Нет, друг, я не устал. Терпение кончилось. Не могу просто так считать деньги.
Надо привыкать, работа в банке вся такая.
Он наполнил чаем несколько стаканов.
Если позволишь совет, вставай и иди в залхотя бы делай вид, что работаешь. Иначе нашему говоруну Солеймани это не понравится, и он быстро издаст приказ об увольнении.
Исмаил тяжело поднялся, оправился и вышел из буфетной. По пути ему нужно было пройти мимо Сафара. Тот тоже, как и Хедаяти, сидел перед своим окошком. Выдавал и принимал деньги и вносил записи. Говорил он скупо. Его лицо было каменным и холодным, брови напряженно выгнуты. Выглядел он так, будто какой-то драгоценный шанс уходил из его рук. Все слова, не относящиеся к работе, игнорировал. Лишь тогда, когда смеялись все, он коротко улыбалсяи опять возвращался к делу. Исмаил придвинул один из стульев и сел рядом с ним.
Как дела, господин Сафар? Бог в помощь.
Спасибо, сосед!
Он быстро взглянул на Исмаила и опятьза работу. Писал он, сильно нажимая ручкой на бумагу, точки ставил толстые и крупные. Почерк его был ясным и отчетливым.
Я хочу дать тебе один совет.
Пожалуйста, слушаю вас.
Отлично. Если хочешь знать мое мнение, тебе лучше работать, не разгибаясь, зря время не тратить. Хедаяти работает уже больше десяти лет, должен бы пойти на повышение, но нет, остается на месте, без движения, и Харири напрасно старается, только головную боль себе наживает.
Каким образом?
Позже сам поймешь.
Исмаил украдкой взглянул на Харири. Тот все время молчал, однако в молчании его чувствовалась какая-то тревога и растерянность, не похожая на усердие и внимательность в работе. Вместе с тем, он казался добрым и мягкосердечным; особенно благодаря той горестности, которая, как невидимый ореол, окружала его.
Мне кажется, он хороший человек.
Хорош-то хорош, да и оставь его, нам что за дело. Каждый должен о себе думать.
Тебе нравится эта работа?
Мне никакая работа не нравится. Я стремлюсь к тому, чтобы благосостояние было нормальным. А в этом филиале я не останусь. Каким угодно способом, но переведусь в филиал возле базара. Там клиенты денежные все, не то, что здесь, сто-двести туманов снять-положить. Там счетасвыше миллиона. Познакомлюсь с ними, займусь торговлей. Вообще банк сам по себе не важен, да и торговля тоже. Деньги важны. Человек должен нюхом чувствовать, где деньги, и туда стремиться. А то, что тут, мне не подходит. Прилепились к железной дороге Это место ссылки, как край света, сюда посылают тупых и неудачников, я тут не останусь. Нет, не останусь!
Он замолчал. И тут же сильно сжал свои бледные, палевого цвета губы. Его каменное лицо стало еще холоднее, чем прежде. Он вел себя так, словно рядом с ним никого не было, и говорил, не разжимая губ. Руки его были белыми, пальцыдлинными и костлявыми, ногтикруглыми и коротко обрезанными.
Исмаилом овладела тревога, даже руки задрожали. Каменный, холодный мир Сафара испугал его. От его собственного мира отстоял он на многие мили. И Исмаил был неспособен шагнуть в эту страшную и жестокую, угрюмую вселенную. Сам он принадлежал к тому миру, центром которого была кофейня Али-Индуса и та индийская актриса с ее красивой родинкой и изящной улыбкой.
Парень, иди деньги считать!
Голос Хедаяти привел его в чувство. Он медленно поднялся и подошел к Хедаяти. Опять сел на тот же стул и занялся пересчетом.
Что он говорил?
Ничего особенного, о банке и тому подобное.
Он парень сообразительный, учись у него. А теперь считай так внимательно, как можешь!
И он считал, заставляя себя и мучаясь.
Когда, ближе к вечеру, рабочее время кончилось, он навел порядок на своем столе, пошел в буфетную, снял там галстук и повесил его на вешалку. Расстегнул воротничок рубашки. Накинул пиджак на руку. Попрощался со всеми и быстро вышел из филиала. На улице вздохнул наконец глубоко. Ступил несколько шагови почувствовал легкость, захотелось бежать и даже лететь. Автоматически он пошел в сторону железной дороги. Невдалеке от нее был небольшой ручей с черной, как смоль, водой, несущей с собой ил и грязь. Рядом с ручьем к железной дороге склонился старый ясень с перекрученными ветвями без коры. Несколько мальчишек, закатав штаны на бедра, бродили в воде ручья, отыскивая монетку или бусину, или еще какие-нибудь потерянные вещи. Мальчишки были черные и худые, на груди и меж коротких волос головы у них блестел пот. Исмаил прошел мимо них. Дошел до будки стрелочника. Старик был на месте. Сидел в своей будке на лежанке и смотрел в окно. Исмаил проследил за его взглядом: старик наблюдал за вороной, взгромоздившейся на ветку ясеня, и за мальчишками, возившимися в иле и грязи ручья.
Салям.
Тот повернулся и смотрел на Исмаила. Вначале не узнал его. Потом удивленно спросил:
А где же галстук ваш?
Оставил его в сейфе банка.
Хорошо сделали, там он не пропадет.
Да, еще и интерес набежит.
Что?
Так, ничего.
Слава Аллаху, выгосподин с перцем.
Как скажете. Это вы мне утром перца подсыпали. А я сейчас зашел спросить, как ваши часыидут?
Стрелочник посмотрел на часы и сказал:
Работают, я их завел.
Для того и зашел, чтобы спросить.
Пожалте чайку!
Спасибо, я пойду.
И он вышел из будки. В конце железнодорожных путей солнце опускалось в клубы пыли и дыма. Он пошел в ту сторону. Пошел сперва по шпалам, ступая на одну шпалу за другой, правой ногой, левой, правой, левойне пропуская ни одной. Шел и считал. Смотрел под ноги. И быстро-быстро переступал, стараясь не пропустить ни одной шпалы, словно он считал купюры. Досчитал до тысячи. Утомился. Из-за того, что все время смотрел под ноги, голова кружилась. Больше он не считал. Поднял голову. Ручей, полный ила и грязи, все так же тек неподалеку от рельс. Тут и там его закрывал тростник или высокая дикая трава. Порой он встречался взглядом с удивленным прохожим, идущим ему навстречу между двумя рельсовыми путями. Они исподлобья смотрели друг на друга и расходились, каждый своей дорогой.
Исмаил решил пойти по самому рельсу. Идти по тонкой и гладкой стальной полосе было тяжело, особенно в этих туфлях с новыми скользкими подошвами. Он пытался идти по правому от себя рельсу, но не удержать было равновесия. Он перекидывал с места на место пиджак, который нес на руке, извивался всем телом, но одна нога все время срывалась. Чуть позже он понял, как держать равновесие, и двинулся вперед. Дальше одного шага от себя он ничего не видел. Старался не упасть с рельса. Говорил себе: если упаду, сгорю. А я не хочу гореть! Опустив голову, он с трудом, но упорно двигался вперед. Гореть не хотелось. Хотелось победить, пусть даже он вновь превратится в ребенка, который только учится ходить, пусть он еле ковыляет и ползет, как черепаха. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Уставившись на стальную полосу, работая напряженными мышцами ног, он двигался вперед. Он не знал, сколько прошел, и понятия не имел, докуда хочет дойти. Хотелось все идти и не сгореть.
И в это время он почувствовал, что земля под его ногами дрожит, рельс ходит вверх и вниз. Он остановился, чтобы не упасть, и вдруг услышал рев, громкий и угрожающий, у себя за спиной. Он обернулся. Локомотив зеленого цвета с горящими огнями был в нескольких шагах от него. Громкий и протяжный гудок локомотива, его сияющий режущий свет и земля, которая сильно колебалась под его ногами, все это повергло его в смятение. Он мгновенно бросился прочь с рельс. Поезд прошел мимо, локомотив своим громким гудком словно кинул в него всю ту ругань и оскорбления, которые имелись у машинистов. Земля все колебалась. Звук вибрации рельсов и грохот вагонов были душераздирающе громкими. Через некоторое время вагоны закончились. Поезд ушел, однако земля под ногами все еще дрожала и гудок все так же потрясал душу. Он добрался до зарослей высоких тростников возле ручья, бросил пиджак на траву и развалился на нем. Несколько раз глубоко вздохнул. Неприятный запах раздражално несколько диких белых лилий возле ближнего берега ручья своими раскрытыми лепестками ловили лучи заходящего солнца.
Глава 5
Через несколько месяцев он освоился в филиале. С первой зарплаты купил в рассрочку телевизор «Шахаб-Хитачи» с экраном 24 дюйма. Больше всех радовался Махбуб: теперь по вечерам ему не надо было идти в кофейню Али-Индуса и втискиваться между мальчишками на эту расшатанную деревянную скамью для того, чтобы смотреть мультфильмы. Теперь он мог это делать дома, а кроме мультиков смотреть и кинофильмы, и сериал о Мораде-молниеносном.
В тот вечер, когда появился телевизор, мать насыпала руты в кадильницу и зажгла ее. Окурила телевизор «Шахаб-Хитачи». Потом на стену над телевизором повесила ветку верблюжьей колючки с шипами, от сглаза и злых духов, и сложенную молитву-талисман спрятала под телевизор. Продавец телевизора был из клиентов банка. Он выписал общий счет на четыре тысячи туманов: пятьсот туманов сразу, остальное частями, по триста в месяц. Хорошие были условия, и платеж не очень чувствительный.
За несколько месяцев, когда Исмаил получал зарплату, в доме изменилось многое. Мать купила и поставила на кухне маленький холодильник, обновила себе чадру. Подумывала о ковре, чтобы заменить им истертый дешевый палас комнаты. Сердце ее потеплело. Сил прибавилось. Она говорила, что земля теперь из-под ног ее не уходит. И Исмаил был доволен тем, что своей работой он дал матери чувство спокойствия и сердечное тепло. К работе он привязанности не имел. Он уходил из дома утром, возвращался к вечеру. Подремав немного, шел в кофейню Али-Индуса. Встречался с друзьями. Гулять и ходить в кино стало для него делом обычным. Он смотрел все новые фильмы. Недавно побывал и в театре, и этот опыт приобрел. Книги он теперь читал со спокойной душой: какая понравится ему, ту и покупал. Теперь уже он не должен был, как раньше, поедать глазами руки Ильяса, приносившего ему книги. Читал он по большей части в кофейне. Если там становилось слишком шумно, шел в подсобку Али-Индуса и читал в ней, а если уставал, смотрел на большую фотографию индийской актрисы, и иногда вместе с ней улыбался.
От Хедаяти он услышал о предстоящем приеме у главноуправляющего банка.
Не знаешь ты еще, парень, как это здорово! Все, что душе твоей угодно, кушай; салаты, жаркое, мороженое, виновсе, что хочешь. Как гласит пословица, от птичьего молока до человечьей души!
Солеймани и Харири тоже говорили о приемах прошлых лет как о запомнившихся, приятных вечерах. А Сафар, как и Исмаил, ни одного приема еще не застал.
Однажды к вечеру, закончив работу, они вымыли руки и лица, аккуратно причесались и на двух машинах отправились в клуб банка, находящийся в Шамиране. Харири вез Хедаяти и Исмаила, потому что и возвращаться им было в одну сторону. Сафар поехал вместе с Солеймани. Хедаяти сказал:
Этот молодой человекочень умный: сел с директором филиала, очаровывать его будет!
Исмаил сел на заднее сиденье. Машина Харири была марки «Пежо», старая и видавшая виды, но аккуратная и чистая, как и сам он, имеющий внешний видволосок к волоску и заботящийся о том, чтобы цвет сорочки подходил к пенсне.
Когда подъехали к банковскому клубу, уже стемнело. Харири припарковал машину под громадной чинарой возрастом в несколько сотен лет, и все трое пошли в сторону клуба. Издали был виден свет в дверях клуба и само его освещенное здание, напоминающее бельведер. Хедаяти откашлялся и произнес:
Вот оно, здесь же было в прошлом году!
Его голос слегка дрожал. Двое служителей в одинаковой одежде стояли с двух сторон двери по стойке «смирно». Хедаяти предпочел отстать, а вперед подтолкнул Харири.:
У тебя класс выше. Иди первым!
Харири пошел впереди. Служители поклонились ему, и он вошел в двери, после негоХедаяти и затем Исмаил. Внутри, в глубине вестибюля, в дверях главного зала стояло несколько пожилых, видных мужчин, выглядящих как аристократы, с седыми волосами и пронзительными взглядами. Хедаяти, увидев их, невольно произнес:
Вай, Боже мой, это сам главноуправляющий
Нервничая, они подошли. Первый из мужчин, улыбающийся особенно значительноглаза его сверкали от переполняющей его радостибыл главноуправляющий банка. Он тепло здоровался за руку с приглашенными. Харири и Хедаяти пожали ему руку и прошли. Исмаил чуть отстал. Главноуправляющий протянул ему руку и мягким голосом произнес: «Подходите, молодой сотрудник!»
Его седые усы шнурком, под влиянием улыбки, успокоительно растягивались. Исмаил вложил свою руку в его руку. До сих пор он не пожимал рук людям такой влиятельности и достоинства. На миг они взглянули друг другу в глаза. Рука главноуправляющего была мягкой. Ее тепло было приятным. В то же время, в тот миг, когда он сжал руку Исмаила, по его лицу прошла волна уверенности в себе, переходящей в чувство высокопоставленного владычества.
Исмаил и другие вошли в большой зал, в котором вокруг столов были расставлены стулья. Позади столов, в мягком свете, по сторонам зала виднелось множество народа. Вдоль одной из стен зала тянулось возвышение, высотой примерно в метр, на котором выстроились различные кушанья, иранские и иностранные. Под этим возвышением местами горел огонь, своим мягким пламенем подогревая еду. Здесь были самые разнообразные салаты, сладости, желе и напитки, глаза разбегались. Взгляд Хедаяти, завидевшего это, заблестел, он сказал: «Я пошел вперед, да и вы не мешкайте, смелее!»и он ушел, не оглядываясь. Продвинулся в сторону возвышения с едой и вскоре исчез из вида. Исмаил с Харири, хотя и медленно, двинулись в ту же сторону.
Чем ближе к столу, тем многолюднее становилось. Тут уже стояли плечом к плечу, толкая друг друга. Те, кто положил себе еды, отходили и начинали есть. Торопливо глотали то, что запихивали в рот. Некоторые от усердного глотания покрылись потом. Исмаил так засмотрелся на это, что потерял Харири, тот тоже исчез. Теперь Исмаил был один и никого не знал вокруг. Все поглощали пищу, глядя по сторонам захмелевшими, немного влажными глазами. Лязг ложек и вилок наполнял зал. Ни Солеймани, ни Сафара также не было видно. Когда открылся подход к возвышению с едой, Исмаил взял себе тарелку и положил в нее немного салата. Сразу отошел в сторону. Нашел спокойный уголок и начал медленно есть. Запах еды смешивался с ароматом одеколона и с мягкой западной музыкой.
Шло время, и спадал шум вилок и ложек. Животы округлялись на глазах. Вместе с тем некоторые еще, ради забавы, хотя и уже пресытившись, продолжали двигать челюстями, бессмысленно глядя вокруг. В это время подошедший к микрофону человек пригласил гостей перейти в другую часть зала, где ровными рядами были расставлены кресла. Сотрудники банка потянулись туда. Появился и Харири. Его щеки расцвели, а глаза блестели. Он спросил Исмаила со смехом:
Как, хорошо пришлось?
Прекрасно!
Харири взял его под руку и потащил за собой.
Пойдем, сядем на хорошее место.
Они нашли себе места и сели рядом. Исмаил спросил:
Не видели господина Солеймани и Махраджа?
Вон они, сидят перед председателем совета директоров.
Исмаил посмотрел туда, куда показал Харири. Увидел затылки обоих. Сафар, как всегда, сидел строго прямо. А голова Солеймани была вровень с его плечом. Он казался немного расплывшимся и приплюснутым. Харири низко опустился в своем кресле и пробормотал:
Как они сдружились, а мы и не ведали
В это время на трибуну вышел главноуправляющий. Все замолчали. Несколько мгновений он стоял, не говоря ни слова, и смотрел на сидящих. Кроме звуков кое-где передвигаемых стульев, ничего не было слышно, словно все задержали дыхание. Главноуправляющий откашлялся и медленно сказал:
Вот уже недели и месяцы я, старик, жил в нетерпеливом и страстном ожидании этого дня. Я жаждал дня, когда большая и гордая семья нашего банка вот так тепло и искренне соберется под одной крышей, я на дрожащих ногах поднимусь на трибуну и своими ослабевшими глазами посмотрю на вас. И вот я смотрю тем взглядом, которым дедушка, постаревший и ослабевший, в последние годы жизни смотрит на своих потомков. Хотя сегодня я чувствовал недомогание и прибыть на встречу с вами мне было тяжело, все-таки я сказал себе: оставь больничную койку и приди на собрание дорогих людейможет быть, уже в следующем году ты не сможешь быть с ними. И вот я приехал, чтобы сказать: я люблю вас всем сердцем.
Он отошел от микрофона. Несколько раз кашлянул. Вытянул бумажную салфетку из коробки на столе и медленно вытер ею губы. Потом опять подошел к микрофону и, прижав руку к груди, сказал:
В тот день, когда я закладывал первый камень в основание этого банка, я был так же молод, как вы сейчас, сердце мое было здорово. Сегодня я уже не таков, как был прежде, сердце больное, и говорить мне трудно, но я счастлив, что, хотя я отдал свое здоровье, взамен я вижу эту величественную картину. Теперь мы стали могучим деревом, наши ветви раскинулись далеко и широко, а корни глубоко внедрились в землю. Никакой ветер и буря не повалят нас. Буду ли я рядом с вами или нет, я спокоен. У меня есть к вам только одна маленькая просьба