меня забрали удостоверение личности, там все указано.
Немец вынул из кармана удостоверение, полистал его, всматриваясь в фотографию Карбышева.
Кстати, усмехнулся немец, советская армия разбита, остались недобитые группы, которые мы скоро уничтожим. Наши войска вошли в Москву. Сталин бежал из Москвы, хотел уехать в Америку на пароходе, но его застрелил русский офицер. Молотов находится в Берлине с предложением о полной капитуляции Советского Союза.
Среди пленных пронесся тяжкий вздох, какое-то движение, и охрана коменданта ощетинилась нацеленными на пленных автоматами. И как знать, может быть, вся эта оборванная взъерошенная толпа ринулась бы на противника, если бы Карбышев быстро не произнес: