- Я хочу Заваркину, - заявил он тоном, не терпящим возражений, - она пронырливая сука и ее в городе еще никто не знает. Она идеальна для этой работы. К тому же, она хороша собой, что будет выгодно для ее безопасности. Красивых женщин редко забивают черенками от лопат, какую бы чушь они не писали. Как там звали того? Что пострадал от огородников, помнишь? Написал, что они сами виноваты в том, что у них участки отобрали, мол, нечего было документы подмахивать, не глядя
Но Барашкин не помнил: он не занимался воспитанием этой череды великовозрастных бездельников и не трудился запоминать их имена. Федор Гаврилович сам подсаживал их на крючокв основном, это были деньги, но иногда приходилось прибегать и к шантажуи селил их в квартире, оформленной на его дочь. Он говорил им, что и про кого писать, где и на что фотографировать и как слепить сенсацию из преподнесенной информации.
Барашкин большую часть времени был уверен, что губернатору нет нужды самому заниматься подобными мелочами. По гулким коридорам здания администрации города Б ходил осторожный слух, что Кравченко получает удовольствие от садистской игры в шахматы с людьми и пестует свой синдром Бога, а его карманный журналистего пешка, дошедшая до противоположного края доски, его названный ферзь, его тайное оружие, которое, отслужив свое, идет на переплавку в червонцы. Барашкин пресекал этот бесполезный треп: то, что его начальник делает с этими креаклами, казалось ему невинной забавой, к тому же очень удобной и приносящей пользу. Если ему нравится заниматься этим самостоятельно и у него хватает на это времени, то *hy not?
Но иногда, когда ему приходилось отчитывать очередного неподконтрольного писаку за накаляканное, ему казалось, что Кравченко ему попросту не доверяет.
Всех, даже сильных мира сего, иногда одолевают вопросы без ответа.
Глава седьмая
Анфиса с мазохистским упорством пыталась вспомнить свою вчерашнюю апатию после амфетамина. Она напоминала сиесту для мозга: приятная пустота, будто бредешь утром после классной вечеринки по лужку с лютиками, уставшая, но без тошноты и головной боли.
«Ничего этого больше не будет», - эта мысль стучала ей настырным молоточком в левый висок, - «в ближайшие два года точно». Сейчас все ее сознание заполняла невнятная субстанция, состоящая из могучего аромата антисептика, фекалий и пригоревшей молочной каши.
Она посмотрела по сторонам, на всех этих тупых и счастливых беременных самок, и вдруг ей показалось, что внутри у них копошатся черви, а не дети.
- Неудивительно, - пробурчала она себе под нос, - сырая рыба нынче в моде.
Она встала с больничной скамейки и побрела к выходу. Ее провожали сочувственные взгляды. Старая санитарка даже покачала головой и цокнула языком.
- Бедная, - тихо сказала она, - наверно, ребеночка потеряла
Анфиса не помнила, как добралась домой.
За барной стойкой Вася и Зуля учили Алису играть в покер.
- Что такое эти ваши блайнды? - вопрошала она, - привет, Аська.
- Привет, - помахала ей Зульфия.
Вася, единственный во всем мире, кто всегда мог верно истолковать выражение ее лица, тревожно замолчал и выпустил карты из рук.
Анфиса скинула с себя туфли и куртку прямо на пол. Хорошо, что все они здесь: есть вероятность, что Вася оставит ее в живых.
- Я беременна и собираюсь рожать, - сообщила Заваркина тускло, ни к кому не обращаясь, - если ты заставишь меня делать аборт, я покончу с собой. Я не шучу.
Проговорив эти слова, Анфиса прошла к кровати и упала на нее плашмя. Она накрыла подушкой ухо, чтобы не слышать их разговоры, и отключила сознание.
Она решила оставить ребенка. Несмотря на недоумение, которое вызывали у нее дети, Заваркину всегда очаровывали рассказы об эмоциях, которые обуревают молодых мамаш. Все эти «чтобы ощутить, надо родить» интриговали ее донельзя: ей хотелось уж если не испытать эти чувства, то хотя бы понять их. К тому же, пожилая докторша и перепуганная ее истерикой медсестричка пообещали ей здорового и крепкого младенца.
Следующие пару часов Анфису никто не тревожил, и ей даже удалось задремать. Но когда спасительная подушка сползла с ее уха, голоса ворвались в ее сознание и заставили прислушиваться сквозь сон.
- Это очень маленький город, - сказала Зульфия, - ты все правильно делаешь.
- Мне понадобится твоя помощь, - сказал Вася. Его голос звучал глухо.
- Только не навешивай на меня ничего сверх моих возможностей, - забеспокоилась Зуля, но осеклась, - конечно, я о ней позабочусь
Анфиса раздраженно зашевелилась. Ей не хотелось, чтобы какие-то решения относительно ее персоны принимались без ее участия.
- Я пойду, - засуетилась Зульфия, заметив ее телодвижения.
Анфиса выползла из кровати, только когда за ней захлопнулась дверь. Вася был полностью одет и собирал свои пожитки в большую дорожную сумку.
- Нам придется отсюда уехать, - он, не глядя на нее, отодвинул зеркальную дверцу шкафа и сгреб оттуда стопку футболок. Они глухо шмякнулись на дно сумки. - Я устроюсь на новом месте и заберу тебя. Из моего бизнеса, как ты понимаешь, просто так не соскочишь, поэтому придется устроить маленький спектакль. С кульминацией где-нибудь в феврале. Зульфия о тебе позаботится.
- Кульминация в феврале, но уезжаешь ты прямо сейчас?раздраженно уточнила Анфиса, устраиваясь на барном стуле и тщетно пытаясь поймать его взгляд.
- Да, уехать мне нужно прямо сейчас, - произнес он, сфокусировав взгляд на ламинатной пластинке у себя под ногами.
- Посмотри на меня!вдруг заорала Анфиса.
Вася поднял на нее взгляд, и она оторопела. В его глазах цвета агата плескался страх, и этот жуткий взгляд превращал его лицо в посмертную маску. Она видела его таким лишь однажды: когда он нашел ее избитой, с раскроенным черепом и изуродованным лицом, лежащую в луже крови в пустой классной комнате в Доме. Этот ужас на его лице, который она выхватила краешком затухающего сознания, отпечатался в нем навсегда.
Вася Заваркин был на грани нервного срыва.
Он не хочет иметь детей. Более того, он считает, что им нельзя иметь детей. Заваркины никогда не видели, какой должна быть нормальная семья, в которой ребенок вырастет психически здоровым человеком и адекватным членом общества с правом на счастье. Стало быть, родители из них получатся чуть похуже, чем из кукушки и мертвого богомола.
«Обожаю ставить людей в безвыходное положение», - вдруг вспомнила Анфиса свои слова.
Она сползла с барного стула, подошла к нему и крепко обняла. Он положил голову на ее плечо, и немного поколебавшись, пристроил руку на низ ее живота. Они простояли так всего несколько секунд, после чего Вася, отшвырнув сумку, выскользнул из объятий и вылетел прочь из квартиры.
Анфиса поняла, что не сможет спокойно наблюдать его сборы, а он не сможет спокойно собираться, пока она за ним наблюдает. Она вытащила из сумки мобильник и набрала Зульфию. Та ответила сразу же.
- Ты ведь недалеко ушла?
Когда Анфиса вышла из подъезда, Зульфия сидела на лавочке и курила. Было заметно, что она сгорает от любопытства.
- Не расспрашивай, - улыбнулась Анфиса, - мне нужно отвлечься. Лучше расскажи мне, зачем Барашкин тебя снова вызывал? Чтоб опять гадостей наговорить?
- Ты знаешь, нет, - ответила Зульфия, - он плел, что понимает мои мотивы и все такое прочее «Чернилой» меня обозвал. И тебя тоже
- А вообще это забавномелких людишек спасать, - заметила Заваркина, пропустив мимо ушей свое новое прозвище.
- Мне не нравится словосочетание «мелкие людишки», - скривилась Зульфия.
- Оно отражает суть, - просто ответила Анфиса, - мымелкая мошкара, и наши проблемы никого не волнуют. Единственное, что мы можем делатьэто летать вокруг и больно кусаться.
- Как ты с таким настроем будешь ребенка воспитывать?съехидничала Зульфия, но тут же прикусила язык: ей вдруг показалось, что она перегнула палку.
- Сына, - улыбнулась Анфиса и непривычным для нее жестом потрогала живот, - у меня будет мальчик. Я его Васей назову. Будет у нас такое семейное имя.
Они вывернули на старейшую улицу города Б и замедлили шаг.
- У нас с Зузичем все серьезно, - нашла Зуля безобидную тему, - я, наверно, замуж выйду.
- Здорово, - тускло откликнулась Заваркина, - будешь Зуля Зузич.
Они переглянулись и вдруг расхохотались. Выдавливая из себя напряженность последних дней через смех, они хватались за бока, стучали кулаками по бедрам и повторяли на разные лады магическое сочетание трех букв «з».
- Зуля Зузич - это очень смешно, - сказала новоиспеченная невеста, нахохотавшись до бессилия.
- Это красиво, - сказала Заваркина, улыбаясь, - но я буду тебя подкалывать
- Подкалывай, жалко мне, что ли?Зуля согласилась бы сейчас на все что угодно, лишь бы Заваркина не переставала улыбаться.
Они помолчали. Заваркина взяла Зулю под руку.
- Ты Ваське пообещала обо мне заботиться, - напомнила Анфиса, - как ты это делать-то собираешься? Домой меня к себе заберешь?
- На работу, - улыбнулась Зуля.
- Я буду жить в твоем ужасном офисе?
- Нет, - ответила Зульфия, - я не знаю, где ты будешь жить. Подумаем об этом после. Но у меня есть к тебе деловое предложение: тихая, непыльная работенка в газете «Благая весть», оклад приличный, яредактор, ты - журналист. Можем иногда на досуге спасать мир.
Заваркина ненадолго задумалась.
- Идет, - согласилась она. Госпожа Редактор просияла.
- Я есть хочу, - призналась вдруг она, глядя на универмаг: здание из стекла и бетона, у подножия которого кафе раскинули свои летние террасы.
Но Анфиса смотрела в другую сторону: ее внимание привлекли высокие кованые ворота, украшенные гербомльвом с факелом в лапе.
- Я здесь училась, - поведала она Зульфие, ткнув в трехэтажное здание из красного кирпича и обнимающий его парк.
- Что это?
- Школа Святого Иосаафа, - пояснила Заваркина, - надо будет разведать, что сейчас нужно для того, чтобы туда попасть.
Пока они рассматривали фасад, из школьных ворот выплыла семья. Женщина решительно вышагивала впереди, отбивая четкий ритм высокими каблуками. За ней шел высокий рыжеволосый мужчина и тащил за руку мальчика лет десяти. У мальчика были точно такие же огненно-рыжие волосы, как у отца, и он плелся нога за ногу, то и дело спотыкаясь и пиная мелкие камешки.
Семья прошла мимо Анфисы и Зули, не обратив на них никакого внимания. И только мальчик поднял голову и с интересом посмотрел на Заваркину огромными зелеными глазами. Та приветливо махнула засмотревшемуся отроку, отчего он смущенно покраснел и в очередной раз споткнулся. Всю дорогу от кованых ворот до машины, мальчик оглядывался на Анфису, словно на русалку, вдруг выпрыгнувшую из моря на палубу его яхты: со смесью восторга и испуга.
- Смотри, ты мальчонку поразила в самое сердце, - заметила Зульфия.
- Ты знаешь, кто это?спросила Анфиса, глядя, как семья садится в машину. Самый младший ее член был помещен на заднее сиденье, и тут же уставился в окно на Заваркину.
- Не знаю, - призналась Зульфия, - кто?
- Есть у меня кое-какие документы, - начала Анфиса, задумчиво глядя вслед отчалившему автомобилю, - на первый обывательский взгляд никакой ценности не представляющие. Я вот думаю, не пересмотреть ли мне их еще разок? Я же не один учебник по юриспруденции и всяким разным правам проштудировала.
- А эти-то, рыжие, кто?не поняла Зульфия.
- Господин Боряз и его семья, занимаются нефтью, - ответила Заваркина, повернувшись к подруге, - пацан, кстати, симпатичным вырастет.
Зульфия понимающе кивнула, хотя ничего не поняла. По правде говоря, кто такие эти Борязы и как они относятся к чтению каких-то документоввсе это не заботило Зульфию. Ее волновал только запах мяса, жареного на углях, который вытекал из турецкого кафе, гладил ее обонятельные рецепторы и звал за собой.
- Ну, пошли же поедим, - заныла Зуля, - ты же беременна, тебе надо есть.
- Ох, ну пошли, - сдалась Заваркина, - умеешь же ты клянчить
Они повернулись спиной к школе Святого Иосаафа и обратили свои стопы в светлое будущее.
Когда Заваркина вернулась домой, Васи уже не было. Осталась только недокуренная сигарета в пепельнице, стакан с недопитым виски и свитер, забытый на дальней полке в шкафу. Анфиса достала его и, усевшись по-турецки на полу, надела на себя, хотя за окном цвел душный августовский вечер. Она вдохнула едва уловимый запах его лосьона после бритья и прислонилась к зеркальной дверце. Из ее груди вырвался вздох.
Первую Анфисину истерику, ту, которой она напугала гинекологов, вызвал страх: отупляющий и обжигающий, но не животный, а самый что ни на есть человеческий. Страх перед очередным жизненным поворотом, который она не сумела предсказать и в который будет очень сложно вписаться. Она хотела носить красивые туфли, лихо ездить на мотоцикле, вцепившись в мощную спину брата, закидываться легкими наркотиками и загорать голой на крыше. Ей хотелось беззаботности, крупицы которой они еле донесли до этого лета.
Ася безумно устала от Васи.
Он заботился о ней с трехлетнего возраста - сначала как брат, потом как муж - хотя ему самому было немногим больше. Это был внушительный срок, больше двадцати лет, и теперь его душевные силы были на исходе. Вася часто срывался, уходил в неизвестном направлении, возвращался с окровавленным лицом и разбитыми костяшками. Анфиса в его отсутствие мучила себя, воображая, как он, вооруженный, невменяемый, бродит по улицам, ища неприятностей, а над его лысой головой развевается разорванный плакат «Город Бгород Добра и Благополучия».
Ася теперь была для Васи источником жизненной силы. Боясь потерять единственное, что держит его на ногах, он не давал ей вздохнуть, ни самой напитаться энергией. Анфиса не знала, где достать новые впечатления и темы для разговоров, она не знала, как завести новое знакомство так, чтобы впоследствии не подвергнуться его безжалостным пыткам: и эмоциональным, и физическим. Он, стараясь получить от нее всё больше и больше, перешел к откровенному садизму, а она подсела на фаст-фуд и наркотики. Она боялась мрака его измученной души, а он, полностью опустошенный к двадцати пяти годам, уничтожал ее, выжимая из нее последние жизненные соки. Они оба были не в восторге от своей жизни.
Маленький Вася спас свою мать от своего отца. Беременность Анфисы бросила Васе-старшему очередной вызов, но спасительная хитрость была в том, что преодоление требовало от него минимальных эмоциональных затрат. Не зря же говорят: отец становится отцом только тогда, когда с ребенком уже можно погонять мячик. Вася, не отрываясь от своей задачи, сможет отдохнуть от забот об Асе, а Ася отдохнет от издевательств Васи.
И в отличие от брата, Заваркина точно знала, что шанс стать нормальными родителями у них есть. И неплохой.
Проветривая голову с Зульфией, она развлекалась внутренним диалогом-спором с самой собой. Перво-наперво, она задала себе вопрос: что именно отличает ее от обычной женщины? Чем таким особенным она сможет испортить жизнь своему сыну? Часть Анфисы, которую она нарекла «истцом», стремясь найти ответ на вопрос, воображала еще нерожденного Василия в разных жизненных ситуациях.
Вот, например, он, маленький и беззащитный, рыдает за дверью, а она, его мать, ничем не может ему помочь.
В ответ на это Анфиса-ответчик самоуверенно и пренебрежительно фыркнула. Она в любом случае найдет, что сказать и чем поддержать. А если не найдет, то исправит все неполадки в его жизни исподтишка. Она знала человеческую натуру, как никто другой: безошибочно угадывала слабые места и никогда не стеснялась на них нажимать. Заваркина ловко манипулировала людьми и собиралась приложить максимум усилий в этом направлении, дабы обеспечить сыну комфорт и легкость бытия.
Анфиса-истец вывела с ее сознание следующую ситуацию, прямо противоположную предыдущей. Вот ее сын, белобрысый и жизнерадостный Васенька, раскрасневшийся от любопытства, выкалывает глаза живой кошке. С леденящей душу деловитостью и убивающим надежду равнодушием. Так, как однажды это сделал его отец.
Анфиса-ответчик равнодушно рассмотрела эту ситуацию со всех сторон. Надо будет сразу объяснить малышу главный закон, по которому существует этот мир: если не хочешь нарушить равновесие и пострадать самне причиняй страдания невинным. Страдать должны те, кто виновен, причем те, кто причинил вред непосредственно тебе и твоим близким.
А как насчет вопроса всех вопросов: как быть с твоей бесчувственностью, Анфиса Заваркина?
«Может, я ничего не чувствую, но я «понимаю». Я различаю едва уловимые оттенки эмоций, может быть, даже лучше, чем те, кого они поглощают целиком», - рассуждала она, глядя как Зульфия вгрызается в мясо, - «я могу нацепить любую маску, я могу сыграть любую роль. Я уже играю много лет: жену, сестру, подругу, любовницу, женщину. Я смогу сыграть еще и мать: подумаешь, одной ролью больше. Моя бесчувственностьмой козырь, мой щит, непробиваемая защита от беспочвенных беспокойств о соплях не того цвета или о девочке, в которую он влюбится в пятнадцать лет».