Что-то потаенное, черное и злое царапало разум изнутри, будто крыса, попавшая в ловушку. Еще не осознавшая, что вырваться будет тяжело. Но момент, когда крыса осознает, приближался.
Мартин прикрыл глаза. Виктор дворами возвращался к дому, стараясь не смотреть на прохожих и считать такты мелодии. Мартин прислушивался к его чувствам, ловя каждый оттенок надвигающегося безумия.
Безумие полнила чернота. Топящая разум мазутная ледяная дрянь, которая забирала у мира краски и заставляла сердце биться медленнее. Постепенно исчезали запахи и звуки, музыка становилась все глуше и будто удалялась.
В безумии рождались знакомые красные сполохи. Цвет платка Виконта, тревожных цветов на лесной поляне, пульсирующих, светящихся артерий, пронизавших темноту, и крови, растекающейся в серой речной воде.
И белый цвет. Ужасающе чистый цвет, в котором нет ничего. Нет оттенков, чувств и очертаний, только белый цвет январской пурги. «Ничего не болит», говорил ему Вик когда-то.
Теперь болит. Только не у него.
«Что же ты с собой сделал? Куда себя загнал?»подумал Мартин, протягивая руку из проема и чувствуя, как кончики пальцев обнимает сгущающийся воздух.
Он ничем не мог помочь. Не мог, как раньше, успокоить и заставить верить в то, что все будет хорошо.
«Должен быть способ исправить есть ли хоть один способ кроме петли, от которой он так меня отговаривает?»Мартин устало опустил руку. Машинально достал платок и начал ее вытирать. Поймав себя на этом жесте, с раздражением сунул платок в карман. Почему-то стало противно, будто поймал себя на лицемерии.
А цвета между тем набирали насыщенность и все отчетливее чувствовалось, что срыв вот-вот произойдет.
Виктор трижды уронил ключи, пока пытался открыть дверь. У него тряслись руки, и он никак не мог попасть в замок.
Зайдя домой, он, едва разувшись, направился в ванную и заперся изнутри. Только тогда он вытащил наушники и поднял взгляд от пола. В темноте ему не нужно было избегать чьих-то взглядов. «Крысу» тревожили люди.
Ты сейчас сам все увидишь. Это происходит все чаще Помнине вмешивайся, торопливо сказал он, включая кран с холодной водой и затыкая слив. Действовал он автоматически, наощупь. Открыл шкафчик под раковиной и достал наручники. Пристегнул себя за руку к ручке на борту ванны.
Специально такую выбирал. Устойчивые, рассчитаны на взрослого тонущего человека в панике то, что нужно, усмехнулся он.
В воду он ложился медленно, не раздеваясь, стараясь почувствовать каждый миллиметр погружения.
Сиди тихо, не шевелись, не говори со мной, напоследок повторил Виктор, и Мартин не узнал его голос, будто сорванный криком. Или молчанием.
Вот вода обняла плечи. Холод немного остудил воспаленное сознание, но ненадолгоуже через несколько секунд он растворился в алом жаре. Вода медленно залила лицо.
Затылок коснулся дна. Виктор открыл глаза и посмотрел в колышущуюся над ним темноту.
Одна секунда. Две. Три.
Скоро легкие начало едва заметно сдавливать.
Он держался за края ванны, и с каждой секундой сильнее сжимал пальцы, заставляя себя оставаться под водой.
Мартин молча сидел в проеме, полностью отдавшись чужим ощущениям. Это он тонет. Это он топит что-то в своей душе ледяной водой. Это ему приносит удовольствие боль, разливающаяся в легких, это он упивается собственным страдающим, мечущимся в ужасе сознанием, мучительно ищущим выхода.
Он очень хочет жить, но не может остановиться, не может прекратить эту пытку, ведь тогда придется
Мартин понял, почему Виктор потребовал от него молчать и не шевелиться. Потому если он привлечет к себе внимание, то тьма, которая так жадно требует боли, поднимет на него незрячие глаза, полные красных сполохов, и тогда
Виктор рывком сел. Вода тяжело плеснула на пол. Сделав один короткий глоток воздуха, он снова лег, все крепче сжимая скользкие ледяные ручки.
И только когда сознание начало мутнеть, он снова позволил себе вдох. Достаточный, чтобы не умереть, но ничтожно малый, для прекращения пытки.
Снова лег, открыл глаза.
Боль билась в легких, словно и правда крыса пыталась прогрызть себе путь наружу. Все больнее, а сознание, ледяное и липкое, все дальше. Но Виктор упрямо ловил его короткими вдохами, заставляя вернуться, чтобы снова и снова переживать эту короткую, мучительную агонию.
А где-то под болью жило что-то сыто урчащее, наслаждающееся каждой секундой происходящего. Боль, неважно, какая и неважно, чьявот что приводило в экстаз это существо, в котором Мартин с горечью узнавал своего друга.
«Я все еще здесь, слышишь?»сказал он, протягивая руку к проему.
Он не знал, было это жалостью, или попыткой узнать, чем обернется для него такой поступок.
Безусловно, это Виктор. Не Виконт, не некая третья личность, забравшая сознание. Мартину хотелось бы оправдать его, успокоившись мыслью, что есть некий враг, делающий Виктора чудовищем, но это не так. Виктор сам был чудовищем, и Мартин не мог понять, правда ли он борется с собой, или это часть игры.
Он рывком сел и сделал глубокий судорожный вдох. Воздух со свистом проник в легкие, обжег холодом лицо.
Виктор просидел несколько секунд неподвижно, глядя широко раскрытыми глазами в темноту. Потом медленно закрыл глаза и улыбнулся. Вода стекала по лицу, словно слезы.
Я же сказал тебе молчать.
«И что же ты будешь делать?»с интересом спросил Мартин, неосознанно радуясь, что самоистязание прекратилось.
Виктор обвел губы кончиком языка, слизывая воду. Что-то тянуло под сердцем, от запястий к кончикам пальцев.
Что-то звериное билось в его душе. Крыса, вырвавшаяся наружу, подняла окровавленную морду и повела чуткими усами.
Я покажу, сказал Виктор, и в его голосе скользило фальшивое огорчение и поддельная нежность.
А потом воспоминание ударило, яркое и внезапное, как вспышка молнии. Мартин, не удержавшись, упал на спину. Он слышал, как Виктор смеется каркающим, захлебывающимся смехом. Смех удалялся, а Мартин все глубже проваливался в память, не в силах выбраться из трясины образов, в которой его топила чужая воля.
Он не хотел этого видеть. Не так, не чтобы потакать темным желаниям Виктора. Ведь тогда он не увидит всей правды. Он увидит только то, что причинит ему боль.
Но именно это Виктор и скрывал он него больше всего. Мартин, вздохнув, отдался видениям, чувствуя, что совершает большую ошибку.
Вокруг сгущалась, рисуя очертания, темная комната, только между занавесок пробивалась тонкая полоска света фонаря. Мартин почувствовал, как сознание медленно наполняется сытым теплом, густым и терпким, не оставляющим места ни одному другому чувству. Это могло бы быть счастьем, но это счастье животного, которое находится в безопасности и тепле, счастье хищника, чья охота была удачна. Это чувство почти осязаемо, мягкое и липкое, и Мартин не чувствовал ничего, кроме омерзения, испытывая его. Он старался не увязнуть, а найти его источник, сосредоточиться не том, что чувствует Виктор, а на том, что тот видит и делает.
Рядом на кровати чей-то силуэт. Мартин понимает, что держит кого-то за руки. Потомчто кто-то истерически, судорожно всхлипывает, стараясь отстраниться.
Мартин не может узнать девушку. Это может быть и Ника, и Дара. Он не видит лица, только слышит частое, хриплое дыхание и, разжимая пальцы, чувствует, что они испачканы чем-то теплым. Виктор проводит языком по ладони, и Мартин не сразу узнает в кажущейся обжигающей сладости вкус крови.
Уже вырываясь из воспоминания Мартин чувствует, как там, под удовлетворением, стремительной вспышкой нарастает ужас, похожий на взрыв, сметающий все преграды.
Виктор начинает осознавать, что только что совершил.
Мартин думал, что воспоминание оборвалось, но почти сразу понял, что оно просто сместилось на несколько минут вперед. Все та же комната, та же девушка.
«Ах вот как ты хочешь. С конца. Выжать каждую эмоцию, позволив разглядеть все детали», отстраненно подумал он, ощущая свои пальцы запутавшимися в чужих волосах.
В чужих длинных, мягких волосах.
Значит, давай посмотрим, прошептал он, чувствуя, что Виктор сполна получит то, что хотел.
Ему уже больно. Так больно, как не было никогда до этого. Это особенная боль, разгорающаяся в груди, обливающая сознание раскаленным свинцом. В этой боли чувство вины, бессилие и черная злость.
Мартин знал, что с каждым воспоминанием ему будет все больнее.
И не собирался отводить взгляд.
Виктор медленно вытащил пробку из слива и несколько минут слушал, как утекает вода. Потом встал, вытер руку полотенцем, отстегнул себя от ванной и вернул наручники под раковину.
Я же просил тебя молчать, идиот! с отчаянием произнес он в темноту.
«Подонок», хрипло ответил Мартин.
Ему было больше нечего сказать. Он пытался осознать увиденное, но не получалось.
Мартин
Треск разрываемой ткани заглушал остальные звуки. Больше всего Мартина пугало не то, как кончики пальцев касаются обнаженной кожи, не соленое тепло чужих слез на кончике языка и даже не бесполезные слова, которыми его пытались остановить.
Больше всего его пугало то, что Виктор прекрасно понимал, что делает. Не захлестнувшая разом похоть и не пьяная блажь им владеларассудок оставался абсолютно ясным. Он просто причинял боль тем способом, который счел наиболее привлекательным.
У него отлично получалось.
«Ты не только убийца, но и насильник? Ты этого мне не сказал?!»
Я не сделал этого. Не помню, где я оборвал воспоминание, но клянусь, я тогда пришел в себя и остановился
«Ты не убить ее пытался».
Да.
«А потом ты понял, что натворил, и что она никогда тебе этого не просит и не будет любить, как раньше? И вместо того, чтобы нести ответственность за свои поступки, вместо того, чтобы дать девочке целое платье, посадить ее в такси, а потом повеситься, пока еще чего не натворил, ты, твою мать, решил прикинуться мной?!»прошипел Мартин, чувствуя, как разгорается знакомый зуд в пальцах.
Ему тоже хотелось сделать больно. Он начинал перенимать привычки извращенной натуры Виктора и наслаждаться этим.
Да.
Виктор сидел на полу в ванной, обняв руками колени и низко опустив голову. Он не испытывал ни тени своих прошлых чувств. Только усталость и раскаяние. Замерзший, мокрый и жалкий, он ничем не напоминал скалящегося в темноту социопата, только что пытавшего Мартина своими воспоминаниями.
Мартин никак не мог привыкнуть к таким переменам. Проще всего было бы поверить в существование третьей личности. Но Виктор, теряя власть над своим сознанием, находил по-настоящему изощренные способы потакать своим склонностям. Само его существование уже было изощренным садистским актом, заставлявшим Мартина колебаться между находящимся в отчаянии человеком, которого он когда-то любил, и палачом, которого должен был ненавидеть. Впрочем, ни о какой жалости он больше не думал. Для нее просто не осталось места.
«Какого черта, Виктор? Ты никогда не отличался храбростью, но я думал, что на это у тебя хватит и мужества, и чести», сказал Мартин, проводя рукой по лицу.
Я не смог. Не смог снова потерять Думал, что справлюсь. Думал, смогу все исправить. В конце концов клянусь тебе, она отделалась парой царапин, испугом и порванной блузкой
Мартин не выдержал. Если бы он мог ударитьсделал бы это не раздумывая. Но у него не было такой возможности.
«Что же ты Рише не рассказал, как она легко отделалась?»ядовито выплюнул он, чувствуя, что каждое слово упрека достигло цели.
Но боль, которую испытал Виктор, не принесла ему никакого удовлетворения.
Ты прав, Мартин. Я трус, подлец, лицемер и садист, тихо сказал Виктор, больше не пытаясь ничего отрицать.
«Так почему же ты не хочешь закончить это?!»
Снаружи постучали.
Мой обожаемый брат, позволь тебе напомнить, что ты в доме не один! раздался из-за двери голос Леры.
Проваливай! рявкнул Виктор, ударив кулаком по косяку.
Будешь топитьсядверь открой, чтобы ломать не пришлось, попросила Лера.
Мартин услышал удаляющийся звук шагов и хлопок кухонной двери.
Я не хочу это заканчивать потому, что это ничего не изменит. Ты, Мартин, привык мыслить категориями непроходимой честности. Если я такой плохой и опасныйдолжен убить себя, и все будет хорошо. Но ты берешься судить, не зная всей правды. И не видя всей картины
«И чего же я не вижу?»
Все узнаешь Скоро все узнаешь, Мартин.
Виктор с трудом поднялся с пола. С волос и рубашки еще стекала вода. Он уперся лбом в дверь и закрыл глаза.
Мартин с изумлением следил за тем, как меняется его состояние. Раскаяние, усталость и боль становились все сильнее и сильнее, и где-то рядом вспышками фейерверков зажигались другие чувства. Горькая нежность, любовь, тяжелая и мучительно обжигающая, постепенно нарастали, словно свет, разгорающийся в темной комнате.
Это не его чувства. Не его раскаяние, не его усталость, любовь и боль. Но в этот момент Виктор жил ими, словно становясь другим человеком. Не виновником своих трагедийневольным участником.
«Какого, черт возьми он не только теряет над собой контроль и превращается в какую-то безумную, злобную тварь, но еще и по желанию может испытывать чувства придуманного им человека?.. Мари была бы счастлива», подумал Мартин, прислушиваясь к чужим эмоциям, стараясь не пропустить ни одной.
Виктор прятался. От себя самого и мира, в котором ему пришлось жить. Мартин вдруг с беспощадной ясностью понял, что произошло. Сначала Виктор, потеряв его, окончательно сошел с ума, оставшись без собственной совести, которую привык видеть в Мартине. А потом, осознав, что больше не может так жить, начал искать. Все искал прошлоелюбимую, которая бросила, друга, которого предал. А когда не нашелсоздал их сам. Создал Милорда на замену Мартину и влюбленную в него Нику на замену Рише.
Не люди.
Образы.
«Спектакль продолжается, не-так-ли, котятки?»вдруг почудился ему мурчащий голос Мари.
Пока Мартин пытался разобраться, Виктор вышел из ванной и нетвердой походкой направился в спальню.
Вик! окликнула его с кухни Лера.
Не сейчас, хорошо? тихо попросил он ее, оборачиваясь.
Опять?! Черт с тобой. Оксана! Оксана, надо убрать в ванной! Если там кровьс кафеля оттирай лучше, а не как в прошлый раз!
Почему опять я?! раздался раздраженный голос из соседней комнаты.
Потому, что я так сказала! рявкнула в ответ Лера.
Все это Мартин слышал уже за спиной. Виктор зашел в комнату и закрыл за собой дверь.
Ника поднялась с пола бесшумно, словно отделившаяся тень. Мысль о том, почему она постоянно сидит на полу, мелькнула и погасла в воспаленном сознании. Если Виктор и не заставлял, она, наверное, испытывала отвращение к этой огромной кровати с кованым изголовьем в виде переплетенных цветов.
А на этот раз ты пытался утопиться, убежденно сказала Ника.
Виктор молча кивнул, с отчаянием глядя ей в глаза.
И у тебя, очевидно, не вышло. Он помешал или ты вспомнил наш уговор?
Мартин внимательно смотрел на лицо Ники и все сильнее сжимал косяк, чувствуя, как в пальцах и запястье медленно разгорается боль. Раздался тихий, жалобный скрип. Мартин не обратил на это никакого внимания. Он был готов выломать косяк и швырнуть обломки в проем, если бы только была надежда, что хоть один из них по-настоящему прилетит Виктору в голову.
Ничего не осталось от угрюмой и усталой девушки, которую он увидел в первый раз. Она не похожа на тень. На лице ее разгладились все жесткие черты, ушли складки в уголках губ и даже глаза приобрели едва заметный голубой оттенок.
Виктор не врал. Ника любила его. Кого-то из них.
Я не помню о каком уговоре речь почти ничего не помню, только знаю, что он опасен. У нас остается все меньше и меньше времени. Это большая удача, что я смог остаться в сознании после того, как он мне помешал. А если однажды я не смогу тебя спасти? прошептал он, касаясь кончиками пальцев ее лица. Она удержала руку и прижалась щекой к ладони.
У него совсем другой голос. Мягче и тише. В нем не чувствовалось фальши. Ведь Виктор не вралон и был в этот момент Милордом, уставшим человеком, который снова не смог ничего изменить.
«Ах ты лживый, лицемерный мерзавец», почти с восхищением подумал Мартин.
Хотя и знал, что неправ. Виктор не лгал и не лицемерил, его и правда пугала мысль о том, что он когда-нибудь не успеет пристегнуть себя к ванной и удовлетворить свою тягу к причинению боли самоистязаниями.
«Убью, подумал вдруг Мартин. Не стану слушать паршивца. Хочет прикрыться от меня искалеченной девочкой? А что делать, если он не успеет спрятаться в темном углу и переждать приступ? Смотреть потом печально на трупы в реке? Нет, так не пойдет. Может, Ника его и правда любит, но с разбитым сердцем люди живут, а вот с перерезанным горломнет. И не хватало, чтобы он решил повторить, что не доделал. Хватит полумер».