Че попутала, блядь? с угрозой спросил Ванька.
Яга бросилась на кухню, по дороге расталкивая воздух руками. На кухне тоже было пусто. День за окном пожелтел и, казалось, раздел бледную кухню догола, подсинив известку на стенах и грязно-белый стол с пачкой рафинада на нем.
По бокам от стола стояли две табуретки. В углугазовая плита. На нейперевернутая кастрюльная крышка. Яга улыбнулась.
Капли принесла? спросил Ванька.
Завтра принесу, мягко проговорила Яга.
А че пришла? спросил Ванька.
Че ты сразу?
Ванька встал между ней и плитой. Ухмыльнулся. Из уголка рта выглянул металлический зуб. Яга сначала смотрела на него, как бы играя с ним в гляделки, потом не выдержала и отвернулась. За окном день почти закончился.
Че, Вань, завтра никогда не настанет, да? обиженно спросила она.
Ванька еще шире осклабился и отошел от плиты. Яга вытащила из кармана шприц и трясущимися руками набрала в него из кастрюли желтую жидкость.
Я ж люблю тебя, Вань, сказала она.
Ванька стоял сзади и насмешливо смотрел ей в спину. Закат выжимал из его глаз красивый медовый оттенок. Уперев руки в бока, Ванька раскачивался, и лицо у него было такое, будто он собирается пнуть Ягу сзади или плюнуть ей в спину.
Я ж тебя конкретно так люблю, сказала Яга, не отрываясь от плиты. Че ты меня унижаешь, Вань?
Блядь ты скатившаяся, сказал он, что-то перекатывая во рту.
Вмажешь? робко спросила Яга.
Ну пошли, Ванька развернулся и повел ее в комнату.
Яга сняла кофту, лифчик и легла на диван. Закинула руку за голову.
Че ты, Ванек? с хриплой лаской спросила Яга.
Ванька залез ногами на диван, сел ей на живот, вошел в нее иглой и повел поршень вниз.
Че ты? Че ты? Че-ты-че-ты? приговаривала Яга.
Снизу она ласково смотрела на сосредоточенное лицо Ваньки. На его четко очерченные губы и твердый подбородок с ямочкой. Она вдруг отвернулась к стенке и закрыла рукой свое опухшее лицо, на котором начал проступать красный загар. Поджала большие ступни.
Я в солярии, Вань, была. Поэтому опухшая, кротко сказала она.
Пошла ты на хуй со своим солярием, Ванька вынул иглу из вены и швырнул шприц ей на живот.
Яга развела ноги.
Че-ты-че-ты? она приоткрыла рот.
Она свела колени и сжала Ваньку.
Пошла ты на хуй, Ванька слез с нее и сел в противоположном конце дивана. Яга подсунула свои стопы под него. Ванька похабно ухмылялся ей в лицо, и Яга снова отвернулась к стене. Из стены приподнялось одеяло. И потекло. Одеяло подтянулось к дивану. Обступило его. Плеснулось на Ягу. Заползло в ее открытый рот. Затекло ей между ног. Яга захлебнулась, вытаращилась.
Давай трахаться, сказала она, раздвигая ноги перед лицом Ваньки.
Не сегодня, ухмыльнулся он.
Давай, Вань.
Я усталый.
Че ты такой? Яга потянулась к нему.
Пошла на хуй, Яга позорная, оттолкнул ее Ванька.
Яга вышла из подъезда и оказалась во времени, которое трещиной проходит по суткам, деля их на день и ночь, поселяя вокруг тревожность.
Согнув ногу, Яга подняла ее и постояла недолго, как цапля. Шлепанец отвис. Подул ветер, Яга встрепенулась и пошла к проему, открывавшемуся между двумя домами. Дойдя до него, она снова остановилась. И было ей явлено чудо.
Сквозь черное на небе все равно проглядывала синеваглубокая и нездешняя. Плыли облакакрупные, с формами. Непонятно было, синева подсвечивает их или они синеву. В каждом облаке будто горел слабо мерцающий светильник. Будто кто-то забыл закрыть небо декорациями. Будто на небе каждые сутки свершалось нечтов миг, когда день переходил в ночь, и тогда только на нем можно было увидеть настоящее. Не игру. Будто кто-то специально закрывал настоящее картонками, разрисованными звездами, от тех, кто смотрит снизу. Будто кто-то хотел, чтобы настоящее было тайной.
Но сегодня декорации убрать забыли, и Яга познала тайну.
Ей явлен был человек, собранный из кучевых облаков, мужчина с выпирающим задом. Руками он держал за оба крыла летящую птицу. И непонятно былопродолжает ли птица лететь, неся за собой человека, или стоит, потому что человек, ухватив ее, не движется с места. Непонятно было, движение это или стояние.
Ягу пронзило ощущение, что сейчас все закончится. И больше никогда ничего не будет. Что сейчас момент порвется. Человек не пересилит птицу. Птица не пересилит человека. На грани разрыва момента Яге было послано ведание: птицани хорошая, ни плохая, человекни хороший, ни плохой. Добра и зла нет. Есть только среднеемежду ними. И оно зальет все вокруг, когда птица и человек раздерут небо и землю напополам. И Яга упадет в разлом, и с тех пор больше ничего не будет.
Яга уже почти ступила в проход, но снова остановиласьпришло еще одно ведание. Она сама и есть трещина мира. А нет Яги, нет и разлома. И будет мир стоять, бултыхаясь в добре и зле, и пока она, Яга, того не захочет, ничто не придет. Птица так и зависнет в полете, а человекв держании за крылья.
Злобно хихикая, Яга развернулась и пошла в другую сторонуот чуда. Она шла мимо окон, в которых уже зажгли электрический свет, хихикая и унося свою трещину прочь.
А значит, стоять этому миру, и будь он проклят.
Анюта плюхнулась в кресло, ударив подлокотником стоявший рядом диван. Голова матери мотнулась по подушке. Мать не издала ни звука. Анюта поджала ноги, поерзала. Мать смотрела на желтые обои.
На полу лежал темно-синий палас. Кроме полированной стенки, кресла и дивана, мебели в комнате больше не было.
Анюта сначала просто бегала глазами по материному лицу, улыбаясь. По ее лбу, желтому как воск. Анютины глаза забегали в ее морщины, проходили по ним вдоль. Поперек.
Кожа на материном лице болталась, словно совсем отстала от черепа, и ее можно было отщипнуть и скатать.
Под Анютиным взглядом восковые черты матери заострились и, как всегда, напряглись. Но глаз от стены она не оторвала. Анюта тоже принялась смотреть на обои, прислушиваясь к звукам из кухни. Оттуда доносилось сопение спящего Лешки.
Точка, куда смотрела мать, блестела, выделяясь на стене, словно мать засалила стену глазами. Или пятно было отражением материного лба.
Обои были разрисованы ромбами с закругленными концами. Внутри ромбов сидели равномерные палочки и кружки. В зависимости от угла зрения они то представлялись слонами с попонами, то переливались в человечков с антеннами, то в женскую голову, а то в животастого мужика.
Анюта вытянула ногу вперед. Губы ее растягивала улыбкатоже сальная. А может, обойное пятно отражалось на ее губах. Анюта выпустила из носа комок горячего воздуха, прикрыла глаза и как будто начала вспоминать.
Анюта лежала на этом самом диване животом вниз. На кухне Лешка открыл окно, и вместе с запахом сигарет в комнату потянуло новым днем. Из дверцы шкафа торчал подол свадебного платья. Он одним своим защемленным уголком придавал всей комнате праздничный вид.
Лешка зазвенел бутылками в холодильнике. Стеклянный звон разбил атмосферу сна. Сон прошел.
Окончательно раннее утро прогнал неожиданный и от того тревожный дверной звонок.
Это кто, бля? услышала Анюта тихий бас Лешки, и потомкак одна бутылка стукнула о другую и как Лешка пошел в коридор.
Послышался женский голос. Анюта оторвала голову от подушки, вслушиваясь.
Че, правда, что ли? долетел Лешкин голос.
Лешка вошел в комнату. Ладонями он ерошил волосы.
Мама приехала, сказал он и судорожно улыбнулся.
Какая еще мама? Анюта села.
Моя мама
Его грудная клетка бугрилась под несвежей майкой.
В комнату бочком вошла женщина. Анюта исподлобья осмотрела ее с ногсмуглых, заплывших, с высоким подъемом, как у Лешки, до коротко стриженной головы. Женщина сделала несколько шагов и остановилась, как будто нерешительно. Ее живот, обтянутый сиреневой футболкой с бледно-розовыми узорами, сильно выдавался вперед. На животе лежали груди, объемные и, судя по всему, потные. Анюта выпустила пивную отрыжку.
Мама, что вы стоите? Идите, садитесь, торжественно сказал Лешка, показывая на кресло.
Женщина села боком к Анюте.
Вот жена моя, Анюта, сказал Лешка, глотнув воздуха. А этомать моя
Какая мать, я не поняла! повысила голос Анюта.
Рот закрой! Я кому сказал, рот закрой! заорал Лешка высоким голосом.
А че я рот должна закрывать?! Какая мать, спрашиваю!
Рот, я сказал, закрой!
Свой, я сказала, закрой!
Ты че, блядь такая Ты че, блядь, за разговоры тут при матери моей?! Лешкин голос поднялся почти на женскую высоту.
Какая мать? Ты ее первый раз видишь!
Твое какое дело? Твое собачье какое дело? Я спросил, твое, блядь, какое дело? на Лешкиной груди появились розовые пятна, похожие на узоры с материнской футболки.
Такое мое дело! крикнула Анюта.
Женщина молчала, а Анюта переводила возмущенный взгляд с нее на Лешку. Щеки у Анюты покраснели, и она начала задыхаться.
Какое твое, блядь, дело?! крикнул Лешка и потряс в воздухе руками.
Анюта промолчала. Женщина опустила голову ниже, чуть наклонив вбок. Она раскачиваласьс усилием и внезапно откидывая голову, которая все равно клонилась вниз, словно на спине у нее лежал камень.
Какое твое дело собачье? повторил Лешка, поперхнувшись.
Никакого, мрачно ответила Аня.
Тогда пасть заткни!
Все замолчали, тишина сделалась давящей, как будто на комнату тоже лег камень. Мать не шевелилась. Лешка подошел к окну и отдернул занавеску. Свет впрыснулся и потек, но до противоположной стены не дошел, остановившись у ног женщины. Она отдернула их, как обожженная. Дневной свет смягчил ее надутый живот. Разводы на Лешкиной коже поползли по плечам и внизпо рукам.
Че ты тогда на мать мою наезжаешь? Ты кто такая, чтоб мать мою попрекать? крикнул Лешка, встав к матери спиной.
Лешкины глаза выпучились. Как будто он просил Анюту о чем-то. Зрачки расширились и светились. Словно Лешка, отдернув занавеску с окна, впустил в глаза весь дневной свет, и только остатки потекли по комнате, захватив Анюту, но материных ног едва коснулись.
Какая она тебе мать?! истерично закричала Анюта. Приперлась, такая умная, на все готовое! Где она раньше была?
Че ты мне? Лешка присел, словно колени его внезапно ослабли, выставил в стороны пятнистые руки. Че ты мне он захлебнулся и шевелил губами, как будто хотел сказать слишком много, но слишком много за раз не выходило. Че ты мне, сука, блядь
Сам такой!
Ах ты, сука Ах ты, блядь задыхался он и глотал воздух. Ах ты, блядь, тварь последняя Задохнись, я кому сказал! Лешка смотрел на Анюту так, будто это ее, а не мать свою, видел в первый раз.
Как за воровство отмазывать, так сразу мой папа! Теперь пусть тебя твоя мать отмазывает! Мой отец больше палец о палец для тебя не ударит!
Че тыворовство? Че тыпри матери моей? А? Че тыотец? Какой отец, бля? Где ты своего отца видела? Ты когда своего отца видела?
Папа Петя любит меня, как родную! голос Анюты сорвался.
Он Маринку любит, как родную, Лешка снова присел и хохотнул. Маринку он любит, че, не знала? Ты им нахуй не нужна. Че, не знала? Вот они тебе покажут, он ткнул в сторону Анюты фигу. Вот, видела? тыкал он. Вот тебе папы Петина квартира. А вот тебе машина. Папа Петя Да папа Петя Лешка хлебнул воздуха, Маринке своей квартиру купил, когда она замуж выходила. А че, если он тебя так любит, тебе не купил?
Да потому что ты бы все пропил! крикнула Анюта и зарыдала. Увидев ее слезы, Лешка прояснился лицом. Ты и женился на мне, надеялся, тебе что-то перепадет!
Че мне перепадет от твоих родственников-крохоборов? Они тебя даже на Кипр с собой никогда не брали. Че, забыла, как они тебя бабушке оставляли, сами с Маринкой ехали? Забыла, да? Сама ко мне прибежалаЛешка, женись на мне, не могу с ними. Че, не было? Че, выкусила, да? Выкусила? Лешка еще раз показал Анюте фиг, из которого сильно высовывался большой напряженный палец.
Уйду я, если так, проскулила Анюта.
Уебывай на хуй! Лешка потер руками виски и захохоталвысоко, истерично. Че расселась тогда? Уебывай давай к своему папе Пете! Пошла вон! Давай, вали отсюда.
И уйду! взвизгнула Аня, не вставая с дивана.
Сына женщина метнула взгляд на Лешку и снова опустила голову. Сына, тут кафе через дорогу. Я уже договорилась, сына, туда меня берутпосудомойкой. Яеще рабочая, сына
Ма, ты че? задохнулся Лешка. Ма, ты че сразучерез дорогу? Ты че, ма, отдыхай. Ты че сразурабочая? У нас все есть
Ты в жизни никогда не работал! Что у тебя есть? крикнула Анюта.
Пасть закрой! Задохнись, сказал! Работная, бля
Анюта замолчала.
Че, деньги где? спросил Лешка, почему-то успокоившись.
Какие деньги?
В магазин, сказал, пойду! Деньги где?!
Вчера четыре бутылки пива я на что купила?!
Ты че, бля, все мои деньги потратила?!
Сына, сына женщина засуетилась, поднимаясь из узкого кресла. Сына, деньги есть
Она встала и, прижимаясь икрами к креслу, сунула руку через горловину в лифчик. Вынула прелую пачку пятисотрублевок, сложенных вдвое.
Деньги есть, сына она взяла из пачки сверху две бумажкисамые потныеи протянула их Лешке.
Лешка смотрел на деньги, не трогаясь с места.
Не надо вяло сказал он.
Бери, сына. Я ж для вас копила.
Лешка приблизился и, не глядя женщине в лицо, взял деньги.
В магазин пойду, тихо сказал он.
Вышел из комнаты, недолго возился с обувью. Входная дверь открылась и закрылась. Аня смотрела вбокна желтые ромбы. Свет из окна вышибал из них золотистый оттенок, хотя никакой золотой краски на обоях не было. Женщина сделала глубокий вдох, на полпути судорожно его прервала, словно испугавшись, что нарушает чужую тишину. Повернулась к Анюте задом, ссутулилась и пошла на кухню. Оттуда донеслась струя из крана и звон посуды.
Если б ты, сына, знал, какую твоя мать жизнь прожила, ты б меня сейчас не стал попрекать
Ма, да я ж тебя не попрекаю. Я ж слова не сказал.
На кухне повисло недолгое молчание, звякнувшее в конце бутылками. Аня по-прежнему сидела на диване и прислушивалась.
Давай выпьем, мам За встречу, послышался голос Лешки.
Они сидели на кухне за столом, с которого, пока Лешка был в магазине, мать убрала грязную посуду. Лешкана табурете, скособочившись, подобрав одну ногу. На мать не смотрел. Говорил, глядя поверх бутылки и только иногда бросая косые взгляды исподлобья. Мать тоже не поднимала на Лешку глаз, не смотрела открыто ему в лицо. Она смотрела на только что протертую клеенчатую скатерть, на которой еще высыхали тонкие разводы воды. Камень, который лежал у нее на спине, как будто не давал поднять голову. Но когда она бросала на сына такие же быстрые взгляды исподлобья, то вся застывала, как будто от внезапной и незнакомой боли в спине.
Барон-то меня выгнал, с этого все и началось, снова заговорила мать.
Какой барон, мам? спросил Лешка.
Ихний барон, с этого же и началось, говорю. Я ж пять лет у цыган прожила
В таборе? Лешка поставил рюмку и бросил в мать короткий взгляд.
Да ты что? Какой табор? В доме. В общем, там, неважно, мать махнула рукой и отпила из рюмки, опустила голову, подперла ее рукой и закачала, будто причитая про себя беззвучно. В семье его домработницей. А потом он меня погналбарон-то. Там история получилась такая неприглядная, она подняла голову, скривилась.
Ма, ты че, не плачь, сказал Лешка.
А куда мне идти, сына, как не к сыну родному
Правильно сделала, мам, что пришла, сказал Лешка басцом.
Женщина тихо заголосила.
Аня отвела длинные пряди темных волос за уши. Щеки у нее горели.
Так ты уж меня не гони, сына сказала женщина, перестав скулить.
Ты че, мам, ты че вообще такие вещи говоришь Правильно сделала, что пришла. К кому тебе еще идти, ма
Мать выпила еще, и Лешка подлил ей в опустевшую рюмку. И она снова выпила, запрокинув голову. Пила она водку с каким-то смирением, с видом каким-тораз налили, надо испить.
Я ж тогда еще к бабке ходила, сына Когда беременная тобой была, слово «беременная» мать произнесла тихо, вскользь, как будто не хотела, чтобы его было слышно. Как будто слово было лишним. И получилось оно у нее съеденным и неполноценным«бременная». Матери своей я сильно боялась. Хотела на аборт пойти. Но до консультации не дошла, к бабке сходилаона на воду смотрит. Она в миску с водой посмотрела и сразу говорит А там еще такая рябь по воде пошла, как бы молочная мать провела по воздуху толстой рукой. И говорит: «Вижу. Сын у тебя будет. Родишь. Не можешь прокормить, оставь кому-нибудь. А через тридцать лет он сам тебя найдет. Бизнесменом будет. Найдет тебя и озолотит», мать улыбнулась, из самого уголка растянутых губ выглянула тусклая золотая коронка. Она, словно луч света, упавший на старый медный поднос, подсветила коричневую желтизну материнской кожи, которая, судя по Лешкиной бледной груди, от природы смуглой не была.