Я оставил камеру в машине, но явился не с пустыми руками, заявил Льюис с порога.
В руках фотограф держал большую картонную папку, похожую на небольшой портфель.
Хотите что-то выпить? уточнил я.
Он покачал головой.
Лучше не нужно. Или вы подумаете, что я алкоголик, а мне бы этого не хотелось.
Тогда пройдем в кабинет?
Льюис кивнул.
Как пожелаете.
Мы сели. Я налил себе джина из одной из тех рождественских бутылок, которые до сих пор оставались не распечатанными. В некоторых частях дома все еще царствовало Рождество. Например, в детской, где еще лежали упакованные подарки для Наоми. Лора не желала слышать, что нужно от них избавиться. В шкафу продолжала висеть одежда нашей дочери, а простыни на ее кровати не менялись со дня исчезновения. Как будто наша малышка только что вышла в сад поиграть.
Так чем я могу вам помочь, Льюис? Что вы хотели мне показать?
Вместо ответа он достал из картонной папки пачку черно-белых фотографий размером шесть на десять дюймов. Потом положил снимки на стол лицом вниз и повернулся ко мне. Мы сидели рядом: я в своем кресле, Льюисна стуле, где я печатаю. На том самом, где сижу сейчас. Стоит закрыть глаза, вижу его серьезное валлийское лицо в нескольких сантиметрах от себя. Словно врач, изучающий меня в поисках неведомого подозрительного дефекта.
Доктор Хилленбранд, перед тем, как вы уехали, офис прислал меня сюда, чтобы сделать фотографии. Они хотели сделать фото вашего дома и, если возможно, вас с женой или кого-то в дверях. Вы наверняка видели насменя и других фотографов. И, уверен, вы думали о нас плохо, хотя вас сложно в этим винить. Но это моя работа. Мне нужно зарабатывать на жизнь, поэтому я пришел и остался возле дома. Мало-помалу большинство фотографов сдались и вернулись в Лондон. У них были другие сюжеты для статей, да и вы не давали возможности сделать фотографии. Но я настойчивее некоторых, поэтому решил задержаться еще на день или два. Посмотреть, что получится, если вы решите, что все ушли.
Льюис сделал паузу.
Если вы не возражаете, то я все же выпил бы каплю-другую.
Я налил ему джина. Свет от настольной лампы попадал в стакан, от чего по поверхности стола расплывалось темно-рыжее пятно. На улице темнело. Сад был полон теней и очень тих.
Мне удалось сделать несколько фотографий, сказал Льюис. Вы с миссис Хилленбранд несколько раз входили и выходили из дома. Меня видно не былодля таких вылазок я приобрел маленький фургончик. Там можно лежать часами, оставаясь полностью незаметным. Так были сделаны ваши снимки. Несколько из них вы сейчас увидите. За те дни, что я находился здесь, получилось довольно много фотографий дома и сада. Еще мне удалось зайти через заднюю дверь, так что часть фотографий сделана там.
Фотограф глотнул джин, богатый вкусом терновника и сахара.
Эта штука похожа на портвейн.
Да, ответил я, немного.
По саду сосредоточенно кралась кошка. Она двигалась, словно тень, видя то, что мы не могли. Вдруг она оглянулась, увидела меня и метнулась в кусты.
Так вот, продолжил Льюис, некоторые из них я сделал в самый первый день. Там нумерация рядом с датами.
Затем он выложил на стол стопку фотографий. Зернистые снимки, сделанные с помощью телеобъектива. Все они показывали наш дом под разными углами. На земле лежал снег. На большинстве фото шторы были задернуты, и наше пристанище казалось заброшенным. Или нет, не заброшенным, скорее наш дом покинула душа.
Когда я покупал его, то думалвот оно, место для счастья. Теперь, глядя на фото Льюиса, удивлялся, как мог так ошибиться.
А теперь смотрите, указал он.
Расчистив место, положил на стол еще одну фотографию. Ее наверняка сняли с фасада, стоя на подъездной дорожке. Судя по освещению, снимок сделан ближе к вечеру. На фото видны два верхних этажа и часть нависающего карниза. Сначала я не увидел ничего необычного. Затем Льюис ткнул коротким пальцем на что-то прямо под карнизом. Там, в окне мансарды, едва виднелось лицо. Бледное лицо в обрамлении темных волос.
Я почувствовал, как меня пробрала дрожь. И подумал о движении, которое видел, когда мы вернулись.
Мне хотелось узнать, кто это, объяснил Льюис, поэтому я увеличил изображение так сильно, как только мог. На всякий случай. Может, удалось бы узнать человека. И вот что я получил.
Он достал еще один снимок и положил поверх первого. Там было изображение с предыдущей фотографиизначительно увеличенная часть оконной рамы и лицо внутри нее. Разрешение оказалось слабым, но понятно было, что лицо женское. Однако я видел достаточно, чтобы понять: эта женщинане Лора. Она вообще не походила ни на одну из моих знакомых женщин.
Узнаете ее? спросил фотограф.
Я покачал головой.
Я так и думал, ответил он и отпил джин.
Это все?
Льюис отрицательно покачал головой.
Вот. Это я снял на следующее утро.
На этом фото было запечатлено одно из окон нижнего этажа. То, что выходит в столовую, справа от входной двери. Шторы раздвинуты, и лицо в окне оказалось видно более отчетливо. Кроме того, Льюис использовал вспышку.
Я подумал, что это ваша жена или родственница, рассказал он. Но я никогда не видел, чтобы эта женщина входила или выходила. Но что еще более странно он снова сделал паузу и допил свой бокал. Никто не стоял у окна, когда был сделал этот снимок. Готов поклясться в этом в любом суде.
Я посмотрел на фото. Лицо жесткое и бледное. Волосы строго зачесаны назад, открывая напряженный лоб. Женщина лет тридцати или чуть за сорок. Тонкие, сжатые губы, никакого макияжа. Чересчур бледная. Она была мне не знакома.
Это какой-то фокус? спросил я и начал подниматься со своего места.
Никаких фокусов, доктор Хилленбранд. Пожалуйста, я хочу, чтобы вы мне поверили. Мне нужно показать еще кое-что, если вы позволите. На фото вы. И я не могу спать по ночам, с тех пор, как их сделал.
Я снова сел, а Льюис открыл папку и достал новую пачку фотографий.
Это фото я сделал в саду перед домом, в последний день. Мне хотелось сфотографировать качели.
В нашем саду? Да. Часть дома едва видна: крыльцо с маленькими каменными львами, три ступеньки ко входу и часть двери. В самом саду виднелись качели, которые я поставил для Наоми год назад. А ещебольшой вяз, о который Наоми поцарапала голень как давно? В октябре? Ноябре? Но мое внимание привлекло не это. Детали я заметил позже, и они лишь подтвердили, что палисадник действительно наш.
На переднем плане стояли две маленькие девочки. Одной было девять, другойлет шесть или семь. В странной одежде: в длинных широких юбках, из-под которых выглядывали сапоги. С волосами, уложенными в локоны. Они держались за руки, глядя в камеру. И выглядели так, словно пришли с костюмированной вечеринки, стилизованной под раннее викторианство. Их лица были бледными, как и у женщины на предыдущем фото. А в глазах застыло что-то такое, что заставило меня отвести взгляд. Выражение боли, горя, гнева или разочарования сложно сказать.
Но их там не было, шепотом сказал Льюис. Там вообще никого не было.
Вы врете.
На его лице отразился гнев.
Да ради Бога, мужик, ты не видишь? Я в ужасе! Зачем мне идти к тебе с этим, если все это выдумка? Какой в этом смысл?
Это все?
Фотограф снова отрицательно покачал головой.
Когда я пришел домой, сказал он, то проявил все фотографии, сделанные у дома. Каждый кадр. Некоторые выглядели вполне нормальными, как и должно быть. А на некоторых проявились две маленькие девочки. Дети всегда вместе. Всегда младшая слева, а старшая справа. А вот еще фото.
На следующем снимке оказалась запечатлена сцена в саду за домомвозле пруда с рыбой. Те же маленькие девочки, а рядом с ними, тоже в викторианской одеждеженщина с других фотографий. Та, что стояла у окна. Она оказалась очень высокой, в серой одежде, с простой гагатовой брошью на шее.
Мне хотелось показать вам эти фото, Льюис вспотел. Я наполнил нам стаканыодин ему и еще одинсебе. Во мне уже начала просыпаться вера в его слова.
Фотограф был очень убедителен. Позже, конечно, доказательства мне уже не понадобились.
Последнюю фотографию из папки он выложил на стол очень медленно, будто предвидя эффект заранее. На ней мы с Лорой шли прочь от дома и находились примерно в десяти ярдах от входной двери. На мне был твид, на Лорезеленые шляпа и пальто. Расстояние между нами составляло всего два или три футаЛора шла чуть позади. Между нами, в желтом пальто и красном шарфе, стояла Наоми.
Глава 7
Сегодня все спокойно. Передо мной жестянка из-под печенья. Внутрифотографии, те, что мы рассматривали после визита Льюиса. Я ничего не смог сделать, чтобы его успокоить. По моему лицу он понял, что я потрясен не меньше.
Я не суеверен, повторил он, как будто его благоразумие улучшало ситуацию. Если бы он верил, если бы я сам склонялся к вере в сверхъестественное, это могло бы позволить нам найти некую душевную лазейку, в которой мы могли бы укрыться.
Мы могли бы предложить объяснения, кивнуть в знак согласия, придать какой-то загадочный смысл тому, что показывали фотографии. Но такой путь остался для нас недоступен, у нас не имелось другого выхода, кроме сурового признания того, что предстало перед нашими глазами.
Вы говорите, что никогда их не видели? спросил я.
Никогда. Только на фотографиях. Я подумал, что вы могли их видеть. Живя здесь. Находясь в доме.
Думаете они связаны с этим домом?
Должны. Это единственное, что имеет смысл.
И я подумал, что он прав, но насколько прав, я тогда не знал и не догадывался.
Когда Лора вернулась из города, Льюис уже ушёл. Я решил, что лучше ничего ей не говорить.
Он приходил? спросила она. Фотограф.
Да, подтвердил я. Приходил.
Что он хотел?
О, просто способ подобраться к нам поближе. У него имелись фотографии дома, он решил, что они могут мне понравиться, и я соглашусь на фотосъемку с тобой.
Я думала, что история уже давно устарела. И у публики пропал интерес.
Да, согласился я. Пока они не арестуют убийцу.
Думаешь, они когда-нибудь это сделают?
Конечно, ответил я, не раздумывая. Почему нет?
Все произошло спонтанно, Чарльз. Большинство убийств совершает кто-то близкий жертве. В основном родственник или друг. А тут ничего такого нет.
Рутвен сказал, что криминалисты нашли несколько улик. Волокна, оставшиеся на одежде Наоми. Следы какой-то смолы. Я не говорил Лоре об этом раньше, не хотел ее расстраивать.
Он сказал это?
Я кивнул.
Возможно, они найдут ее пальто, проговорила она. Или шарф.
Возможно, поддержал я. Иногда мы не могли перестать говорить об этом, об убийстве. Оно всегда крутилось у нас в голове, отвлекая от всех других тем.
Гости приходили к нам все реже. Мы стали такими тягостными, что находиться с нами теперь было очень тяжело.
В ту ночь случилась первая из неприятностей. Мы называли их «неприятностями», но это не совсем так. Спиритуалист назвал бы их явлением, я думаю. Они начались с малого, как будто дом медленно просыпался.
К концу Нет, это неправильно. Конца никогда не наступит.
Мы легли спать. Ночи приносили немалый стресс. Врач назначил нам обоим снотворные таблетки, но транквилизаторы быстро становятся неэффективными и, что бы вы знали, усугубляют бессонницу. Я отказался от своих и справлялся с периодами тяжелого сна, перемежающимися с длительными эпизодами бодрствования. Во время этих приступов я прокручивал в голове все, что произошло в тот день в Лондоне и в последующие дни. Это напоминало кинопленку, которая проигрывалась снова и снова, и ее не получалось остановить, как бы я ни старался.
Лора лежала без сна рядом со мной, никогда не достигая большего, чем легкая дремота.
Иногда она ворочалась в полудреме, видя сны, о которых отказывалась говорить после пробуждения. Она теряла вес.
У меня имелась маленькая лампа для чтения на батарейках, которая позволяла мне немного отвлечься.
Иногда я читал подолгу, засыпая в четыре-пять утра, а иногда и вовсе не засыпая. Мы больше не занимались любовью. Желание покинуло нас обоих, даже желание прикасаться, желание получать утешение от физического присутствия другого.
Было почти три часа, когда раздался звук. Согласно вскрытию, примерно в это время Наоми окончательно умерла. Мы услышали один-единственный высокий крик, детский крик, громкий, неистовый, полный неописуемого страха. Он внезапно оборвался. Я сел и включил прикроватную лампу. Лора сидела рядом со мной, ее глаза распахнулись, на лице застыло выражение ужаса. Инстинктивно мы оба знали, откуда раздался крик.
Детская.
Я вылез из постели, дрожа от холода раннего утра. У двери я замешкался. Визит Льюиса встревожил меня, а в темноте спальни уже преследовали образы бледных, застывших детей и высокой женщины в сером платье.
На лестничной площадке царила кромешная тьма. Слева от меня располагался выключатель. Я помню, как вытянул дрожащую руку, в ужасе от того, что, как мне казалось, мог увидеть. Но там ничего не появилось. За криком последовала густая, туманная тишина, такая тишина, в которой представляешь, что кто-то сидит напротив тебя и произносит слова, которые ты не можешь ни услышать, ни понять.
Я приоткрыл дверь. На мгновение ожидал увидеть горящий ночник, который всегда горел, когда я заходил ночью проведать Наоми. Но в комнате было темно. Темно, тихо и очень, очень холодно. Холоднее, чем где-либо еще в доме. Я вздрогнул и неуверенной рукой потянулся к выключателю.
Как только посмотрел, понял, что она побывала там. Ее подарки лежали на полу, обертки сорваны и отброшены в сторону. Я узнал куклу, которая умела плакать, кукольную кроватку, кукольную коляску. На кровати лежала коробка Лего, которую я ей обещал. Она оказалась вскрыта, и детали рассыпались по покрывалу. Коробка с мелками тоже лежала открытой, и ее содержимое валялось на полу. Кто-то взял несколько из них и нарисовал на большом листе бумаги, лежащем на маленьком письменном столе.
Я наклонился и посмотрел на рисунок. Она использовала несколько цветов. На бумаге детской рукой она нарисовала три фигурки. Под ними, несовершенными печатными буквами, вывела их имена: Мама, Папа и Наоми. Фигуры получились очень неаккуратными, но одно можно сказать точно: ни Лору, ни меня она так никогда не рисовала. Папа был изображен весь в черном, а на голове у него находилось нечто, что можно принять за цилиндр.
Наоми была одета в желтое, а на горле у нее имелись красные каракули, несомненно, обозначавшие ее шарф. Но больше всего меня поразила фигура матери: на рисунке изображалась высокая женщина в длинном платье. В длинном сером платье.
Позади меня раздался какой-то звук. Я обернулся и увидел Лору, стоящую у двери детской, ее волосы были растрепаны, глаза красные и напряженные.
Ничего страшного, начал объяснять я. Кошка или что-то еще Но мой голос прервался, когда я посмотрел на нее. Она не пошла за мной, чтобы исследовать звуки из детской.
Чарльз, сказала она. Ее голос дрожал. Наверху кто-то ходит. Я слышала шаги. Над нашей спальней.
Но там ничего нет
На чердаке, Чарльз. Кто-то ходит по чердаку.
Глава 8
Остаток той ночи мы провели внизу, я в кресле, Лора на диване. Я включил свет, все лампы, которые только нашел, и оставил их ярко гореть.
Оглядываясь назад, я благодарен за то, что страх, или осторожность, или простой инстинкт не позволили мне подняться на чердак той ночью. То, что я мог бы найтито, что, знаю, обязательно нашел бы, я не был бы готов встретить. Даже сейчас я содрогаюсь при мысли об этом.
Мы провели ужасную ночь, причем в буквальном смысле. Бессонница уступила место откровенному страху. Тот ужасный крик леденил нашу кровь. А равномерные шаги на чердакечердаке, запертом задолго до того, как мы поселились в этом доме, который всегда пустовал, еще больше потрясли нас. И без того расшатанные нервы Лоры.
Она спросила меня, что я нашел в детской. Я рассказал ей о подарках, но умолчал о рисунке и своем понимании того, что представляют собой три фигуры.
Утром, когда уже совсем рассвело, мы, набравшись смелости, поднялись наверх. За ночь больше не доносилось никаких звуков: ни криков, ни мрачных шагов, ни даже скрипа половиц.
В прохладном утреннем свете наши страхи казались глупыми. По дому ползло тепло, так как центральное отопление начало работать.
Светильник на лестничной площадке спальни все еще горел. Справа дверь в детскую стояла открытой, как я ее и оставил. Сквозь дверной проем пробивался слабый свет.
Здесь, наверху, где естественный свет не так заметен, я снова почувствовал беспокойство.
Мы вместе вошли в детскую. Все выглядело так, как я видел накануне вечером: порванная бумага, разбросанные подарки, рисунок на столе. Я наклонился и начал собирать обрывки бумаги, думая, наверное, что, ведя себя нормально, смогу привнести в ситуацию некое ощущение обыденности. Позади меня раздался голос.