Тебя можно поздравить с новой семьей? неуклюже спросил Сева, просто из вежливости, перед тем как перейти к Климу.
Можно, отвечала она равнодушно. А ты, наверное, хочешь о Климове узнать? Так от него уже три года ни слуху ни духу. Вроде как нанялся на судно, механиком или кем-то там еще. Плавает и уж, наверное, не тонет.
Я понял, сказал Сева и подумал, что Клим ответил бы точно так же. Как поживает он замялся, не в состоянии вспомнить имя климовой дочки.
Верочка? подсказала Валентина. Хорошо, спасибо.
Она немного помолчала и добавила:
Как она тогда на вокзале тебе кричала у меня до сих пор в ушах звенит.
Ага, сказал Сева. У меня тоже звенело. Раньше только это и слышал. А сейчас уже все поутихло. Время -оно, знаешь, все глушит.
Клим объявился четырьмя годами позднее телефонным звонком на севин мобильник в разгар рабочего заседания.
Ты из какого порта? глупо спросил Сева, хотя определитель номера показывал местный звонок.
Я-то? Из Находки. Или из Иокогамы ответил Клим, знакомо растягивая слова. Хотя нет, дай выглянуть в окошко так, так а!.. из Кейптауна.
Что? Что случилось? вмешался севин тель-авивский начальник, испуганно глядя на разом побледневшую физиономию своего работника. Кто-то умер?
Скорее, воскрес Сева извинился и вышел в коридор.
Что значит «воскрес»? послышалось в трубке. Меня вроде бы не хоронили.
Ты еще и на иврите понимаешь? сказал Сева, потирая лоб и испытывая острое желание проснуться невыполнимое по той простой причине, что все это происходило наяву. Ты где?
Да тут я, тут, недалеко от тебя засмеялся Клим. В ирландском пабе имени хренового писателя Джойса. «Leo's» знаешь такой? Выходи, поговорим, пивка попьем. Как когда-то.
Эй, красивая, крикнул он на иврите кому-то, видимо, официантке. Принеси-ка мне, душа моя, еще пару пинт и чипсы Слышал, Севушка, я уже и заказал. Спускайся, пока не выдохлось.
На ватных ногах Сева побежал к лифту.
В заведении было людно; остановившись у входа, Сева окинул помещение сначала беглым, а затем внимательным взглядом, но Клима не обнаружил. Что за черт?
Эй, парень!
Сева оглянулся. Из-за столика поднялся и шел к нему жилистый, загорелый до черноты мужик в широкополой соломенной шляпе и выгоревшей футболке неопределенного цвета с круторогим рисунком Компании природных заповедников Клим?
Клим?.. Клим!
Они обнялись. «Второй раз» подумал Сева и сказал вслух:
Что-то мы часто обниматься стали.
Клим отстранился и какое-то время рассматривал друга, поблескивая маленькими выцветшими глазами.
Раздобрел, раздобрел сидишь все небось по клавишам бьешь? Эх, Сева, Сева
Сели за стол, отхлебнули красного ирландского эля.
Сева молчал, не зная, с чего начать.
Веришь ли, сказал Клим, искоса поглядывая на него. Из всех искусств для нас важнейшим является «Murphys». В Иудейской пустыне есть все необходимое человеку, кроме хорошего пива.
И давно ты это установил?
Насчет пустыни? Давно. Пятый год пошел.
Сволочь.
Клим неловко поерзал на скамейке.
Ну, виноват, согласен. Извини. Тут ведь как получается чем дальше, тем виноватее себя чувствуешь. А чем виноватее, тем труднее признаться, вот такой заколдованный круг. Все откладываешь на потом, все дальше и дальше Если уж на то пошло, я вообще здесь случайно оказался.
С судном?
Ты знаешь, что я плавал? Клим вскинул удивленные глаза. Ну ладно, неважно Да, с судном. Зашли в Хайфу, встали под разгрузку, а тут забастовка. Застряли на неделю.
Он начал рассказывать, сначала характерными для него скупыми короткими предложениями, а потом мало-помалу воодушевился, и это был уже новый Клим, похожий на прежнего не больше, чем техасский ковбой-пистолетчик из голливудского вестерна походит на бледнолицего питерского шабашника эпохи застоя. Кривя губы, он говорил о своих последних российских годах, уже после севиного отъезда, о том, как все разом хлопнулось, вернее, лопнуло без следа, как лопается воздушный шарик нет, хуже потому что от шарика хотя бы остается мятая резиновая шкурка, а тут не осталось ничего, совсем ничего, кроме ощущения сбывшихся предчувствий, которое тоже ничуть не утешало, а только пугало пугало еще более гадким предчувствием дальнейшего.
Говорил о мерзости, вдруг поползшей из всех щелей в образовавшуюся пустоту мерзости хамской, нахрапистой и откровенной, даже не пытавшейся выдать себя за что-то другое. Говорил о невозможности жить по новым правилам, вернее, по новому правилу, потому что осталось только оно, единственное, гласящее: «Правил больше нет!» Никаких! И это полное отсутствие ограничений парадоксальным манером продуцировало в Климе и схожих с ним людях не чувство свободы, как вроде, должно было произойти, а удушье, страх и растерянность. В этой ситуации даже прежнее полусгнившее вранье казалось неимоверной ценностью
И Клим сбежал. Сбежал в океан, на судно с командой в двадцать человек, где неделями не видят земли, где общение ограничивается кивком при передаче смены, где время настолько четко разграфлено расписанием вахт, что кажется застывшим, где можно разучиться говорить по-человечески, потому что даже крики чаек выглядят не в пример содержательнее людских речей. Два года хватило Климу на то, чтобы окончательно успокоиться и решить, что таким образом можно без всяких проблем тянуть и дальше, до самой смерти, а поскольку в определенном смысле корабельное существование и так уже сильно смахивает на смерть, то цель можно было считать достигнутой по крайней мере, частично.
В общем, не исключено, что он так бы и плавал до скончания века, если бы не тогдашняя хайфская забастовка докеров. А случилось вот что. Сначала первой мыслью Клима было повидаться с Севой; он даже заранее, еще с моря, отзвонил Сережке в Питер, чтобы узнать номер телефона Барановых; он даже успел нажать на несколько кнопок портового телефона-автомата, когда прямо возле будки взвизгнул тормозами туристский микроавтобус с экскурсией, которую организовал стачечный комитет в порядке рабочей солидарности с подыхающими от скуки моряками застрявших судов, и сияющий старпом, наполовину высунувшись из двери, замахал рукой: давай, мол, шустрее, поехали, разомнемся на халяву! Клим мог бы отрицательно помотать головой и продолжить набор номера, но любопытство пересилило. После бесконечной морской качки поездка в автобусе сама по себе казалась суперпривлекательным аттракционом. Звонок другу вполне мог подождать еще часик-другой
Довольно быстро, однако, выяснилось, что часиком-другим не обойтись. Автобус вез их на берег Мертвого моря, так что возвращение планировалось только к позднему вечеру. Израиль оказался неожиданно большим. В районе Хайфы еще накрапывал дождь, справа от автострады желтели дюны, а слева полз гребень Кармельского хребта, длинный, как крокодил. Затем небо поголубело, и шофер включил кондиционер; сквозь навалившуюся дрему Клим разбирал промелькнувшие за окном башни тель-авивского даунтауна, аэропорт, апельсиновые рощи прибрежной возвышенности, каменистые холмы Иерусалима Стоял уже полдень, когда шоссе вынырнуло, наконец, из горной складки на пустынную плоскую равнину, ограниченную линией гор на близком горизонте.
О'кей, сказал проснувшийся гид. Вот и Мертвое море, видите? Во-он там, серебрится. Те дома слева это Иерихон. Помните иерихонские трубы? Так вот, они трубили именно здесь, заваливая здешние стены да а теперь тут казино, которое хрен завалишь ха-ха шутка А это, стало быть, пустыня, по которой ходили Иешуа Навин, Иоанн Креститель и, конечно же, Иисус Христос, в местной транскрипции именуемый Ешу Сейчас мы остановимся на заправке, там есть туалеты и буфет. Стоянка четверть часа, просьба не опаздывать.
Клим вышел наружу. Там было очень жарко, сухо и свет нестерпимо лупил по глазам, прежде защищенным тонированными стеклами автобуса. Щурясь, Клим сделал несколько десятков шагов и оказался на границе асфальтированного пятачка заправочной станции. Перед ним лежало ярко-белое пространство пустыни. Вблизи она вовсе не казалась плоской: наоборот, повсюду виднелись округлые небольшие холмы, перемежаемые жесткими каменистыми гребнями. Тут и там торчали странные, заковыристые по форме растения: низкорослые морщинистые деревья, неприветливый кустарник; ветерок шевелил сухие мячи перекати-поля. В воздухе стоял незнакомый кисловатый запах. Клим втянул его ноздрями и определил: пахло серой. Как в аду.
«Вот так отойдешь на чуть-чуть, и уже не видно тебя» подумал Клим и сделал шаг с асфальта на землю. Землю? Это трудно было назвать землей в обычном значении слова. Тогда как? Почва? Вот уж нет Глина? Песок? Тоже нет: поверх этой пустыни лежала какая-то мертвая запекшаяся короста, будто пересыпанная струпьями и перхотью. Но противно не было даже наоборот Клим вслушался в себя и с удивлением обнаружил внутри странное бесшабашное веселье. Много азота в воздухе, не иначе способствует опьянению дно мира как-никак четыреста метров под уровнем моря. Вот оно, правильное слово: дно. Не земля и не почва, а дно. Станция Дно. Ты идешь по дну. Прежде шел ко дну, а теперь идешь по
Он вдруг понял, что и в самом деле идет, уходя все дальше и дальше от автозаправки, от автобуса, от прежней жизни. Куда ты? А черт его знает Веселья в душе не уменьшилось, а, наоборот, прибавилось. Страха не было совсем, и думать не хотелось вовсе. Он просто шел вперед, огибая ямы, перепрыгивая через довольно глубокие расщелины, взбираясь на холмы. Глаза привыкли и уже не болели. Отойдя на приличное расстояние, Клим оглянулся. Башенка заправки ясно виднелась в прозрачном слоистом воздухе. Вот видишь всегда можно вернуться. Только зачем?
Он шел еще час, а может, и два, а может, и больше
Горы справа стали теснить его к морю, и Клим потеснился, даже не думая возражать. Кто он тут такой, чтобы возражать? Вокруг не было никого, ни одной живой души, и он сильно удивился, увидев наконец людей. Люди копали, ковыряя коросту дна при помощи заступа и кирки. Рядом под сетчатым тентом стояли палатки. Клим присел отдохнуть, и тут же из палатки высунулся наголо бритый загорелый парень с затейливой татуировкой на груди.
Что, устал? поинтересовался он по-английски.
Клим кивнул.
Ничего, привыкнешь, пообещал парень. Что-то я тебя не помню. Ты из новеньких? Из Румынии?
Клим снова кивнул. Пока все было чистой правдой:
сухогруз и в самом деле следовал из Констанцы. И хотя, скорее всего, его приняли за свежеприбывшего румынского гастарбайтера, разубеждать татуированного парня не хотелось.
Главное больше пить, а то высохнешь, -назидательно сказал парень. Вам уже, наверное, объясняли.
Ага, откликнулся Клим и подумал, что можно было бы обойтись кивком и на этот раз.
Парень вздохнул и замялся. Видно, что он хочет что-то сказать, но не знает как.
Тогда вот что, произнес он наконец. Я тебя не подгоняю: первый день и все такое но у нас график, сам понимаешь. В общем, попей воды и возвращайся к работе. Напомни, тебя как зовут?
Адриан, почему-то соврал Клим и, задумавшись почему, нашел этому только одно объяснение: так звали такелажника в Констанце. Адриан Стойка.
Очень приятно, Адриан, сказал парень. А я Моше. Надо работать, Адриан. Копать.
Он указал на лопату, весьма кстати прислоненную к черной пластиковой цистерне.
Копать? улыбаясь, переспросил Клим.
Копать он умел великолепно.
Ну да, копать повторил парень с оттенком недоумения. Искать. Ищи, пока не найдешь. Такая работа, Адриан. Раскопки.
Клим снова кивнул и пошел к цистерне за водой и инструментом. Все совпало самым удивительным образом. Конечно. Надо копать, вот что. Надо искать, пока не найдешь. Проще не скажешь
Погоди, погоди перебил его Сева. Ты что, так там и остался? Вот так, просто, сошел с автобуса и остался? Без вещей, без денег, без визы
Клим улыбнулся.
А что тут такого, дружище? Что я терял, кроме своих якорных цепей? Денег у меня почитай что и не было так, пара сотен баксов в кармане, а расчет на судне мне все равно никто бы не дал в середине рейса. Вещи? Какие там вещи да и нужны ли они «румынскому чернорабочему»? Документы? А на черта нелегалу документы? Только жизнь осложняют: нет паспорта значит, и высылать некуда
Но почему? Почему именно здесь?
А почему нет?
Ну как Сева потер лоб. Он всегда держал в уме, что Клим, при всей своей декларируемой нормальности, способен на самые экстравагантные поступки, и тем не менее услышанный рассказ представлял собой явный перехлест. Согласись, что это чересчур черт!.. Если уж оставаться нелегалом, то где-нибудь в Штатах, в Канаде, в Новой Зеландии в Европе, на худой конец! Но здесь на каторжных раскопках в Иудейской пустыне
Клим комически сморщил свое круглое лицо, словно собираясь расплакаться.
Неужели ты мне настолько не рад, что аж в Канаду посылаешь?
Набить бы тебе, гаду, морду угрюмо сказал Сева.
Да поди справься с таким ковбоем
Наступило неловкое молчание. Сева смотрел обиженно; Клим виновато постукивал по столешнице костяшками пальцев.
Ну что ты от меня хочешь? сказал он наконец. Разве я не извинился? Виноват, конечно, виноват. Но ты пойми, я ведь не к тебе в гости сюда ехал. Если уж совсем серьезно, то тогда я совсем до ручки дошел. Понимаешь, мне всегда казалось, что я такой большой и умный, во всем сам разберусь что нужно только найти правильную систему, а все остальное уже наладится автоматом. Ты вот, помнишь, меня про Бога спрашивал: где, мол, Клим, у тебя Бог в твоей религии? А я что отвечал, помнишь?
Сева все так же угрюмо помотал головой.
Нет, не помню. Да и при чем тут Бог?
При чем, еще как при чем! Потому что одно дело, когда правила человек составил, и совсем другое когда -Клим приостановился, словно застеснявшись собственного воодушевления. Может, я дурак, блаженный все может быть я уж и сам не знаю, что меня тогда так разобрало. Понимаешь, если где и искать ответы, то эта пустыня самое подходящее место. Хотя бы потому, что до меня, малого, там столько народу этими же поисками занималось, что не перечесть. А некоторые, говорят, даже находили
Ну, и нашел? насмешливо спросил Сева. Это ж надо! Кому рассказать не поверят: близкий друг в часе езды, а он, гад, четыре года напролет Бога ищет, телефонный номер набрать некогда!
Да ведь ты бы меня сразу оттуда выдернул! возразил Клим. Приехал бы и выдернул. Разве не так?
Сева вздохнул.
Конечно выдернул бы он сокрушенно покрутил головой. Ну и что, ты так и косил под румына все эти годы?
Да в общем-то
На раскопках в Кумране Клим проработал всего несколько месяцев, а потом прибился к группе ребят из Компании природных заповедников, размечающих туристские маршруты в окрестностях Мертвого моря. К тому времени он уже мог с грехом пополам объясняться на иврите. Слова «разметка маршрута» ассоциируются с картой и карандашом, но на деле «разметка» представляла собой прокладку дорожек, вырубание ступеней на крутых склонах, провешивание веревочных ограждений, установку скоб и крючьев, расчистку площадок для отдыха. Работа тяжелая, опасная, требующая одновременно выносливости землекопа, физической силы каменотеса и ловкости скалолаза качеств, редко сочетающихся в одном человеке. Немудрено, что претенденты на место в группе всегда были в катастрофическом дефиците, тем более что платила Компания сущие гроши.
Тем не менее Климу работа подходила по всем статьям. Во-первых, в группе собрались более-менее родственные души то есть такие же сумасшедшие, как и он сам, изгои и отщепенцы, пустынные волки, ястребы гор, любители бесконечных горизонталей и попранных вертикалей. Во-вторых, здесь никто не спрашивал документов. Более того, совсем недавно благодарная Компания выправила ему ксиву по всей форме с фотографией и разрешением на работу, хотя и на вымышленное имя но какое значение имеет имя? Главное, что теперь он может, не шарахаясь от каждого встречного полицейского, приехать в Тель-Авив повидаться с дорогим другом Севой что, конечно, обязан был проделать давным-давно, но кто старое помянет, тому глаз вон правда, Севушка?
Ладно, сдался Сева. Что с тобой поделаешь
Черного кобеля не отмоешь добела. Только чур: теперь ты мой, пока не отпущу. Сейчас поедем ко мне, посидим, поговорим по-человечески. Посмотришь на моих оболтусов. Ленка обалдеет
Они допили пиво и поехали к Севе домой, где Ленка действительно обалдела, да и кто бы не обалдел? Они проговорили всю ночь и часть следующего дня, и были при этом счастливы совершенно, как могут быть счастливы только два по-настоящему близких человека, встретившиеся после долгой, уже переросшей в безнадежность разлуки. Под конец, уже прощаясь, Сева вспомнил: