Теперь, когда Александр развернулся на сто восемьдесят градусов, его противник находился уже по левую от него руку. К немуспиной. Но, занося вверх обе руки, сомкнутые в замок, рассчитывая ударить сверху, по затылку, уже поворачивался Сотрясение головного мозга и перелом шейных позвонковвот что угрожало Александру, если бы удар прошел. Если бы! Развернуться и оказаться к Терехову лицом, сблизиться, перебравшись через своего бывшего партнера, а в тот моментпрепятствие, сделать замах обеими руками, чересчур длинный и потому неудобный, не подходящий для ближнего боя, молниеносного и сумбурногона выполнение всех этих движений и ушли те самые десятые доли секунды. Терехов нырнул влево, уходя из-под тела, мешком падающего между ним и его безымянным врагом, ивскочил на ноги. В тот же момент периферийным зрением он увидел, что появился третий.
Третий выбегал из-за угла. Александр догадалсяэто тот, кто выбил из игры его водителя Сергея.
«Хорошо, вижу», успел оценить изменившиеся обстоятельства Терехов.
В очередное мгновение схватки он опять оказался между противниками. Расстояние? Терехов оценил его мгновенно. Он ждал еще одну секунду. А затем, чуть отклонившись корпусом влево, сгруппировавшись и перенеся всю тяжесть своего тела на левую ногу, будто бейсболист, собравшийся послать на базу свой плетеный каучуковый мяч, он выбросил вперед обе руки! Рубанул ребрами обеих ладоней по шее, напрягая пальцы, чтобы добавить им жесткости и не поломать при столкновении, разделив единый удар на дваинтервал в три сотых секунды. Он бил под кадык, по трахее и пищеводу, по пульсирующим сосудам, перебивая дыхание, лишая противника голоса.
Рывком подбросило вверх податливый подбородок
Враг еще не повержен. На ногах. И сейчас имеет значение одноточный расчет расстояния. А расстояниеэто длина рук, туловище, линия бедра. Напряженные дельтовидные в виде двух продолговатых бугров. Правое бедро приподнято. И сжато. На короткий промежуток времени. Столь быстротечный, что его даже не возможно вычленить из времени скоропалительной драки и измерить. Бедро, колено, стопа в своем максимальном сгибепальцы на себя, а пятка выпячена и натянут ахиллуходят в противоположном от рук направлении. К своей собственной цели. Ёко-гери! Скорость движения противника удваивает акцент удара простым арифметическим сложением, превращая его в почти смертельный. По грудной клетке! На вздохе. В проекцию сердца.
И сердцеостановилось! И наступила смерть.
Минута. Две. Две с половиной. Неимоверные усилия мозга, настойчиво посылавшего раз за разом свои импульсы в молчавший, неотвечающий орган, завели-таки его, заставили! Отзываясь болью в передней стенке левого желудочкав ней после удара разлилась массивная гематома, она пропитала всю стенку, имбибировала еёсердце нехотя сократилось в первый раз. Во второй. В третий. Промежутки между этими сокращениями были не равные, как, впрочем, и их сила. Но ведь оно работало, билось! Человеческая жизнь не прекратилась.
Расстояние! Оба нападающихпартнеры, подельщикинаходятся друг от друга на расстоянии его тела. А телооно обоюдоострое копье, ономежду ними.
Напряженно вытянувшись, распластавшись параллельно земле, балансируя на единственной опоре, своей левой ноге, зафиксировав оба своих удара, в горло, в грудьон на миг замер. В следующий момент композиция распалась. Рухнул первый, второй. Александр встал на обе ноги и, не спеша, поправил задравшиеся рукава пиджака, прикоснулся к галстуку, проверил запонки на манжетах: обена местах.
Александр прокрутил весь эпизод мысленно, представил, как он победоносно осматривает поверженных врагов Что ж, от начала и до конца, до последней волнующей сценыкаждый поступок, каждое движение, каждый поворот в развитиибыл реален, логичен, осуществим.
Пора действовать! Короткая передышка закончилась. Пора.
Стоявший от него справа безжалостно ударил Александра первым!
Кулак с разбитыми, расплющенными фалангами и потомунеимоверной величины, будто сцементированный в лучезапястном суставе, превратившийся на стремительный миг полета в бетонный столб, пронзил его живот.
Сразу же затошнило. Горькая едкая жидкость хлынула из наполненного желудкавверх, по пищеводу, раздражая нежные слизистые, выжигая их клетки желудочной кислотой и желчью, вызывая спазмы и судороги. Рвотные массы проникли в рот, в нос и полились наружу.
Сначала он рыгнул, затемего вырвало.
Рвало обильно, неаккуратно, неряшливо, противно, кусками пережеванной, перемешанной, но непереваренной пищи.
Они дали ему возможность опорожнить себя. Они не хотели не измараться.
Удар коленом в пах. Перехватило дыхание, дикая боль сомкнула сфинктеры. Онреагирует. Пока не нарушены связи, и всё в нем функционирует. Но дальше что? Следующийтуда же. Еще удар! А теперь, как мешок. Он обмяк, повиснув у них на руках. Как мешок, наполненный песком.
Его снова волокут. Не со-про-тив-ля-ю-ще-го-ся. Сворачивают. Он, не поднимая головы, видит только полосу темного, почти черного асфальта, по которому скребут сейчас, обдирая настоящую свиную кожу, мягкую, будто для перчаток, его дорогие штиблеты.
Недалеко. Ну, конечно, недалеко. Его протащили лишь несколько метров, от силы пятьдесят. И бросили. Железные тиски-кисти, что поддерживали его за плечи, вдруг разжались, и он, не ожидая этого, упал лицом вниз, не успев ни опереться на ладони, ни подставить колениупал плашмя, ударившись грудью и лицом, но тут же вскочилвсё в нем функционирует, у негоникаких серьезных поврежденийи огляделся. Обычный жилой двор. Над подъездами слабые сорокаваттные лампы. Не над всеми. Где-товыкручены, где-торазбиты, а частью, наверное, перегорели. То там, то тутдвижущиеся огоньки сигарет. Появляются онибудто из стен, будто вдруг выныривают из глубины темной воды ик трем мусорным бакам, что стоят посередине двора, и кажется, что спешат И в самом деле, спешат, потому что перед сном самое время избавиться от мусора, сопровождающего день один день, единственный! Или полную неделю. Или целую жизнь. Избавиться! Так будет лучше, подсказывает интуиция. Избавиться во что бы то ни сталовот истина сумерек и вечерняя лихорадка. Выкинуть, избавиться, как от заразы: чумы, оспы, сибирской язвы, СПИДа. Вот основной инстинкт!
За «мусоркой» и немного в сторонедва металлических гаража. Терехов как раз за ними, в тени задней глухой стены.
«Еще один, обращает внимание Терехов. Теперь их трое. Присоединился тот, который свалил Сергея», верно думает он.
Они стоят, окружив его полукольцом, и будто чего-то ждут-поджидают.
Ждет и Терехов. Он знает, следует ждать.
Наконец-то! У них за спиной, а Терехов стоит к ним лицом, раздается шорох. Александр напряженно всматривается, но ничего не видиттемно. Предметы не различимы. Да и крутые плечи, сомкнувшиеся перед ним римской фалангой, мешают ему, заслоняя поле его зрения.
На шорох оборачивается один из налетчиков. Он-то, конечно, видит того, кто приближается к ним, и в ответ то ли на фразу, что не услышал Терехов, то ли на знак, кивает.
Александр замечает этот кивок. Но что он означает? Александр молчит, не спрашивает. Его шатает. Кружится голова. Боль, поселившаяся в паху, ноющая тяжесть в желудке и гнусное ощущение в горле, во рту и в носунервируют и унижают. Он тоже ждет. Ждет, ждет Чего? Когда с ним заговорят и предложат что? Не важно. Он понимает, действие, разыгранное по сценарию, имеет смысл только в одном-единственном случаеесли ему сделают Предложение! О чем? Кто? Он выяснит это позже.
И вдругновый удар! В живот! И еще, и еще! По желудку, по печени. Сверху внизпо мочевому пузырю. Снизуи по траектории, ведущей вверх, по яичкам и пенису, коленом Он слышит только свой собственный хрип иопять падает. Ничком. Тяжелый ботинок встает ему на щеку, вдавливая лицо в сухую неподдающуюся землю. Вторая ногана тыльную поверхность правой кисти, расплющивая её, сдирая с ладони кожу, выдавливая из-под ногтей капельки густой черной крови.
«Ой, как больно!»
Но Александр по-прежнему молчит. Теперь он не может сказать и словаподошва из толстой плотной резины фиксирует его челюсти. В полураскрытый рот лезут пучки высохшей травы. На язык ложится густой слой пыли. Он не может сплюнуть, чтобы избавиться от этой грязине хватает слюны.
Давай, начинай.
Голос, отдавший приказание, показался ему знакомым. Но фраза слишком коротка. Даже не фраза, а несколько звуков едва расслышанных в тот момент, когда тело мучительно напряжено иожидает.
Ожидание сбылосьудар в промежность! Невидимый враг, зайдя со стороны спины и ягодиц, ударил. Нет, не сильно, а словно указал на точку.
Вновь напряглась и сжалась каждая мышца, а каждое мышечное волоконце, меняя свою форму, скаталось в комочек.
Он сразу же забыл про голос.
И сноваждет. И новые действия не заставляют себя ждать. Грубые требовательные руки, опоясав его, подобрались к его поясу, к ширинке.
Раз, два. Звук зипперарезкий, скребущий, который никто не расслышал. На секунду приподняв его тело за поясницу, с него одним рывком сдирают брюки и трусы!
Времяостановилось, будто бы изменило свое свойство тягучести. Летучий эфир превратился в вязкое, маслянистое желевот-вот и застынет совсем. А ожидание, наполненное ранее темной неизвестностью, вдруг ярко осветилось и приобрело реальные очертания, воспроизводя скорое, черезминутное будущее в его мелких деталях, в сумасшедших подробностях. Волна страха перехлестнула контролируемый уровень. Александр задергался, забился.
Ботинки с резиновыми подошвами весом в сто неполных килограммов лишь перетоптались на его руке и щеке.
И снова прикосновение. К промежности и ягодицам. На этот разобнаженным. Но не удар. И не тот прицельный толчок, акцентированный, проникающий, будто ранение, нет. Кто-то невидимый наступил на него, будто хотел раздавить окурок, будто просто вытирал ноги.
Ну, кто?
Нет.
Ятоже нет.
Понимаю, ребята. Если нет, тут уж ничего не поделаешь. Ведь так? Я вас понимаю.
Да, спасибо.
Вы уж извините, шеф.
Еслину, это отделать его? Пожалуйста! С удовольствием!
Нет, не стоит. Достаточно, да, достаточно. Все! лед в голосе, как звон хрустального бокала.
Трое заговорили разом, продолжая извиняться.
Вот если бабу, предложил кто-то из них, и двое тут же подхватили.
Конечно, шеф.
А как же!
Прикажите, шеф. Ведь есть у него баба?
А что? Будет вам и баба, пробормотал тот, кого Александр не видел.
Невнятный, непонятный разговор. Он доносился до Александра отдельными фразами, разорванными словами, отдельными буквами, выпадавшими из них, как черепица с крышисловно плохие актеры читали текст по вырванным из пьесы страницам И все жеоставался многозначительным. Не по содержанию. Восстановить его логику и смысл Александру не удавалось, и не по той интонации, коей он был пронизан: будничной, серой, а по определению понятия: многозначительныйзначащий много. Для Александра. В эту звенящую от напряжения минуту. Мно-го-зна-чи-тель-ныйкульминационный.
Бум! Это время обрушилось водопадом, выворачивая камни и стволы.
И следующий звуккри, кри. Скрип ботинок.
Шаги. (О, метроном перемещения обуви! Перестук ли остроконечных шпилек, шарканье ли разболтанных шлепанцев, тяжелый ли грохот сапогнас пугают шаги). Шаги удалялись.
Всё закончилось!
Время вошло в русло.
Двор вновь стал обычным городским двором, а не полигоном, не пыточной камерой, в меру обжитым и благоустроенным: мусорные баки, покосившаяся детская карусель, тусклые желтые пятна электричества. Он обрел размеры, наполнился звукомуспокоительной музыкой обыденности, урбанистическим фоном, тем городским шумом, что проникает в сознание горожан неосознанно.
Александр пополз вперед и отполз так, на полметра. Зачем? Он не знал. Он почувствовал, как царапается о землю его член, и вспомнил, что с него содрали одежду. Зачем? Затем! Но что-то или кто-то помешал? Или хотели только напугать? Да, хотели именно этого, пришел он к неоспоримому выводу.
Он пошевелил кистью: осторожно, начиная с пальцев. Согнул, разогнул в лучезапястном суставе. Наконец, сжал ладонь в кулак. Рука болела, но было ясно, что хрупкий и сложный инструментчеловеческая кистьсерьезно не повреждена. Тонкие кости выдержали. Сосуды, нервные окончаниясохранили непрерывность и по ним, так же, как и раньше, передавались в обе стороны импульсы, двигались потоки крови.
«Ух, слава Богу».
Александр Петрович! подбежал Сергей, растирая по окровавленному лицу сопли.
Александр поднялся, приводя в порядок одновременно одежду и мысли.
Александр Петрович, с вами всё нормально? взволнованно и, кажется, искренне спросил Сергей.
«Отстань, дурак», подумал Терехов, поднимая брюки и застегивая их. Отвечать не хотелось. Он переселил себя, не сорвался, не стал вымещать злость на этом парне, перекладывая на него долю своего позора, он уже овладел собою:
Все в порядке. Не волнуйся. Недоразумение. Ты-токак? Нормально? Ну, и хорошо! Поехали отсюда побыстрее! Машина?
Там же. Перед рестораном. Подогнать? Сергей отвечал торопливо, смешно переминаясь с ноги на ногу, чувствуя винуне защитил хозяина!
Не стоит. Дойдем. Здесь близко.
Два шага, глупо подтвердил водитель.
«Что же произошло? Ошибка? Нет, вряд ли. Конкуренты? Александр мучительно размышлял о произошедшем эпизоде, но даже сейчас, только что пережив стресс, унижение, боль, думал, что подобные действия со стороны деловых людей выглядели бы, по крайней мере, не убедительно. Нет, подобный вариантмаловероятен. Решать проблемы таким образом? Кто осмелится? Бессмысленно и дико!»
Он повел плечами, отряхивая последние комья земли, прилипшие к материи костюма, и еще раз бросил в сторону водителя: -Пошли.
«Нет, здесьчто-то личное, подумал он. Неужели, Светлана? Или её муж? Или кто-то из её новых и неизвестных ему знакомых? Да, ревность! Похоже».
Они вышли со двора.
Человек в плаще реглан, то ли притаившийся в тени козырька подъезда, то ли случайно, наслаждаясь легкой весенней прохладой, оказавшийся под его крышей, постоял на том же месте еще немного и легкой походкой, в которой не чувствовалось обременения абсолютно ничем, направился вслед за ними: на многолюдные и звучношумные улицы, иуже через пару минутзатерялся на них.
Двадцать один час, апрель, шестнадцать градусов тепла по Цельсию.
Утром Александр Петрович получил подтверждение своему подозрению. Ведь она позвонила.
Глава 9. Федор. Жизнеописание
Прошлое: 1993.
Потоки позднего октябрьского солнца вливаются в небольшую комнату сквозь единственное окно и создают иллюзию тепла по ту сторону давно немытой стеклянной поверхности. Кажется, что на улице не осень, а летотак не по-октябрьски солнечно. Но и здесь, внутри помещения, жарко и душно! Воздух насыщен крепкими мужскими испарениями и подрагивает мелкой рябьютяжелый, матовый, осязаемый. Федор понимает, это впечатлениелишь отождествление его самочувствия с чем-то иным. Погодой? Не худший вариант. А причина такого восприятия в том, что ему да, душно. Очень. По-настоящему. До головной боли. До бессонницы. А ведь на улице прохладно. Почти промозгло. И лужи вчерашнего дождя, и пронизывающий ветер. А впередиожидаемый ноябрь: и слякоть, и грязь, и вечно не чищенные ботинки, и поднятые воротники, и глубоко насажанные, под самые брови, фетровые шляпы, и непрочные зонты, вывернутые наизнанку налетевшим порывом ветра, и кашель, преследующий, если уж привязался, мешающий выспаться. Ноябрь. Почти зима, только хуже. Холодная серая тоска. До первого снега.
А с восьми до семнадцати тридцатислужба. А с шести вечера и до семи утрапустая квартира. И яичница на ужин. И на завтрак.
Раньше Федор представлял свою жизнь по-другому. Четыре года назад он закончил МГИМО, один из самых престижных вузов страны. Факультет внешней экономики.
Он был зачислен в институт без блата, а только благодаря своей способности к иностранным языкам, чувству родного языка, по-другому не назовешь его врожденную и безукоризненную грамотность, обширномупо-энциклопедическизнанию истории, а также ясной логике, воплотившейся на практике, на вступительном экзамене по математике, в «пятерку». Он и дальше учился только на «отлично». По всем предметам, все пять лет.
Зачеты, экзамены. Год прошел! Отлично! Зачеты, экзамены. Еще один.
Студенческие годы пролетели. Он получил диплом и профессию, которой, как он подозревал, уже не было. Ведь не стало страны. Да, к тому времени, когда он взял в руки вожделенные красные корочки, страната, чьи законы развития он так старательно изучал, перестала существовать. В новойи законы были новые. В столице, пребывающей в хаосе упразднения всего и вся, приличного места по «специальности» для него не нашлось, и ничего не оставалось ему, кроме как да, вернуться в родной город.