Подобные рассуждениябыли чистой тавтологией. Павел Андреевичврач опытный и умный, и со стажем, превосходно представлял, чем заняты врачи-терапевты, что следует делать врачу-хирургу, да и большой когорте докторов, принадлежащих к иным, более узким специальностям. Он оправдывался перед собою за то, что сегодня, в преддверии недели, обещавшей стать насыщенной и занятой, он ушел пораньше. Они не разминулись!
Не дойдя до поворота, там, где дорога сворачивала к троллейбусной остановке, Павел Андреевич буквально столкнулся с молодым человеком.
«И полминуты назад на дороге никого не было, ни впереди, ни сзади, подумал Родионов. А это означало, что прохожий выскочил из жиденькой «лесопосадки», которая тянулась вдоль шоссе неровным пунктиром, с проломами и просеками, что появлялись тогда, когда растения погибали. Что он там делал?» задал себе Родионов риторический вопрос.
Неожиданная встреча потребовала подобного и подробного анализане без причины. Неизвестный не шел и не бежал, а летел. Прямиком на Павла Андреевича, рискуя вот-вот потерять равновесие и упасть вперед, по ходу своего стремительного движения, и сбить при этом Родионова с ног. Кроме того, он был определенно не здоров.
«Избит, что ли, первая мысль, что пришла Павлу в голову, но уже в следующую секунду он правильно определил причину поврежденийавтодорожное, да, авария! Только вот почему он так странно одет».
И, сожалея о том, что придется измараться, он подхватил незнакомца под руку. И вовремя. Туловище того уже достигло критического наклона по отношению к плоскости земли, и только вмешательство извне предотвратило неминуемое падение.
«Поднимать было бы сложнее и грязнее», философски подумал Родионов и спросил:
Что случилось?
Ему было лет двадцать пять. Не больше. Лицо, густо покрытое потеками засохшей крови, обильно впитавшей в себя перед тем, как затвердеть и превратиться в коросту, пыль и грязь, казалось, непоправимо деформированным. Правая половина его отекла, и этот отек нарастал, и Родионов понялсюда пришелся удар. Глаз с этой стороны уже не открывался. Левое глазное яблоко вращалось и закатывалось, и уводило зрачок в сторону, все дальше и дальше, в поле периферийного зрения, и казалось, что он ждет или ищет кого-то, кто должен появиться сбоку или, возможно, из-за спины да, взглядблуждал и, скользя по Родионову, на него не реагировал, словно он, Павел Андреевичплотный, отнюдь не маленький мужчина, стал прозрачным, бестелесным. Сломанный носраспухший, неровный, он был синхронно сдвинут в том же направлении, куда был наведен зрачок уцелевшего глаза, и это было бы смешно, если бы Изуродованный, грязный, одноглазыйон был страшен.
И, наконец, самое важное, что наспех сумел в этот момент отметить Родионовна лбу справа, под коркой, покрывающей ссадины, вмятина! Она становилась особенно хорошо видна при повороте головы, когда природная выпуклость его лбаслева направоуплощалась. Сначала до ровной площадки шириной несколько сантиметров, а потомтемнела, словно вбирала, всасывала в себя тень там, где было углубление в кости, которого в норме быть не должно.
«То ли фронтальная пазуха проломлена, то ли вообще, лобная кость», решил Родионов и повторил свой вопрос, легонько встряхнув при этом незнакомца:
Так что же случилось?
Бессмысленный взгляд, тремор, что передавался по плечевой кости, как по бамбуковому шесту, в ответ.
Ух, ты, как его, мысленно посетовал Родионов. Что-то надо предпринять.
До своей «родной онкологии» было, конечно, ближе.
«Э-э, нет, не по профилю», рассудил Родионов и направился в сторону БЭМП. До нее было дальше метров на триста.
Да уж ладно, доберемся, невесело усмехнулся Родионов и повел своего нежданного протеже туда: осторожно, побаиваясь не удержать его или упасть вместе с ним.
Вот и добрались, вздохнул Родионов с облегчением через несколько минут. В приемном покое БЭП, весело болтая друг с дружкой, курили сразу четыре медсестры. Он представился и в ожидании дежурного доктора занял единственный стул, что стоял рядом с кушеткой, на которую уложили пациента.
«Ушел пораньше, мать!» подумал Павел, втискиваясь в переполненный салон троллейбуса.
Прошло сорок пять минут и значительная часть сотрудников сразу нескольких больниц, расположенных неподалеку друг от друга, к этому времени освободилась. Наступил час пик.
И более этот эпизод для Павла Андреевича Родионова ничего не значил.
Второй план. Глава 3. Пустая квартира. Вероника
Кап, кап, капнегромко, дробью. Капает из крана вода. Кап, кап-капбудто тикают часы, будто бьется крошечное сердечко. Никто не слышит. Потому-тои страшно.
Каждая капелька, а все они на подбородинаковой формы и веса, звучно разбивается о металл, превращаясь на миг в вулканический кратер. Со временем короткий щелкающий звук удара воды о металл, знакомый каждому, доводящий порою до бессонницы, до истерики, меняется. И он уже, по своей сути, и не удар, всхлюп-всхлип. Будто кто-то плачет.
Хлюп. Хлюп. Хлюп. Вторую неделю.
Сток плотно закрыт пробкой, и вода постепенно набирается. Капля за каплей. Секунда за секундой. По капельке, но неуклонно! Процесс скучен, но неумолим в своем конечном результатекогда-нибудь объем излившейся воды непременно превысит объем чугунной емкости, в которой покоится Она. Вторую неделю. Восьмой день. В своем последнем одиночестве. Её лицопод водой. Мертвые глаза, в день смерти сгоревшие и высохшие, вновь омыты и увлажнены вдоволь. Они так и не восстановили свой блеск: живой, естественный. Что умерлото, значит, умерло.
Жур-р, жур-р. С края ванны полился ручеек. Но пока никому нет дела до озера мертвой воды, что в необитаемой квартире-гроте на затерянном плато пятого этажа в доме-замке, что затерялся посередине равнодушного города. И гулкая пустота привыкла к своему обитателю.
Квартиру взломали, когда неудержимый поток воды стал изливаться с потолка квартиры, расположенной на этаж ниже, ввергая в неистовое возбуждение в ней проживающих. На двадцать третий день от смерти.
Запаха почти не чувствовалось. Видно, его приглушил слой воды, покрывающий почти всё тело. Вот только от ног, свешивающихся через край ванны
Сосед снизу, инспирировавший проникновениеглавный моторинг этого события, сам по себе солидный мужик сорока пяти лет, прораб и дачниккруглый живот, боксерской грушей выпирающий над резинкой просторных семейных трусов, обширная лысина, обведенная ободком рыжеватых, коротко остриженных волос, наподобие аккуратной иезуитской тонзуры, и мешки под глазами, рвавшийся в квартиру к своим неосторожным соседям как на последний решительный бой, желающий «разобраться», «добиться своего» враз притих и похудел, когда увидел эти ноги.
Извлекли. Осторожно, осторожно, чтобы, не дай Бог, Оно не расползлось и не распалось, чтобы не отвалились колени, удерживаемые наполовину прогнившими связками, чтобы головка плечевой кости, легко раздвинув мягкие, как вареные-разваренные мышцы плеча, не выскочила бы вдруг наружу, неукрощаемо перемещаясь, невправимо вывихиваясьуключина, не попадающая в паз, чтобы шея, уже непрочная и ненадежная, как высохшая ветка, что все еще хранит свою форму, вводя в заблуждение дереволазающее поколение дворовых пацанов, не обломилась бы неожиданно, отчленяя отяжелевшую голову. Извлекли. Упаковали в черный водонепроницаемый мешок и увезли. А воду спустили.
И только пучки спутанных волос по стенкам ванны, забившие слив, среди них легко было различать волосы головные и лобковые, да пятно слизи, натекшее с ног. Зловещий, сводящий с ума интерьер.
Второй план. Глава 4. Мухин и Петрович
Грубых повреждений, переломов, разрывов или исчезновения органовобнаружено не было. Вследствие чего наступила смертьоставалось неясным. Но, учитывая состояние тела, в этом, собственно, не было ничего удивительного, и неопределенность подразумевала под собою естественную причину.
Но Виктор Петрович Засюткинопытный врач-патологоанатом, проработавший на должности штатного судмедэксперта областной прокуратуры лет тридцать, повел себя неожиданно: пренебрегая давлением со стороны «компетентных органових тоже можно было понять: неохота «вешать» себе на шею очередной «глухарь» он, оформляя посмертный эпикриз, выставил непосредственной причиной смерти «странный» диагноз: асфиксия-утопление.
* * *
Но ты же, Петрович, не уверен! А вдруг несчастный случай! Оступилась, поскользнулась, грохнулась головою о край и померла. Амба! Сама! с нажимом сказал опер Миша Мухин.
Морг. Как и всякий нормальный человек, Миша морги не любил. Сегодня он присутствовал здесь по служебной надобности. В его задачу на текущий момент входилоупросить, убедить, уломать Петровича, добиться того, чтобы переписал он свое злополучное заключение.
Уверен! отчужденно посматривая в сторону опера, ответил Виктор Петрович и, выдвинув вперед подбородок, что былкак половинка кирпича, упрямо моргнул умными, но больными глазами, отяжеленными характерными мешками, что напоминали еще одно третье веко.
Абсолютно уверен, повторил он, разливая по граненым стаканам спирт.
Ну, Петрович, ты же знаешьглухарь! Зачем он нам? Рассуди. Какая кому польза? Ну, Петрович, ради меня, а?
Душа не позволяет! Не лежит. Не стоит. Не могу!
А если поставлю литр? Коньяку? Прямо сейчас? Душа позволит? Раньше ведь позволяла, а? не оставлял своих попыток Мухин.
Не в этот раз! Жалко девчонку! У меня у самого дочь! Разбавляешь? переключился Виктор Петрович на дело безотлагательное.
Не-а. Лучше запью, ответил Мухин.
Правильно! И я, одобрил выбор своего молодого друга пожилой врач.
Они одновременно подняли стаканы и выпили без тоста.
А если, как в суде присяжных? Ведь есть шанс, что друг её ну, тот, что исчез, не виновен. Есть, есть такой шанс, не возражай, Петрович. Я лично думаю, был кто-то еще. Ага, третий! А парнятоже убили. Но тело его увезли, чтобы подозрение пало как раз на него. А может быть, и живого. Вывезли в «лес» ипли! Файер! Огонь! Найдут, не найдутнеизвестно. Её, ты говоришь, задушили? Хорошо, утопили. А если вовсе нет криминала? Поскользнулась она, упала, потеряла сознание и захлебнулась, а? Или, например, фен! Какой фен? Чтобы волосы сушить. Слышал о таком приборе? Фен валялся на полу. Вдруг её убило током? Ты спросишь, куда парень делся? Пошел и утопился, например. От несчастной любви! Как Ромео! Или попал под машину, например. А мы ему убийство шьем! Нет, не мы, а тыты его в убийцы записываешь! Ведь на сегодня он наш единственный подозреваемый. Подпишешься на «утопление» значит, он убийца! Единственное сомнение в его причастности к её смертиэто причина смерти. Естественнаянет криминала, неестественнаяон виновен.
Да ты не фантазируй, выдумщик. Придумал тоже, под машину попал, утоп. Не смеши! Попал под машину человекзначит, или в больницу, или ко мне. И там, и тут документы, протоколы, акты. Все по форме! Человек не иголка. А его три недели нет как нет. Значитпрячется! Значитвиноват! Ищите. Докажете, что он не виновенхорошо. Я буду рад. А написать, что смерть естественная, так вы натурально искать не станете. А девчонкужалко, добавил он после паузы и посмотрел на стоящий перед ними сосудбольшую пузатую колбу, содержащую в себе еще, по крайней мере, граммов сто пятьдесят.
Опер этот взгляд перехватил.
Ладно, добьем, но больше не уговаривай. Надоел, пробурчал Засюткин сердито.
Они снова выпили.
Ищите! сказал потом Петрович, и получилоськак приказ отдалвластно.
Ладно, вздохнул Мухин, ты, Петрович, не серчай. До свидания.
Пока, Миша, иди.
Веронику похоронили в закрытом гробу.
Второй план. Глава 5. В реанимации
Роман постарался открыть глаза. Это оказалось непросто. Ему удалось приподнять одно веко. Только одно. Второе не поддавалосьоно было сдавлено обширной гематомой, напоминавшей своей синюшной выпуклостью грибную шляпку, и никак не убиралось в складочки. Но и одного приоткрывшегося глаза было достаточнояркий свет, вспыхнувший внезапно, прожег его. Роман моргнул, сразу же зажмурился и попытался поднять правую руку, чтобы защитить глаза. Он попробовал и не смог. Левую? Будто тяжелые гири придавила обе его кисти, а само движениенезаметное, с незначительной, совсем крохотной амплитудой где-то на уровне нижней трети предплечья, вдруг причинило боль в запястье, будто вокруг него сжалось проволочное кольцо. И не только руки были скованы, но и ногиими он тоже не мог пошевелить: ни раздвинуть их в бедрах, ни согнуть в коленях. Они были схвачены широкими кожаными ремнями, трижды перехватывающими их, казалось, что они резали его бедра на части. А на уровне живота и груди он был перевязан скрученной в толстый канат простыней. Тогда он снова открыл глаз и огляделся. Он парил в воздухе. Но пространство не было безграничным. Стены и потолок, выкрашенные в бледно-зеленый цвет, присутствовали в нем, а ещесвет: голубой, холодный, к немуне привыкнуть. Тогда он спросил:
Где я?
Он ощущал, как двигаются его губы, но вместо членораздельных слов услышал лишь сухой свистящий звук. Тогда он закричал. То ли хрип, то ли свист. Две связки, расположенные в гортани, предназначенные к тому, чтобы тембром своей вибрации создавать голос, не шелохнулись. Короткая металлическая труба, тускло поблескивающая сизыми краями, торчала у него из шеи ниже голосовой щеличерез неё он дышал.
Впрочем, предпринятая попытка заговорить не прошла для него бесследновсе, что окружало его, и все, что находилось внутри него, тут же закружилось в стремительном водовороте. Неведомый повар запустил в кашу, что варил, свою поварешку и стал мешать с бешеной, с постоянно возрастающей скоростьюв центре вращающейся субстанции образовалась правильной формы воронка, в неё и ухнули все его попытки разобраться. Разболелась голова. Он не удивился, не испугался. Ведь для того, чтобы удивиться, требовалось сравнить. Сравнить было не с чем.
Очнулся, расслышал он голос, показавшийся неправдоподобно громким.
Да, подтвердил второй голосвысокий надтреснутый фальцет.
Лежи спокойно, несмотря на туман, пеленающий мозг, Роман догадалсяобращались к нему. И он в ответ кивнул. И хотя нечто мягкое, толстое, будто большая варежка, укутывало его череп, а это были белые полосы бинта, ему, вроде, удалось склонить голову на бок, и он, прильнув щекой к теплой поверхностик подушке, внезапно понял, он не летит, он просто лежит, и что теперь именно такв одной неизменной горизонтальной плоскости ему следует воспринимать мир, что окружает его
Он увидел два лица, склонившихся над ним. Две пары прищуренных глаз, внимательно наблюдающих за ним, всматривающихся в него, как будто он стал Кем? Он не зналего способность познавать, анализировать, оценивать не предполагала сейчас использование метафор и аллегорий.
Люди, что хмуро смотрели на него, не улыбнулись, приветствуя его возвращение в Жизнь, они продолжали разговаривать между собой.
Очаговой симптоматики нет, сказал бас.
А глаз? А носогубная складка? с сомнением в голосе, отозвался тот, чей голос был повыше.
Нет, не думаюотек мягких тканей.
Отек? Ха!
Ни один из говоривших не отступал от своей точки зрения, сомневающийсясомневался, настаивающийбыл безапелляционен.
Пора бы и разрешиться. Обычному банальному отеку, говорю. Две недели ведь прошло.
Ну и что? Подумаешь! Две недели! Срок? Он лежит, не ссыт, не жрет. Пульссорок восемь ударов в минуту. Вся физиология замедлилась. Этот парень, как змея, как медведь в спячке. Вот отеки и держатся.
Хорошо. Ушиб головного мозга.
Тяжелый, тяжелый, перебил второго первый.
Ушиб головного мозга тяжелой степени без очаговой симптоматики. Так и запишем? А такбывает?
Бывает! Все, старина, бывает! раздраженно отозвался первый. А, в общем-ка, пригласи невропатолога! Чтобы диагноз сформулировал. Чтобы потом нейрохирурги не смеялись. Хорошо?
Конечно. Вызову. Обязательно. Я сам об этом думал. Ждал вот только, пока в себя придет. И надо жедве недели без сознания, и очнулся!
Да-а.
Ага-а.
Круг разговора замкнулся, но тут же, разорвав завершенное кольцо, вышел на новую спираль: Трахеостому следует закрыть. Пусть дышит сам. Нос сломан, значит, через рот. Теперь, когда он пришел в сознание, язык западать не будет. Правильно?
Точно! Закроем, снова охотно пообещал второй врач.
Вызови хирурга.
Хорошо. Сделаем. Сегодня же, по дежурству.
Ну да.
Среди множества слов, брошенных отрывисто, в ответ или невзначай, с недоговоренной связью между предыдущей или последующей мыслью, встречались такие слова и выражения, которые Роман не понимал совсем, он и в самом деле слышал их впервые. Значения некоторых ворошили в нем залежавшийся пласт, но, как осенний, прошлогодний слой перегноя, слишком толстый и массивный, чтобы смести его запросто или хотя бы приподнять, и они не находили отклика в образах. Да, большинство слов оставались без своего внутреннего смыслапустой звук, сотрясение воздуха, но вот самые простые, служащие для выражения эмоций или обращения, он определенно знал.