Клиника «Божий дом» - Сэмуэль Шэм 5 стр.


 Да, между прочим,  сказал Толстяк, просовываясь в дверь,  я назначил вот это.

У него в руках был шлем футбольной команды «Бараны Лос-Анджелеса».

 А это еще зачем?  спросил Потс.

 Для Ины,  ответил Толстяк, надевая шлем на голову пациентки.  ЗАКОН НОМЕР ДВА: ГОМЕРЫ СТРЕМЯТСЯ ВНИЗ.

 В смысле?  спросил я.

 Падают с кроватей. Я знаю Ину с прошлого года. Она совершенно безмозглая гомересса, но вне зависимости от того, насколько крепко ее привязывают, она будет падать. За прошлый год она дважды ломала основание черепа и потом валялась здесь месяцами. Да, кстати, хотя у нее клиническое обезвоживание, ни в коем случае не вливайте ей физраствор. Ее обезвоживание не имеет ничего общего с деменцией, хотя в ваших учебниках и пишут обратное. От физраствора она не станет менее слабоумной, зато агрессивность у нее повысится невероятно.

Потс всего на секунду обернулся к Толстяку, и тут Ина, каким-то образом освободившая левую руку, снова его треснула. Потс инстинктивно замахнулся в ответи в ужасе остановился. Толстяк расхохотался.

 Ха, ну вот видишь, что они вытворяют? Я их обожаю. Обожаю этих гомеров.

Смеясь, он вышел.

После надевания шлема громкость Ининых «УХАДИ УХАДИ УХАДИ» возросла. Мы оставили еев бараньем шлеме на ушах, привязанную к койке немыслимыми узлами,  и отправились на учебный обход.

Поскольку Божий дом был академической клиникой, связанной с ЛМИ, для каждой команды тернов ежедневно проводились обходы с «приглашенными звездами», в качестве которых выступали штатные местные лизоблюды или частнопрактикующие врачи. Нашим сегодняшнем гостем был представитель частников, Джордж Доновиц, который был неплохим доктором в то время, когда пенициллин еще не изобрели. Обсуждали молодого и в целом здорового мужчину, поступившего для рутинного обследования почечной недостаточности. Мой студент, Леви, докладывал о прогрессе пациента, а когда Доновиц начал выпытывать диагнозляпнул «амилоидоз», как будто выбирать можно было только из самых нелепых вариантов.

 Классика,  пробормотал Толстяк, когда мы собрались вокруг пациента.  Типичный студент ЛМИ. Студент, который, услышав за окном стук копыт, первым делом думает, что это зебра. У этого несчастного уремия из-за перенесенного в детстве стрептококкового фарингита, повредившего почки. Да и лечения амилоидоза все равно не существует.

 Амилоидоз?  переспросил Доновиц.  Отличная идея. Позвольте мне показать тест на наличие в тканях амилоида, который можно провести, не отходя от койки пациента. Как вы знаете, люди с этой болезнью страдают от нарушения свертываемости крови и подвержены кровотечениям. Тест очень простой.

Доновиц ущипнул пациента и выкрутил зажатый между пальцами участок кожи. Ничего не произошло. Озадачившись, он пробормотал что-то о том, что иногда приходится действовать жестче,  и скрутил кожу изо всех сил. Пациент вскрикнул, спрыгнул с койки и заплакал от боли. Доновиц посмотрел на свою руку и обнаружил, что оторвал от руки несчастного довольно большой кусок плоти. Из раны хлестала кровь. Доновиц сначала побледнел и стоял, не зная, что предпринять. Потом он покраснел и попытался приладить оторванное обратно, как будто кожу можно было заставить прирасти на место, прижав, как следует. В конце концов, побормотав: «Я очень извиняюсь», Доновиц выбежал из палаты. Толстяк спокойно и сноровисто остановил кровотечение и перевязал рану. Мы вышли.

 Итак, чему же вы научились?  спросил Толстяк.  Вы узнали, что кожа при почечной недостаточности истончается и легко травмируется и что частники Домадебилы. Что еще? Что теперь может случиться с этим несчастным?

Студенты выпустили целое стадо зебр, и Толстяк велел им заткнуться. Мы с Потсом недоумевали.

 Инфекция,  сказал Чак.  Почечная недостаточность повышает восприимчивость к инфекциям.

 Именно!  сказал Толстяк.  Добро пожаловать в Город бактерий. Придется сделать анализы на все, что только можно. Если бы не Доновиц, этого беднягу выписали бы завтра. Теперь он будет лежать здесь недели, если, конечно, выживет. А если он об этом узнает, мы попадем в Город исков.

При этих словах студенты опять возбудились. Они задумались о правах пациентов, а «здравоохранение с человеческим лицом» всегда было горячей темой. Студенты хотели просветить пациента и надоумить его подать иск.

 Дохлый номер,  сказал Толстяк.  Чем хуже частник, тем лучше он умеет подойти к пациентам и тем больше они ему благодарны. Если даже врачи верят в иллюзорного доктора из телевизора, то что же говорить о пациентах? Рассказать им, что существует врачи категории «ноль-ноль»? Ни за что!

 «Ноль-ноль»?  переспросил я.

 С лицензией на убийство,  пояснил Толстяк.  Время обедать. После микробиологического анализа узнаем, куда совал руки Доновиц перед тем, как он попытаться убить этого уремичного шлимазла.

Толстяк оказался прав. В ране кишели самые разнообразные бактерии, в том числе вид, естественной средой обитания которого была клоака домашней утки. Толстяк заинтересовался и задумал опубликовать статью «Случай утиной задницы Доновица». Пациент был на пороге смерти, но все-таки выжил. Через месяц его выписали, и он отправился домой в уверенности, что случай с куском кожи, оторванным заботливым и славным доктором, был обязательной частью еготакого удачногокурса лечения в Божьем доме.

Толстяк пошел обедать, а наш кошмар возобновился. Максин потребовала, чтобы я назначил Софии аспирин от головной боли, но когда я уже ставил подпись под назначением, до меня вдруг дошло, что я несу ответственность за любые осложнения и побочные эффекты, и я остановился. Вдруг у Софи аллергия на аспирин, а я об этом не спросил? Да нет же, спросил! Нет у нее аллергии. Я начал расписываться, но вновь остановился. Аспирин может вызвать язву. Хочу ли я, чтобы эта СБОП истекла кровью и умерла из-за язвы? Лучше я подожду Толстяка, уточню, стоит ли давать ей аспирин. Он вернулся.

 Толстяк, я должен спросить у тебя кое-что.

 У меня есть ответ, у меня всегда есть ответ!

 Ничего, если я дам Софи аспирин от головной боли?

Посмотрев на меня как на инопланетянина, Толстяк уточнил:

 Ты вообще понимаешь, что спрашиваешь?

 Да.

 Рой, послушай. Матери дают аспирин младенцам. Ты сам себе даешь аспирин. Что с тобой?

 Кажется, мне просто страшно подписать назначение.

 Она бессмертна. Успокойся. Я буду рядом, хорошо?

Он закинул ноги на стол и раскрыл «Уолл-стрит джорнал». Я назначил аспирин и, чувствуя себя полным кретином, отправился осматривать гориллу по имени Зейс.

Сорок два, злобный, с серьезной болезнью сердца. Ему нужно было поставить новый внутривенный катетер. Я представилсяи попробовал. Руки тряслись, от жары в палате я начал потеть, и несколько капель пота упали на стерильное поле. В вену я не попал. Зейс взвыл, застонал и начал вопить:

 Помогите! Медсестра! Болит! Сердце! Где мой нитроглицерин?!

Отлично, Баш. Твой первый сердечники ты устроил ему инфаркт.

 У меня инфаркт!

Отлично. Позовите доктора. Стоп, я же и есть доктор.

 Ты врач или кто? Нитроглицерин! Быстро!!!

Я положил таблетку ему под язык. Он велел мне проваливать. Я был совершенно убити мечтал о том же.

День, наполненный великими медицинскими достижениями, продолжался. Мы с Потсом вертелись вокруг Толстяка, как утята вокруг мамы-утки. Толстяк сидел, задрав ноги, с интересом читая о мире ценных бумаг, акций, слияний и поглощений. Но в то же времякак король, чувствующий свое королевство так же хорошо, как и собственное тело, догадывающийся о разрушительном наводнении на окраине своих земель по пульсации почек, а о необычайном богатстве урожаяпо тяжести в желудке. Толстяк знал все, что происходит в отделении, и говорил нам, что делать, предупреждал о том, чего делать не надо, помогал нам. И лишь один раз он поднялся с местаи сделал это стремительно, решительно, героически.

У Потса был плановый пациент по имени Лео. Изможденный, седовласый, располагающий к себе, слегка запыхавшийся Лео стоял у сестринского поста, у его ног лежал саквояж. Мы с Потсом представились и поболтали с ним. Потс был счастлив наконец-то увидеть пациента, с которым можно было нормально общаться, который не казался смертельно больным и не пытался его избить. Но мы не знали того, что Лео попытается умереть прямо сейчас. Хихикая над одной из шуток Потса, он вдруг посинел и свалился на пол. Мы застыли, онемев и не в силах пошевелиться. Единственной моей мыслью было: «Как же неудобно получилось с беднягой Лео». Толстяк окинул нас взглядом, вскочил на ноги, закричал: «Бейте его!», но мы были слишком шокированы, чтобы действовать. Толстяк промчался мимо нас и сам ударил Лео в грудь, интубировал, начал закрытый массаж сердца, поставил катетери с хладнокровной виртуозностью организовал возвращение Лео из мира мертвых. Для помощи при остановке сердца сбежалась целая толпа, и нас с Потсом оттеснили от поля боя. Мне было стыдно, я чувствовал себя беспомощным. Лео, который смеялся над нашими шутками. Его попытка умереть была совершенно сюрреалистической, и я отрицал само ее существование. А Толстяк был великолепен, им можно было любоваться как произведением искусства.

Вернув Лео к жизни, Толстяк вместе с нами вернулся к посту медсестер, закинул ноги обратно на стол, вновь открыл журнал и сказал:

 Хорошо, хорошо. Ну да, вы запаниковали и теперь чувствуете себя полным дерьмом. Мне это знакомо. Это ужасно, и произойдет еще не один раз. Просто не забудьте то, что было. И ЗАКОН НОМЕР ТРИ: ПРИ ОСТАНОВКЕ СЕРДЦА ПЕРВЫМ ДЕЛОМ ПРОВЕРЬ СОБСТВЕННЫЙ ПУЛЬС.

 Я не ожидал такого, он же был плановым, а не экстренным,  сказал Потс.

 «Плановый» не значит здесь ни хрена,  ответил Толстяк.  Знаешь, Лео мог умереть. Он достаточно молод для этого.

 Молод? Я думал, ему лет семьдесят пять.

 Пятьдесят два. Застойная сердечная недостаточность, которая хуже некоторых видов рака. Те, кто от нее умирает,  как раз его ровесники. Лео не стать гомером. Не с этой болячкой. Вот в этом главная трудность современной медицины: вокруг гомеры, гомеры, гомеры, и вдругбац!  появляется Лео, симпатичный мужик, который может умереть, и вы должны шевелиться, чтобы успеть спасти его. Это как то, что Джо Гараджиола говорил вчера о Луисе Тианте: «Он сначала творит всякую фигню, а в нужный момент включает свой мотор, удари его фастбол на целый ядр быстрее».

 Фастбол?  озадачился Потс.

 Иисусе, его быстрая подача,  сказал Толстяк.  Где вас только нашли?

Мы думали о том же. Мы обая и Потс. Мы чувствовали свою полную некомпетентность. А Чак почему-то был не таким. Он отличался от нас. Ему не нужна была помощь. Он знал, что делал. Вечером я спросил, как ему удается быть настолько уверенным.

 Да легко, старик. Понимаешь, я же никогда ни фига не читал. Только делал.

 Не читал вообще ничего?

 Ну, разве что о рыжих муравьях-убийцах. Но я умею поставить центральный катетер, дренировать плевральную полость да все, что требуется я умею. А тынет?

 Не-а, ничего из перечисленного,  сказал я, думая о моих сомнениях с аспирином для Софи.

 Да ладно, старик, что же вы там в ЛМИ делали?

 Читали. Я прочел, наверное, все книги по терапии.

 Вот, старик, в этом и есть твоя главная ошибка. Как и то, что я не пошел в армию. Может, я еще

В струящихся лучах июльского солнца стояла медсестра дневной и вечерней смены. Она стояла, слегка расставив ноги, положив руки на бедра, и тихонько раскачивалась, и читала историю болезни. В лучах света ее форменная одежда казалась почти прозрачной, линии ее ног плавно текли от тонких щиколоток и икр к фигуристым бедрам. Она была без чулок, и через накрахмаленную ткань ее костюмчика просвечивали цветастые трусики. Она знала, что одежда просвечивает. Через блузку виднелась призывно расстегнутая застежка лифчика. Она стояла к нам спиной. Я уже почти мечтал, чтобы она никогда не поворачивалась, не портила впечатления от груди и лица, которые я успел вообразить.

 Ого, старик, это нечто.

 Обожаю медсестер,  сказал я.

 Что же такого особенного в медсестрах, старик?

 Видимо, белые костюмы.

Она обернулась. Я выдохнул. Я покраснел. Расстегнутая до ключиц блузка, идеальная грудь, и вся онаот выкрашенных алым губ и ноготков, от голубых век и длиннющих черных ресниц до золотой искорки крестика католической школы медсестервся она сияла как радуга внутри водопада. После целого дня, проведенного в жарком и вонючем Доме, с его частниками, и карьеристами, и гомерами, она была как глоток охлажденного апельсинового сока. Она подошла к нам.

 Я Молли.

 Красотка, я Чак.

Размышляя, правду ли говорят об отношениях медсестер и интернов, я представился:

 Рой.

 Первый день, мальчики?

 Ага. Думаю, лучше бы я пошел в армию.

 Я тоже новенькая,  сказала Молли.  Начала в прошлом месяце. Стремно, да?

 Без дураков,  ответил Чак.

 Держитесь, парни, мы прорвемся. Увидимся, а?

Мы с Чаком посмотрели друг на друга, и он сказал:

 Ну что, ты рад, что проводишь тут время, развлекаясь с гомерами, не так ли?

Мы смотрели, как Молли удалялась. Она остановилась лишь для того, чтобы поздороваться с Потсом, который как раз разговаривал с пациентоммолодым чехом, желтым из-за больной печени. Желтый человек флиртовал с Молли, а когда она, хихикая, уходила по коридорураздевал ее взглядом. Потс подошел к нам и забрал результаты утренних анализов.

 Печеночные ферменты повышены,  сказал он.

 Он нехило желтушный,  сказал Чак.  Дай-ка посмотреть. Сильно повышены. На твоем месте, Потс, я бы дал ему роидов.

 Роидов?

 Стероидов, старик, стероидов. В любом случае, чей он?

 Это мой пациент. Он слишком беден и не может позволить себе частника.

 Что ж, я бы дал ему роидов. Вдруг у него быстротекущий некротический гепатит? Если есть и ты не вдаришь по нему роидами прямо сейчас, он умрет.

 Да,  сказал Потс.  Но ферменты не очень-то и повышены, а у стероидов куча побочных эффектов. Я, наверное, подожду до завтра.

 Как скажешь. Но выглядит он слишком уж желтым, согласен?

Вспоминая слова Толстяка о том, что молодые пациенты могут умереть, я отправился доделывать свою работу. Когда я вернулся к посту медсестер, там стояли две старушки, пытавшиеся сквозь очки с толстыми стеклами разобрать имена интернов отделения, написанные мелом на большой доске. Они произнесли мое имяи я спросил, могу ли я им помочь. Малюсенькие, на голову ниже меня, жмущиеся друг к другу, они уставились на меня.

 О, да,  сказала одна из них.  Какой вы высокий, доктор!

 Высокий и красивый,  подхватила другая.  Да, да, мы хотели бы узнать о состоянии нашего брата, Исаака.

 Исаака Рокитанского. Профессора. Он был страшно умен.

 Как он, доктор Баш?

Я почувствовал, что попал в ловушку, и не знал, что им сказать. Борясь с желанием произнести «КХРША», я ответил:

 Хм Я здесь лишь первый день. Слишком рано говорить о чем-то определенном. Время покажет.

 Его мозг,  сказала одна из них.  Его блестящий интеллект. Мы рады, что вы будете его лечить, мы найдем вас завтра. Мы навещаем его ежедневно.

Я пошел дальше и заметил, что они показывают друг другу на меня, и рады, что доктором их брата стал именно я. Я был тронут. Я чувствовал себя врачом. Первый раз за этот день я ощущал гордость и радостное возбуждение. Они верили мнеи верили в мои способности. Я буду заботиться об их братеи о них. Заботиться обо всех на свете. Почему бы и нет? Я гордо шагал по коридору. Я поглаживал пальцем хромированную поверхность своего стетоскопа, чувствуя себя экспертом. Как будто я знал, что надо делать.

Но это чувство быстро прошло. Я все больше и больше закапывался в историях болезни, исследованиях кишечника и анализах и уставал все сильнее. Отбойные молотки из крыла Зока расшатывали мои слуховые косточки двенадцать часов подряд. Я не завтракал, не обедал и не ужинал, а работы все прибывало. Я даже не успевал сходить в туалет, так как каждый раз, когда я открывал дверь туда, жестокий пейджер гнал меня обратно. Я был изможден и утратил иллюзии. Перед тем, как отпустить нас, Толстяк спросил, не хотим ли мы обсудить что-нибудь еще.

 Я ничего не понимаю,  сказал я.  Это же не медицина. Я точно не подписывался на клизмы для обследования ЖКТ.

 Обследование ЖКТ это очень важно,  сказал Толстяк.

 Да, но где же нормальные пациенты?

 Этонормальные пациенты.

 Не может быть. Сплошное старичье.

 Софи довольно молода, ей всего шестьдесят восемь.

 Бред, старичье и обследование кишечника. Это не то, чего я ожидал, входя сюда утром.

 Я знаю. Я тоже не ожидал ничего такого. Мы все ждем американскую медицинскую мечту: белые халаты, работа ради излечения пациента. Современная медицинаэто Потс, избитый Иной. ЭтоИна, которой должны были дать умереть еще восемь лет назад, когда она официально просила об этом в письменном виде, судя по записям богадельни Новой Масады. Медицинаэто постельный режим до появления осложнений, страховые выплаты за поглаживание ручек и все остальное, что ты сегодня увидел, включая беднягу Лео, обреченного на смерть.

Думая о сестричках Рокитанского, я сказал:

 Ты чересчур циничен.

 Получил Потс от Ины или нет?!

 Получил, но это же не вся медицина.

 Правильно. Наш опыт показывает, что люди нашего возраста умирают.

Назад Дальше