Дверь за Тереховым захлопнулась.
«Александр Петрович Терехов. Что ж, познакомились. Еще увидимся», мысленно произнес Федор Владимирович. Он допил коньяк и вернулся к окну.
На этот раз Федор Владимирович сначала был веселый и благожелательный, а потом стал мрачным. Он сидел, закинув ногу за ногу, на широком мягком диване, расположенном в глубине зала у противоположной от двери стены, и курил. Когда вошел Александр, он, положив длинную черную сигарету во вместительную пепельницу из разрисованного японского фарфора, приподнялся и сделал несколько шагов навстречу своему гостю:
Дорогой Александр Петрович.
Они пожали друг другу руки. Сухо и крепко. Федор Владимирович качнулся вперед. Движение плеч и кистей рук, или какой-то иной, неясный, неуловимый знакто ли вздох, то ли тик, электрическим разрядом пробежавший по его векам и бровямно Александру Петровичу показалось а, возможно, просто показалось, что его сегодняшний хозяинчересчур радушный, хотел его обнять, расцеловать.
Александр отшатнулся. А проявился ли этот жест в синхронной брезгливой гримасе у него на лицеон и сам не знал. Для него это было неважно.
Присаживайтесь, дорогой, произнес Мансов сердечно.
Спасибо, Терехов сел.
Разнокалиберные бутылки из разноцветного стекла, маркированные разноцветными этикетками, бокалы и рюмки, и высокие стаканы для минеральной воды неприступно, как башни средневековой крепости, как остов берлинской стены, расположились на столе. Мансов взял в руки одну из пузатых бутылок и, качнув ею в сторону Терехова, вопросительно на него посмотрел.
Да, пойдет. Разумеется, сухо подтвердил Александр свое согласие с выбором. Наливайте.
Мансов привстал и, перегнувшись через стол, осторожно, так, что даже капелька выдержанного напитка не только не упала на белоснежную скатерть, но даже и не скатилась по её узкому дулу из темно-коричневого стекла, наполнил бокал сразу на треть, щедро, и втянул носом воздух в тот момент, когда густая жидкость тонкой струей омаслянила стенки сферической формы
Запах миндаля, сандала, мягкие запахи различных сортов хвои, горькийполыни, шоколада, ароматы ванили и корицы, и мускатного ореха, и лимона, и запах подмышек, что напоминал ему аромат крепкого кофе, он погружался в них полностью, забывая обо всем, словно медиум, всей своей плотью и разумом. Да, пожалуй, больше всего на свете он любил запахи. Нет, он не выжил бы в мире, не переполненном ураганами и вихрями того необузданного качества предметов, которое называется запахом или ароматом. Запахи: именно они были той силой, что притягивала его интерес.
Поток молекул врывался к нему в ноздри. Он раскладывал вдыхаемые испарения на составные ингредиенты и удивлялся их обширности и неповторимости, и, вдыхая дурман, состоящий из тонов и оттенков, нюансов и намеков, менялся сам: становился веселым и сильным, упрямым или глупым, растерянным, смущенным, несчастным или счастливым, он ликовал или плакал, и, самодостаточный эксклюзивно, как бывает только истинный гермафродитнонсенс и монстр среди людей обычных, наслаждался.
Терехову, а теперь себе. Казалось, он сосредоточен и всецело поглощен этим процессом распределения, но его орган обоняния работал сам по себе. Он различал и густой томный аромат напитка, и насыщенный укусом запах грибочков, обильно представленных на столе в разнообразии пород, и запах черной икры, вобравший в себя и тонкий солоновато-изысканный ручеек испарений, исходящий будто от женщины, доступной за деньги, и мощную струю, вторую, шибающую в нос, рыбьих потрохов с «душком», и чешуи, и сырости, от которой так и не смогла избавиться эта деликатесная зернистая россыпь, и сладко-горький запах миндальных орехов, и лимона, освежающий, но сразукислый, и запах салатов, перемешанный, многокомпонентный, и запах минеральной воды, доступный только избранным, только гурманам, чистый, переполненный лопающимися пузырьками, щекочущими горло и нос, и, конечно, запах своего собеседника. Не такой. Совсем не такой, как в прошлый раз. Под веками, в зрачках, сузившихся до черной точки, до мушки-прицела мелькнул огонек, а сами веки вдруг стали жесткокрылыми. Из-под них он посмотрел на Александра внимательнее
«Чуть помятая рубашка, галстук, за сегодняповязанный дважды. Пожалуй, все, но и этокрасноречиво».
Федор сел и, приподняв бокал, с радушием произнес:
За вас, Александр Петрович.
Они чокнулись. И оба выпили залпом. Не смакуя. Будто пили водку.
Вы согласны на наши предложения? спросил Федор Владимирович.
Конечно, нет.
Оба снова пригубили рюмки и несколько минут посидели в тишине.
Надеюсь, вы навели справки? опять первым нарушил молчание Федор.
Александр вздрогнул и тут же поругал себя за то, что слишком глубоко задумался:
Нет.
А все-таки, может быть у вас возникли вопросы? сейчас Федор говорил медленно, почти запинаясь, словно давал себя прервать. Однако, нет. Последний вопросбыл уже не шанс. Федор уже решил, как поступит.
Какие справки? О чем Вы? Я изучил ваши предложения. Мнене подходит. (О, интонация английского предложения, падающая на последнем слове. Как в обрыв. Оба её уловили).
Ах, так, протянул Федор. Еще коньяку? Нет? Приятно было с вами встретиться.
Вслед за Федором встал и Александр, не веря, что разговор закончен.
Так о чем же мы все-таки договорились? но этот вопрос он задать не успел. Федор уже вышел.
А время? Оно просто текло и, свернув в запрудупереполняло её, чтобы затемтут же разойтись на два, три, пять потоков, потеряв в самом себе совсем немного.
Глава 8. Нападение
Толком и не поужинал, проворчал Александр, выйдя на улицу.
Он почувствовал, как навалилась усталость. Она не была не подъемной, сбивающей с ног, пригибающей шею к земле, смыкающей против желания веки, нет. Легче. Значительно легче. Она накопилась в нем в течение дня, вместившего и «дела», и полтора часа «служебной любви» со Светланой, и состоявшуюся последней беседуне такую томительную, как их предыдущая встреча, но напряженную в ожидании чего-то значительного, пронизанную бесплодными попытками разобраться в скрытом, не явном смысле происходящего, и ощущениями, что какая-то важная, имеющая собственное значение часть упущена. Это недопонимание раздражало неимоверно. Раздражение, в свою очередь, как факт, отражающий действительность, требовало мер, действий и, в конце концов, результатаустранения причины. Требовало! Взывало гласом, вопиющим в пустыне.
Он поступил по-другому.
«Я голоден и устал», подумал он, и впечатление, что он ошибается, поступая такне доводя анализ ситуации до прояснения, лопнуло воздушным шариком в самый тот миг, когда он, опустившись на кожаное сидение своего авто, вытянул ноги, расслабил плечи.
Домой? с надеждой на скорое завершение своего рабочего дня спросил Александра Петровича шофер.
Нет, Сережа, поехали ужинать. Например, в
А вы разве не отужинали, Александр Петрович? удивился Сергей, фамильярно перебивая своего патрона.
Там, где я был, слишком дорого, сказал Терехов.
«А, шутит», подумал Сергей, разозлившись, но когда спросил, своего настроения не выдал. Куда, Александр Петрович? В «Волгогорск»?
Да, туда!
«Волгогорск» был старейший из городских ресторанов. Располагался он на втором этаже неуклюжего дома, построенного в самом центре Волгогорска в ранних пятидесятых, еще до смерти Сталина. Проект здания, выполненный в стиле «социалистический ампир», вполне соответствовал духу того времени: помпезному, амбициозному духу превосходства той эпохи над прочими. Пережив наравне с другими заведениями общепита период пустующих залов, что пришелся на девяносто второй, девяносто третий, в новое время ресторан был реконструирован: тяжелые крепкие кресла с высокими спинками категорически заменили на «пляжный» ширпотреббелые штампованные стулья без подлокотников, отстирали скатерти, снизили средний возраст официанток до терпимых двадцати восьми. И тогда он легко вернул себе былую популярностьтам стало шумно, весело, многолюдно.
Что же, там веселее, рассудительно заметил Сережа, выруливая от тротуара на середину дороги. Поехали.
Ужинал он в одиночестве.
Жульен и салат из продуктов моря: в нем креветки, каракатицы, мидии, рапаны, ламинарии, майонез; блины с осетриной; за нимиспагетти с сыром и острым соусом и, как же не причаститься, триста граммов Henessy приличной выдержкиисчерпали резервы его аппетита полностью, и через два часа, расплатившись и прибавив к устной благодарности щедрые чаевые, он вышел из ресторана.
Было немного ветрено, по-апрельски свежо и удивительно ясно.
«Настроение, да и самочувствиезаметно улучшились», отметил он.
Привычное вечернее освещение мегаполиса. Фонари, впаянные в трехэтажные столбы, выстроенные в стройные ряды. Окна жилых домов. Они светились желтым, голубым, фиолетовым. Высокие витрины, а над ними разноцветная реклама неона. Проносящиеся стрелами, подмигивающие на поворотах фары и задние огни. Весь льющийся, капающий, растекающийся по неодушевленному и одновременно и по живому свет усиливал и обострял прозрачную, наполненную объемом и пространством, акварель вечера и портил чистую синеву неба. Портил! Но, не справляясь с волшебством, все же позволял этим небом любоваться. (А звезды мерцали драгоценными перстнями, а месяц был столь классичен и строг. Будто в смокинге).
Александр Петрович на секунду остановился на пороге. Посмотрел вверх, на небо и вздохнул полной грудью:
Ух, хорошо.
Он стоял, чуть покачиваясь на каблуках: сытый, оглушенный коньяком и потомулениво-ненастороженный.
Парадные двери, ведущие в чертог чревоугодия. Аборигены швейцары. Квартал, улица, город, населенный пришельцами-клиентами, полупьяными и полусчастливымипросто одна большая коммунальная квартира, и хозяин в нейон. Все принадлежит ему
Внезапно стало тесно.
Две тени, отделившись от стен, от обеих сторон парадного, сместились по направлению к Александру и враз возникли вплотную. По правую руку, по левую руку. И, даже не прикоснувшись к нему, а, просто не давая двинуться, уже сдавили ему грудь, сковали, будто цепями, плечи, руки, бедра.
Время притормозило.
В трех шагах впереди он отчетливо видел, как его шофер Сережа, «парень-не-промах», здоровый, резкий, с хорошей реакцией, обойдя машину, сначала предупредительно распахивает перед ним дверцу, а в следующей мигповорачивает голову вправо Его рот раскрывается в беззвучном крике, а здоровенный кулак, словно граната, вылетев откуда-то сбоку, медленно-медленно плывет по воздуху и, доплывая до Сережиного лица, мнет ему щеку, нос и зазубренной поверхностью широкого металлического кольца, одетого на безымянный палец, отрывает ему бровь. Кровь заливает лицо. Сергей падает.
Вокруглюди. Мужчины, женщины. На всем пространстве тротуара. От входа в ресторан до проезжей части улицы. Разделившись на небольшие группы: по двое, по трое, по четверостоят, праздно болтая. Некоторые курят. Другие, наслаждаясь легкими порывами прохладного апрельского ветра, подсушивают влажные воротники и лифчики и освежают подмышки. Не поздно, часов десять. Всесмотрят.
В этот момент посетители ресторана, оказавшиеся здесь, а не в зале, начинают жалеть, что ониздесь и сейчас, и стоят, не шелохнувшись и замолчав.
Встретив удар, Сергей послушно падает и лежит.
Терехов рванулся вперед. Мозговые центры послали этот импульс к мускулам его тренированного тела, ноне получилось! Мышцы не отреагировали. В те же доли секунды его вырвали из реальности. Сила, превосходившая его силу, по крайней мере, двукратно, приподняла его и швырнула куда-то в бок. И поволокла. Вдоль коричневой стены здания, за угол.
До ближайшего угла недалеконесколько метров. Впрочем, и это расстояниеведь Тереховживой сильный мужчина, сопротивляющийсяобязано стать долгим, размашистым, переполненным и пронзительными криками, и прерывистым шумом возни, и тяжелым сопением, и звуками глухих ударов. Тупыхпо тупому и мягкому.
Ничего подобного!
Угол. Две стены, как две пересекающиеся в случайном нагромождении скалы. Аркадо соседнего здания. Онипод её куполом. Облупленная арка с отсыревшей и местами облетевшей штукатуркой, с голой лампочкой тусклого желтого цвета. Её слабый свет словно имеет вкус горький вкус горчицы. Сразу за аркойкафе. Слышна музыка. Завсегдатаи здесь попроще, чем в ресторане, и поактивнее. Бесшабашнее, что ли? Может быть, среди них окажется кто-то, готовый помочь, готовый яростно ввязаться в драку просто такза ради самой драки, поддавшись азарту, на кураже петушиного бахвальства перед своею девчонкой. И то, что происходит под нависшей, будто огромная, неимоверно тяжелая виноградная лоза, аркой, хорошо видно от входа в это каферасстояние не более пяти, шести метров. Но что-то в поведении нападающих настораживает, и заставляет остальных не вмешиватьсяих бесстрастность.
Времясдвинулось.
Внешний мир исчез. Не стало ни города с его ночными обитателями, ни лампы-факела под покатым сводом и вьющихся вокруг неё насекомых, ни оглушающей музыки, рвущейся из черных динамиков, будто из заточения, ни этого длинного уличного пролета, теряющегося в темноте где-то за светофором, за перекрестком. Пещера, озаренная размытым светом луны, и в нейтрое! Он и два монумента, плечами, как гранитными плитами, придавившие его спиной к холодному неровному камню. Западня! В нейдикие животные. Свирепые, безжалостные. Их грязные лапы глубоко впились ему в плечи, и он не может пошевелиться. Скован, будто парализован, но не страхом, отнюдь? а в прямом, физическом смысле этого понятиякогда желание, порождаемое мозгом, не находит своего отклика в органах тела, обрекая сознание на отчаяние. Зато он может рассмотреть лица. Звериные морды? Нет. Простые заурядные лица. На щекахщетина, под глазамимешки, носогубные складки расходятся от крыльев носов, как два русла реки, под скуламижелваки. Обычные мужики. Работяги. Такие стоят за стойками пивных, обсуждая футбол, хоккей. Аннет! Есть в них что-то отличительное! В лицах. Онинеподвижны! Как маски. Да, эти лицамаски. Они делают их похожими и друг на друга, и на сотни, тысячи других мужчин среднего возраста. Эта похожесть не в повторении черт, цвета волос и глаз, и даже не в признаках национальности, а в том впечатлении, что оставляет их незапоминающийся образ. Он всплывает в памяти серым силуэтом, зыбким, овеянным туманом, и расползается в тот же миг, что и возник, оставляя после себя грязное пятно. И только. Онибез особых примет. И в этом их поразительная особенность.
Время повернуло вспять. Но не назад, а куда-то в бок, словно сбилось с пути, с главного проспекта и забрело в глухой проулок, ведущий, по несчастию, в тупик. В никуда.
Александр качнулся в сторону. Затемв другую. Сначала вправо, потом влево, вправо, влево, резко, быстро, быстрее. Будто расшатывал зуб на пределе своей боли. Или да, или нет. Вправо, влево. Туда, сюда. Цельразбросать своих противников. Добиться пространства. Хотя бы немного, ну, совсем чуть-чуть, чтобы
Он напрягся и резко ушел вниз. Всей тяжестью стокилограммового тела. Вырываясь, выскальзывая, он почти присел на корточки, и, освободившись правым плечом, а, по сути, всей правой половиной туловищачужие пальцы еще цепляются за его одежду с той стороны, но уже не за его тело и практически не мешаюти развернувшись влево, к тому, кто все еще держал его за руку, выдергивая её вверх, выворачивая, ломая, нейтрализуянанес свой первый удар! «Я-ааа!» Не разгибая руку в локте, а так, как бьют обычно хуккоротко, дополняя вложенную в него силу инерцией разворота корпуса, по дуге и немного вверх! В пах! Потому что сам он по-прежнему внизу!
На миг яички противника оказались между кулаком Терехова и симфизом лобковых костей. Что ж, их оболочка, по счастью, выдержала и не разорвалась, но от ослепительной вспышки боли тот, кому это досталось, потерял сознание. Инстинктивно зажав кисти обеих своих рук между ног, он стал падать. Падал он медленно. Будто в чем-то был не уверен. Сначала замер и закатил глазные яблоки под веки, потом страшно моргнул абсолютно белым, будто под бельмом, правым глазом, не двигая левым, согнулся пополам, все еще сохраняя равновесие, и, наконец, когда голова, плечи, грудь перевесилиповалился вперед.
Он чуть не сбил с ног Александра, перетаптывающегося на корточках. Но и это «падение» Александр сумел использовать для решения своей тактической задачи. Маневрируя на «первом этаже», он нырнул влево, и тело поверженного противника свалилось между ним и тем, другим, остающимся пока на ногах.