Господин комендант, нельзя ли организовать питание для русских пленных офицеров? Посмотрите, как они истощены, их не кормили несколько дней.
Комендант торопливо ответил:
Да, да Я организую, и быстро вышел.
Когда немцы ушли, пленные офицеры окружили Карбышева. В глазах многих было отчаяние, и в ответ на это безмолвное отчаяние Карбышев твердо произнес:
Товарищи, того, что нам сейчас сказали, не может быть. Москву не сдадут. Немцы не победят, я уверен в том.
Комендант сдержал свое обещание. Вскоре к казарме подогнали походную кухню, и всем раздали вместительные миски литра на два. Часовой скомандовал:
Бекомэн ди зуппе!
Обед был роскошным: пшенный суп с мясом. И хотя хлеба не дали, пленные очень обрадовались еде и сразу с жадностью набросились на суп, и тут раздался громкий голос Карбышева:
Товарищи! Не ешьте все сразу, иначе после стольких голодных дней вы можете заболеть! Ведь вы же советские командиры, у вас должна быть сила воли! Не ешьте все сразу!
Карбышева поддержал и врач, который оказывал помощь раненым. Это предупреждение спасло многим жизни.
На второй день пленных выгнали из казармы и приказали садиться в машину. Но садитьсямягко сказано, поскольку в машине была всего одна скамья у самой кабины. Карбышеву предложили сесть на эту скамью, но Дмитрий Михайлович отказался, сказав, что есть те, кому это намного нужнее. И машина тронулась.
Пункт назначения, куда привезли пленных, оказался временным офицерским лагерем в местечке Седльце километрах в девяноста от Варшавы. Лагерь был невелик, человек на пятьсот, совсем неприспособленный для жилья: просто поле огородили колючей проволокой, как было в Минске, установили дозорные вышки по углам, а внутри пленные вырыли землянки. В них и жили полтора месяца. Кормили пленных брюквенной баландой и давали по двести граммов отвратительного суррогатного хлеба. На работу не водили, но и без того силы быстро таяли. И наваливалась тоска.
Сколько бы они жили в тех сырых и грязных землянках,, похожих на звериные норы, неизвестно. Но случилось непредвиденное немцами событие, и пленных офицеров перебросили в другое место.
А случилось это темной осенней ночью.
Ивана разбудил сосед по землянке:
Слышишь? «Ура» кричат. Может, это наши? Отбросили фашистов за границу, подошли к Варшаве, а?
Громкое «ура» и стрельба разбудили всех. Надежда на освобождение вспыхнула в людях с такой силой, что узники полезли наружу из своих нор. Но едва первые выбрались на поверхность, по ним хлестнули очереди с вышек. Стреляла и наземная охрана. Повсюду слышалось: «Цурюк! Назад!» Пленные отхлынули обратно, гадая, что произошло на воле.
А дальняя стрельба, крики звучали все сильнее. Потом все стихло. Освобождение не пришло. Но никто из обитателей землянки, где находился Жидков, в ту ночь не уснул, гадая, что же произошло, высказывая самые фантастические версии.
И лишь утром кто-то из охранниковкоммунист или просто рабочий, сочувствующий русским, шепнул одному из пленных, что недалеко от их лагеря находился другойдля солдат. Жить там было еще хуже. И доведенные до полного отчаяния русские солдаты-военнопленные предприняли неожиданную ночную атаку на проволочные заграждения и комендатуру. Они забросали «колючку», которая была под напряжением, шинелями и ринулись на волю. Охрана опомнилась быстро и открыла кинжальный огонь с вышек, тем более что не надо было искать мишенизнай пали в густую толпу измученных голодных людей. Пленные гибли десятками, но продолжали штурм. Много солдат погибло в ту ночь, и все-таки несколько сот вырвалось на свободу. Именно это событие и заставило немцев отправить пленных офицеров еще дальше на запад из опасения, что заключенные обоих лагерей сумеют наладить связь между собой и предпримут под руководством офицеров новую, более организованную, попытку к бегству.
Пленных офицеров спешно привели на железнодорожный разъезд, где уже стоял товарный состав. Перед посадкой в эшелон переводчик объявил:
Если хоть один человек сбежит из вагона, все в том вагоне будут расстреляны.
Тут же выдали по буханке заплесневелого хлеба на четверых и криками, ударами прикладов стали загонять людей в вагоны с чисто немецкой аккуратностьюпо 48 человек в каждый вагон. Поезд дернулся и медленно двинулся вперед. Куда? Это было неизвестно. Устроившись, тщательно разделили хлеб до последней крошки. Поели. Сил прибавилось, оттого и повеселелиживы, а жить все же веселей, чем умереть. И тут кто-то запел:
Бежал бродяга с Сахалина
Песню подхватили, но среди голосов выделился одинчистый, красивый и сильный, и скоро все смолкли, слушая этот голос. Певец, закончив одну песню, тут же начинал другую. В то время, когда одни его слушали, другие тщательно обследовали вагон и выяснили, что одна из решеток на оконном люке закреплена плохо. Тут же возникла мысльбежать!
За побег проголосовали все. И сразу же принялись за дело. Самые крепкие сорвали решетку, сгруппировались по 2-3 человека, кинули жребий очередности, кому за кем следовать. Жидков оказался в группе с двумя танкистами. Они договорились о взаимодействии между собой, чтобы не потерять друг другапервый, покинув вагон, идет вперед по ходу движения эшелона, второй остается на месте, а третий возвращается назад.
Но им не удалось бежать. Из вагона уже выбралось шесть человек, среди них и московский ополченец Пушнов*, чей голос так всех поразил своей красотой. Приготовился прыгнуть в темноту и седьмой, капитан Цыганков*. И вдруг раздался резкий свисток. Цыганков закричал:
Тяните обратно! Нас обнаружили!
Поезд медленно остановился. На воле слышалась брань охранников, лай собак, выстрелы. Загремели запоры вагона, дверь распахнулась. В вагон влез фельдфебель, осветил вагон фонариком и увидел открытый люк. Не веря своим глазам, принялся считать:
Айн, цвай, драй Цвайиндфирцих! Ву зинд нох зехс меншен? Сорок два! Где еще шесть человек? и с размаху ткнул кулаком в лицо ближнего пленного. Ду! Ты!
Я ничего не знаю, затряс тот головой, прикрывая руками разбитые губы.
Доннер веттер! взревел охранник. Гейт форт! Але! Шлисен але дизе швайне!!!
В вагон ворвались еще несколько солдат и начали выгонять пленных из вагона. Построили в колонну по пять человек, окружили плотной охраной и повели в лес.
Пленные, спотыкаясь, брели по лесу, украдкой жали друг другу руки, прощаясьведь их предупреждали, что за побег даже одного человека накажут всех, а тут сбежали шестеро. Охранники свирепо кричали, щедро раздавали удары прикладами винтовок и автоматов. Собаки, возбужденные криками конвоиров, рвались с поводков. Их оскаленные морды то видны были, когда луна появлялась из-за облаков, то исчезали.
Жидков читал когда-то, что в минуты опасности в человеческой памяти вся жизнь, как кино пробегает. Не поверил тогда, а тут в лесу на польской земле понял, что действительно так. Жаль только, что не останется после него ни следочка. Родителей нет, с Тосей не успел даже поцеловаться, детей нет. Но Тося, как пел Пушнов, найдет себе другого. Себе же Иван пожелал другие песенные слова: «Если смерти, то мгновенной, если ранынебольшой». А смерть-то рядом.
Колонна отошла от эшелона уже метров на двести (никто потом не нашел объяснения, почему их не расстреляли на месте, а повели в лес), как сзади раздался крик:
Стой! Стой! Штейт!!! от эшелона бежал другой фельдфебель. Он с ходу вступил в спор с тем, кто вел пленных на расстрел. Оба размахивали руками, кричали. Солдаты, удерживая собак, терпеливо ожидали, чем закончится спор двух начальников.
Что они говорят? спросил у Ивана один из танкистов, с которым он хотел бежать.
Спорят. По-моему, второй первому говорит, что нас нельзя стрелять. Что Германии нужны рабочие руки. А другой кричит, что они, мол, все равно сдохнут. А второй: ну и пусть сдохнут, но сначала пусть поработают на Великую Германию. Мне кажется, нас не расстреляют, так не так понял Иван, однако колонну завернули обратно и всех вновь затолкали в вагон. Охранники не жалели тычков и пинков, особенно старался фельдфебель, который отвечал за их вагон.
Их строго наказалидвое суток не кормили. И когда на третье утро приказали: «Раус! Выходи!»пленники еле держалось на ногах. Здоровому человеку трудно выносить голодовку, а ведь они почти все были ранены. Да и нервничали все это время, гадая, что ждет их в конце пути. Может, доставят на место, отчитаются и пустят в расход? И когда их построили в колонну, как и всех заключенных, они вздохнули с облегчением: живы! А живой о живом думает, надеется на лучшее.
Место, куда их привезли, называлось Замосць. Польское название они сразу перекроили по-своемуЗамостье. Там тоже был создан офицерский лагерь. Пленные содержались в длинных деревянных бараках, а в нихдвухъярусные нары, где вместо постели были брошены охапки соломы. Для высшего командного состава был отведен отдельный барак. Впрочем, условия там были не лучше, чем в других бараках.
В лагере содержалось тысяч десять военнопленных. В день по несколько раз их сверяли со списками: одних куда-то отправляли, других привозили. Во время этих проверок приходилось подолгу стоять на холодном ветру. Тех, кто не выдерживал и падал, охранники просто оттаскивали в сторону. Да и не мудрено было упастьих дневной обеденный рацион состоял из одного литра брюквенного супа и куска суррогатного хлеба. Люди мучились еще не только от голода, но и грязи, вшей, от болезней и ран, которые загнаивались.
Гораздо лучше жилось полицаям, навербованных из блоковых. Шли туда самые жестокие по натуре, разуверившиеся в победе Красной Армии. В них над всеми чувствами преобладала тяга к жизни и прямо-таки животный инстинкт самосохранения, который толкал их на предательство своих друзей по несчастью. Они, считая, что война проиграна, служили фашистам рьяно и над своими бывшими товарищами по бараку издевались больше эсэсовцев, уверенные в полной безнаказанности. Кто знает, почему они так поступали? От злобной натуры, из страха и презрения к самим себе, не выдержавшим ужаса плена, от ненависти к тем, кто сохранил свои гордость, честь, кто предпочел смерть службе фашистам? Но как бы то ни было, а тем, кто пошел в услужение к своим палачам, жилось действительно лучшебарак был теплее, питание лучше, потому быстрее и восстанавливали свои силы, в то время как силы остальных пленных таяли с каждым днем.
Там, в Замостье, Иван вновь увидел Карбышева, который с первых дней стал пользоваться у пленных огромным авторитетом. Его любили искренне и уважали за несгибаемую волю, за добрые советы и стремление поддержать других, хотя ему, шестидесятилетнему человеку, было гораздо труднее переносить лишения плена. Особенно все стали почитать Карбышева после одного случая, когда из барака полицаев кто-то украл буханку хлеба, и администрация лагеря в наказание за это лишила всех пленных, кроме имеющих высокое звание, на несколько дней даже той скудной пищи, что давалась раньше. Узнав об этом, в знак солидарности от еды отказались генералы Карбышев и Огурцов*. И голодали вместе со всеми пленными, хотя в бараке высшего командования их поддержали не все.
И уж совсем уважение к генерал-лейтенантуу Карбышеву стало безграничным, когда в лагере узнали, что ему предлагали перейти на службу к немцам, а он отказался. А ведь он, крупнейший специалист-фортификатор, мог получить от фашистского командования все, что пожелал бы. Но что мог пожелать Карбышев? Уважения? Оно у него было. Любимое дело? Но в таком случае его знания служили бы для погибели советских людей. Высокое звание? Он его уже имел. Роскошные особняки? Карбышев был скромен и неприхотлив. Отличное питание? Но тогда он уподобился бы полицаям, которые служили фашистам ради куска хлеба с маслом и бутылки шнапса. Карбышев же всегда учил, что человек никогда, ни при каких обстоятельствах не должен терять свое человеческое достоинство.
Однако в лагере были те, кто не выдержав, голода становился «шакалом», способным за окурок поцеловать сапоги фашиста-охранника или часами рыться в баках с отходами в поисках кусочка картофельной кожуры или брюквы. Именно «шакалы» заболевали первыми, именно они погибали быстрее.
Быстро умирали и те, кто совсем не двигался, экономя силы, поднимаясь с нар только для проверки и получения баланды. Сам Карбышев совершал еженедельные длительные прогулки возле своего барака вместе с генералом Огурцовым, с которым, видимо, сдружился более, чем с другими.
Замостьебольшой пересыльный лагерь. И хотя он был не концентрационным, все же люди гибли там ежедневно десятками, может даже и сотнями, от голода, зверских выходок эсэсовцев, охранявших лагерь. Отрезанные от всего мира, узники всей душой стремились на Родину, туда, где шли кровопролитные бои, и, как бы ни старались фашисты их запугать, обманом привлечь на свою сторону, большинство пленных держалось стойко, веря в победу советского народа, тем более что вести с воли приходили радостныеКрасная Армия наступает. Это подстегивало пленных на подготовку к побегу, хотя многие попытки сбежать не удавались. Однажды обнаружился подкоп потому, что не выдержал земляной свод туннеля вес тяжелогруженой машины. Конечно, тут же последовало наказание обитателям барака, откуда шел тоннель. К тому же фашисты были обозлены неудачами на восточном фронте и решили усугубить жизнь пленных ограничением и без того скудного пайка. Их кормили теперь раз в день, а то и через день похлебкой из овощных очисток.
Помогали фашистам истреблять пленных и болезни. Той зимой одна за другой последовали две эпидемиидизентерийная и тифозная. Заболел и Карбышев, человек, который своим поведением вселял уверенность и стремление к борьбе в каждого, кто общался с ним. И как знать, может именно потому и погибли многие в суровую зиму 1942 года, что на какое-то время иссяк источник бодрости духа, каким для пленных был Дмитрий Михайлович.
Карбышев остался жив. Немцы, словно ожидали этого момента, тут же устроили «медицинский» осмотр. Из вереницы, проходящей мимо, «медики» отбирали наиболее крепких. Слабых отгоняли в сторону, и все понимали, что они обречены на смерть.
Иван Жидков попал в группу «здоровых». Во время «медосмотра» он узнал свой вес49 килограммов, а до войны он, довольно крупный человек, весил 75 килограммов. Но как бы там ни было, а Иван получил шанс выжить. Огорчало до боли одноразлука с товарищем. На сей раз это был Костиков Николай*, с которым он делился всем, что имел, укрывался одной шинелью на нарах. И вот Костикова оставили в лагере, а Жидкова записали в этап.
И вновь глухо закрытый вагон. Позади шесть месяцев жизни в Замостье. Теперь пленных везли в Хаммельбург. Конечно, пленные этого не знали, лишь в пути определили направлениезападное.
На этапе бежать всегда легче, чем из лагеря, поэтому и в этот раз были попытки уйти. Смог ли кто сбежать из младшего офицерского состава, неизвестно, но то, что в пути сбежал, убив охранника, генерал-майор Огурцов, с которым в Замостье видели на прогулках Карбышева, узнали все.
Генералов везли в пассажирском вагоне. При всем презрении к русским и издевательствах над пленными, чинопочитание у немцев в крови, поэтому офицеры, случалось, как в Замостье, содержались отдельно от рядовых, а высшему командному составу давали небольшие послабления и предоставляли порой незначительные удобства, вероятно, надеясь склонить на свою сторону. Огурцов воспользовался этим обстоятельством и бежал. Истощенный болезнями и голодом Карбышев не смог.
Что сталось с Огурцовым, никто не знал. Но среди пленных бродили упорные слухи, что Огурцов добрался до своих, побывал на приеме у Сталина, и тот разрешил сформировать из бывших военнопленных дивизию, и что та дивизия отважно бьется с фашистами, и что не один уж лагерь освобожден.
Огурцов действительно сражался с фашистами. Но во главе интернационального отряда на территории Польши. В течение восьми месяцев он громил фашистские гарнизоны, пока отряд не был обнаружен и уничтожен. Погиб и генерал-майор Огурцов. Иван Жидков узнал об этом спустя тридцать с лишним лет из телевизионной передачи из Польши. Но тогда пленные могли только слагать легенды о героях, сумевших вырваться из фашистского плена, которые не покорились захватчикам и боролись с ними всеми доступными средствами, хотя это было очень трудноотлично налаженная машина охраны и уничтожения пленных действовала безотказно.
Медленно плелась колонна пленных по Нюрнбергу. Стучали деревянные башмаки, люди кутались в жалкие лохмотья одежды. Молча глазели на них немецкие женщины, дети дразнились и плевались в сторону пленных.
Эй, гляди-ка, толкнул Ивана в бок товарищ. Скорлупа от яиц-крашенок. Пасха сегодня, что ли?
Этот день запомнился Ивану навсегда, когда он узнал дату7 апреля 1942 годаименно по скорлупкам крашеных яиц и голодной слюне, наполнившей рот при их виде. Это был день очередной переброски пленных офицеров из Хаммельбурга в Нюрнбергский лагерь, расположенный на окраине города. Если бы они знали, что этому городку уготована судьба навсегда войти в историюименно в Нюрнберге спустя несколько лет судили фашистских военных преступников, то, пожалуй, все бы опустились на колени и поцеловали землю.