Это очень эгоистичноизбавить себя от страданий и бросить меня одну, прошептала она.
Ника, тихо сказал Виктор, сжимая ее запястья, и Мартин услышал в его голосе панику. Я не просто так хочу умереть, мне нужно спасти тебя. Слышишь? От себя самого
«Мартин, ты правда думаешь, что у меня такие извращенные пристрастия, как ты сейчас сказал?»
«Я тебе потом много расскажу о том, что думаю», прошипел он в ответ, пожалев о сорвавшейся брани.
Мы же договаривались. Если ты не хочешь житья тоже не стану.
«Это шантаж и блеф», категорично заявил Мартин.
Он чувствовал, как в груди медленно разгорается бешенство. Виктор расставил красные флажки и начал облаву, выпустив его, только убедившись, что бежать будет некуда. Мартин словно раз за разом натыкался на флажок или рядом с ним земля взрывалась выстрелом. Нет выхода. Но право оборвать собственную жизнь, как и право на убийство, которое так легко присвоил себе Виктор, он не мог у Мартина отобрать. Оставив ему лишь один путь, завязав петлю, он не мог отобрать право ее использовать.
Виктор притянул Нику к себе. Мартин почувствовал, как в душе Виктора, в тщательно выстроенной обороне, на темно-зеленом образе Милорда расползается черная смолянистая брешь. Он прижимал Нику к себе совсем как Мартин недавно и холодно усмехался из-за ее плеча.
Потом сел на край кровати, задрал ее рукав и коснулся губами запястья.
Мартин молчал. Ему было нечего сказать, только желание убить Виктора стало сильнее.
Тонкая кожа была исчеркана шрамами. Частыми, беспорядочными. Виктор чувствовал их, касаясь губами, словно грубые теплые нитки, изуродовавшие прохладный шелк. Мартин успел заметить и поперечные, и продольные разрезы. Значит, ее спасло только чудо. Значит, она резала не думая, в истерике, может быть даже в темноте. Чаще, глубже, лишь бы только наверняка
«Ты ее заставил?! Это ты своими играми ее довел?»
«Я же говориля убедился в том, что она точно подходит для игры».
В мысленном голосе Виктора было еще больше мурчащих ноток. «Игр-р-ра». Мягкое, вибрирующее слово.
Ника отстранилась. Посмотрела ему в глаза и медленно забрала руку.
По тебе я не скучала.
Я знаю, солнце мое, усмехнулся он. Скажи ему, чтобы он в следующий раз включал теплую воду, хорошо? Я, несмотря на его надежды, не умру от пневмонии.
Скажу, пообещала она и улыбнулась.
«Она чувствует перемены, даже не видя и не слыша его, как сбой тональности в мелодии. Отлично, просто прекрасно».
Ни следа не осталось от влюбленной девушки с серо-голубым взглядом. Ее улыбка теперь ничем не отличалась от улыбки Виктора, а глаза были полны едкого холода.
«За этим столом мы вчетвером. Я, Ника, Виктор и его чертов Милорд. И я один не понимаю, во что мы играем и не вижу значений на картах. Предположим, что это, к примеру бридж. Может, удастся поторговаться», подумал Мартин, глядя в проем.
Ника смотрела на Виктора, склонив голову к плечу, став еще более похожей на птицу, примеривающуюся к добыче.
Он просил меня убить? спросил ее Виктор.
Нет. Он пытался сам, ты знаешь.
Он всегда пытается сам. А ты все не хочешь попробовать? Облегчила бы ему задачу.
Я не стану этого делать. Я хочу, чтобы он чтобы вы оба жили долго.
Эгоистка, усмехнулся Виктор. Ты влюбилась, как кошка, и теперь готова позволить ходить по улицам такому, как я, ради того, чтобы сохранить Мартину жизнь.
Ника пожала плечами:
А кто здесь не эгоист? У тебя одного есть совесть, и то она пытается тебя убить.
Виктор засмеялся, будто это была хорошая шутка. Встал с кровати, подошел к шкафу и начал переодеваться.
Ты не представляешь, насколько ты теперь права.
Ника, он тебя там не сожрал? раздался из-за двери голос Леры.
Нет, он вообще-то сегодня смирный, меланхолично отозвалась Ника, подбирая с пола брошенную книгу. Мартин разглядел обложку. «Тошнота», та самая книга, которую покупала Лера.
Тогда я у тебя его украду. Сокровище, удели мне полчаса?
Лера успела зайти в комнату и стояла, привалившись к косяку, переводя взгляд с Виктора на Нику. Мартин не заметил на ее лице ни одной эмоции.
Сейчас. Что-то случилось? спросил Виктор, застегивая рубашку.
Да, мой припадочный брат залил водой всю ванную.
Мартина поражало, с каким безразличием эти девушки говорили о безумии Виктора. Он чувствовал это безумие ясно, как свое собственное, и прекрасно осознавал, какую угрозу представляет для окружающих. Неспроста он, несмотря на весь свой эгоизм, всю свою самовлюбленность, предпочитал топить себя в ваннетяга к боли и изощренность, с которой он ее причинял, пугала его самого.
«Может быть Лера не понимает, но Ника-то должна впрочем, кто знает, какие шрамы есть у его сестры», подумал он.
Сегодняшний день оказался слишком длинным. Еще светило солнце, но Мартин хотел только одноголечь в кресло и перестать чувствовать что-либо. И чтобы во сне была только теплая, бархатная темнота, без голосов, лиц и разноцветных вспышек.
Он не стал этого делать.
Виктору тоже хотелось спать. Укрыться одеялом с головой, закрыть глаза и провалиться в пустой сон, где ему не нужно будет тащить на себе груз своих ошибок и лжи. В желании Мартина была усталость, в желании Викторамалодушие. И оба не позволили себе забытья.
Ника, сходи на кухню, хорошо? попросила Лера.
Ника, пожав плечами, вышла из комнаты, прихватив книгу и лежавшую на полу кофту.
Едва за ней закрылась дверь, Лера перевела взгляд на Виктора. Ее огромные, темно-карие внимательные глаза словно были наполнены столь желанной им обоим темнотой. Особенной, похожей на крепкий до горечи горячий чай.
Слишком часто, сказала она.
Скоро все закончится, ты знаешь.
Лера кивнула и села на край кровати. Виктор лег рядом, положив голову на ее колени.
Бедный мой, глупый, уставший братик что тебе сказать, как тебе помочь
Виктор закрыл глаза. Лера перебирала его волосы кончиками пальцев и молчала. Потом отняла руки и через несколько секунд положила пальцы ему на виски. В воздухе раздался резкий запах, в котором Мартин различил мяту, лаванду и камфору. Теперь ее прикосновения были ледяными и покалывали кожу, оставляя после себя легкое онемение.
В душе разливалось что-то теплое и густое, как мед. Это чувство было золотым и полнилось колючими искрами. От каждого прикосновения сестры оно становилось все ярче и отчетливее. Самым здоровым, самым человеческим из всего, что Мартин почувствовал сегодня, была эта любовь.
«Она знает о твоих приступах?»
«Моя сестра знает обо всем».
«И о Милорде?»
«Да».
«Ее не было в твоих условиях», заметил Мартин.
«Ты ее не бросишь. Я знаю. Ты ведь не такой, как я».
Тебе легче? тихо спросила Лера.
Да. Сегодня не так, как обычно. Послушай, зачем ты меня терпишь?
Мартин понял, что этот вопрос задан с единственной цельючтобы он услышал ответ.
Потому что ты мой глупый, потерянный братик. Потому что ты сделал нашу жизнь осмысленной, а еще потому, что ты оплачиваешь мой университет, усмехнулась она. А еще потому, что я всегда думала, что в мире, где я хочу жить, люди помогают друг другу.
«Меня ты за такое запер», подумал Мартин. Вслух говорить не стал, чтобы не подавать идею.
Между тем резкий запах становился все мягче, а прикосновения почти перестали ощущаться. Разум Виктора мутился теплой, мутной дымкой. Создание переставало биться, дрожать и метаться от любви к ледяной жестокости.
Потому что ты устал, и я тоже устала. Потому что мы живем в отвратительном, больном мире, и мы его дети, отвратительные и больные. Таким, как мы, нет места среди людей, такие, как мы, всегда будут где-то с краю, смотреть, как мимо протекает та жизнь, которой мы хотели бы жить, Лера шептала эти слова, как заговор, продолжая гладить его по лицу.
Он не отвечал, отпуская измученное сознание и медленно погружаясь в сон, осторожно, как недавно в воду.
Мартин изо всех сил старался не поддаться этому теплому волшебству и не последовать примеру Виктора. Мысль поговорить с Лерой мелькнула и погаслаему пока нечего сказать.
Наконец он почувствовал, что остался один. Виктор уснул, и скоро Лера встала, накинула на него одеяло и вышла, тихо закрыв дверь.
Он лежал, мучительно борясь со сном, и думал, что ему нужно время, и еще о том, что времени у него нет.
Виктор обозначил правила. Нельзя умирать вдвоем. Если бы Ника была экзальтированной девочкой с непредсказуемым поведениемон, может и рискнул бы. Но, кажется, Ника не только умна, но и прекрасно отдает себе отчет в своих действиях. Да, умереть она пыталась явно не обдуманно. Но это в первый раз, и она прекрасно знала, что может наступить второй, и к нему она будет готова.
Умирать одному Мартину не имело смысла. К тому же сейчас, когда проем снова появился, он скорее всего не сможет просто уйти в темноту.
Оставался еще один вопрос, не дающий покоя. Да, Виктор очень устал от собственного безумия. Он изо всех сил сопротивлялся ему ради тех, кого любил. Когда он только приехалне был по-настоящему безумен, а потом, когда осознал ужас своего положения и опасность, которую представляет, стало поздно.
«Зачем ему оставлять меня в живых? Видимо, сделка с совестью, к тому же он явно любит диктовать свои условия. Надеется след после себя оставить, заставив всех жить ту жизнь, которую он выбрал»думал Мартин, машинально подкидывая какой-то мелкий предмет. Поймав себя на этом, нахмурился и сжал его в кулакеон не создавал себе никаких мелочей.
Разжав ладонь, он обнаружил на ладони пуговицу. Он помнил ее слишком хорошотакие были на одном из любимых жакетов Мари, крупные, красные, с черной каймой.
Почему-то Мари вспоминалась ему все чаще. Первая жертва, рубеж, за которым обрывалась их с Виком надежда на счастливую жизнь?
Мартин вдруг вспомнил ее искалеченные руки. Она рассказывала, что любовник в порыве ревности прижег их утюгом, после чего ей пришлось носить перчатки всю оставшуюся жизнь. Красивые женские руки, изуродованные разводами шрамов. Погибшая красота, то, чем полнился теперь их мир.
Как убить его, не убивая нас обоих?.. пробормотал он, задумчиво гладя пуговицу кончиком пальца.
Встань с кровати и выпей таблетки у него в ящике, котенок.
Голос раздался из кресла, стоящего у почти погасшего камина. Мартин видел только высокую лиловую спинку, край подлокотника, и на нем очертание женской кисти в черной бархатной перчатке.
Я с ними за компанию сошел с ума?
Ты говоришь сам с собой. Ты часто обо мне думаешь, котеночек, может быть, я всегда тебе нравилась, а может тебя мучает совесть за то, что твой друг меня убил, промурлыкал голос.
Хватит с меня его Милорда. Мне не нужны воображаемые друзья.
Мартин почти не удивился. Это лишь логичная часть происходящего абсурда.
Я не твой воображаемый друг. С меня все началось, с моей помощью ты все и закончишь.
Это ты виновата в том, что он стал таким.
Верно, мой мальчик, это ТЫ виноват. Ведь кресло все еще пустует. А теперь прислушайся к мудрому советуиди и выпей таблетки.
Ты думаешь, сознание будет принадлежать тому, кто первым успеет его заглушить? Это я безумие. Скорее всего, я запру сам себя.
Тогда завтра он не выпьет таблетку, и вернешься обратно, что ты теряешь?
Нет. Ты помнишь, что Виктор сказалон верил, что запрет меня. Поэтому у него получилось. Я не верю, а ставить такие эксперименты над психопатом Нужно что-то другое. Должно быть решение, простое и изящное
Мартин встал и начал мерить шагами комнату.
А ты правда хочешь его убить?
Об этом я буду думать, когда пойму, как это сделать, а лучшекогда сделаю. Ты же видишь, он себя не контролирует. Он все опаснее с каждым днем.
Он так тебя любит До сих пор так любит тебя
Умолкни. Не можешь помочьмолчи.
Какой хороший совет. Может, он годится и для тебя? Уходи в свою темноту. Не терзай себя больше.
Мартин оставил пассаж без ответа. Если голосом Мари и приспичило говорить его подсознанию, то прислушиваться к нему он точно не хотел.
Задумавшись, он сел в кресло. Вздрогнул и всталкресло было пустым. Ни следа чужого присутствия, даже шлейфа приторно-пудровых духов в воздухе. Только пуговица все еще зажата в кулаке.
Конечно, ей неоткуда здесь взяться. Но черт возьми, почему Мари? Почему не Рита, перед ней мне гораздо больше стыдно Мари со своим театром, маркиза, чтоб ее, де Мертей С театром шептал он, глядя на красные отсветы на углях.
Мари, женщина, которая умела рассказывать истории и заставлять других их проживать. Беспринципная и амбициозная Мари, ставшая первой «Офелией» Виктора. Серые волны, белые цветы и красный шлейф на водевсе, что осталось от нее.
Или нет?
Театр.
Истории, которые проживают другие.
«Ты не лжец, Мартин. Ты рассказываешь сказки»сказал ему Вик там, в темноте.
Расскажи мне, взрослому, сказку прошептал Мартин.
Мысль была тонкой, туманной нитью. Он боялся прикоснуться, чтобы она не растаяла в воздухе, не оставив следа.
Но чтобы эта мысль стала осязаемой, ему нужно убедиться, что ей стоит становиться такой.
У него мало сил. Удивительно, что он вообще мог создавать что-то после того, как они с Виктором окончательно потеряли веру в чудеса. Может потому, что его миражи никогда не были чудесами.
Потому что сказочные иллюзии и кошмарные видения имеют одну природу.
Он встал с кресла и несколько минут смотрел в проем, водя кончиками пальцев в сероватом свете. Сначала на кончиках пальцев дрожал белый туман, рвущийся в проем. Затем туман начал принимать очертания, и Мартин чувствовал, как он сопротивляется, не желая становиться той, чей образ вырывался из сердца. Как боль начинает медленно давить на запястья, как обжигает пальцы, будто полоснули хлыстом.
Мартин думал, что ничего не выйдет. Что образ растает, как бабочка, которую он так и не смог призвать, что этой болью он только ослабит себя и ничего не добьется
А потом все закончилось.
У него получилось. В проеме стоял призрак девушки в сиреневом платье и белом венке. Мартин подошел снял венок, коснувшись прохладных цветов. Бросил в камин.
Скажи что-нибудь, потребовал он.
Мне очень жаль, тихо отозвалась Риша.
В ее голосе он не слышал эмоций. Это не человеческая отрешенность Никизвон пустоты в душе.
Чуда не получилось. Шмели, бабочки и Орест получались живыми, а этолишь кукла, его воспоминание о Рише, нарисованное в проеме.
Он протянул руку, коснулся ее щекикожа была прохладной, словно Риша замерзла. Или умерла.
Закрыв глаза, Мартин обнял ее, пытаясь согреть. Прижался лицом к волосам и позволил себе минуту самообманашептал ей все, что не успел сказать в реальности, гладя по волосам и позволяя собственной невысказанной боли наконец вытечь наружу словами. Словно пытался напоить ее собственной душой. Он говорил, и каждое слово затягивалось вокруг горла шелковой лентой, грозя задушить.
Риша замерла в его объятиях, холодный призрак, которому не стать живым. Он не чувствовал биения сердца, тепла или дыхания, ничего, что сделало бы ее настоящей. Слова не помогли.
Мартин не разжимал объятий и не открывал глаза. Осталась всего одна идея.
Виктор твердил, что онБог, но он совсем забыл, что рано или поздно Боги приносят себя в жертву своим созданиям или умирают. У Мартина ничего не было. Только зыбкая надежда, что у него получится. Что этот мотылек не растает прежде, чем он попробует.
Сделав шаг назад, он протянул к проему руку. Созданный предмет послушно отозвался прохладной тяжестью на ладони.
Бритва. Такая же как та, которой Виктор убил Мари. Еще одно воспоминание, предмет, который он уже создавал не желая этого.
Мартин, вздохнув, раскрыл бритву и, стараясь не думать, чем это может кончиться, сжал лезвие.
Боль растеклась по коже, колючая, но далекая и приглушенная. Он успел с сожалением подумать, что ему не удастся так просто удовлетворять стремления Виктора. А потом сложил ладони, позволяя им наполниться кровью. Протянул Рише:
Пей.
Она стояла, не двигаясь и бесстрастно смотрела пустым бледно-голубым взглядом.
Я сказал пей! повторил он, с удивлением различив в собственном голосе рычащие нотки.
Он никогда не говорил так с Ришей. И не стал бы говорить, но он ясно понимал разницу между иллюзией и реальностью. И когда она коснулась прохладными губами его ладони, Мартин не ощутил ничего, кроме отстраненного интереса.