Мы никогда не умрем - София Баюн 17 стр.

 Я не хочу.

«Никто не узнает. Я осторожен, Вик. И ты будешь осторожен. Ты хочешь уйти от отца? Давай. Этот человек опасен. А я не хочу Вик, я едва нас не подвел. Что будет, если я не проснусь однажды, не успею тебя спасти? Сколько еще ты будешь есть то, что я смогу приготовить из макарон, яиц и того, что выросло за сараем?»

 Хорошо Мартин, ты обещаешь, что тебя не найдут?  с отчаянием в голосе спросил Вик.

«Обещаю. Не бойся ничего, я всегда буду с тобой».

Жить с отцом становилось невозможным. К тому же Вик был не из тех, в чьей памяти зло может сгладить время. Та порка отзвенела болью и теперь глухо, шершаво разъедала память.

Отец предал его. Не захотел его любви.

Такого Вик тоже никогда не прощал. Он любил мало людей, и любил совсем не так, как часто любят дети. Свою любовь он ясно осознавал, и, предлагая ее, не прощал, если ее отвергали.

Раздался стук в дверь. Вик думал, что вернулся Вячеслав Геннадьевич, но это была Риша. Она прошла в комнату, приоткрыв дверь. Подошла к нему, низко опустив голову, села на табурет, сложила руки на коленях.

 Риш?..

Она медленно подняла на него глаза. Глаза у нее были красные, а кожафарфорово-белой. На ее лице закатные тени ложились жутковатыми пятнами, похожими на синяки.

 Вик, папа сказал папа сказал, ты уедешь. Папа сказал, так надо. Что ты будешь жить в приюте. В городе. Вик, ты ты говорил, что мы Вик, я

Она сделала попытку взять его за руку, но остановилась. Несколько секунд смотрела на протянутую руку, а потом глухо зарыдала, прикрыв рукавами лицо.

Он не стал ни о чем просить Мартина. Сам подошел к ней, обнял, и прижался лицом к ее волосам. Они пахли цветами. Свежими, живыми цветами. Где-то в серых прядях путалась пыльцакажется, она недавно надевала на голову венок.

В тот момент, когда он хотел сказать ей, что никуда он не поедет, дверь открылась. Вячеслав Геннадьевич стоял на пороге, и губы его были плотно сжаты.

 Ты я же сказал тебе не ходить сюда!

Он схватил ее за руку выше локтя, и рывком заставил ее встать.

 Не надо!

Вик сжал его руку у запястья, отчетливо осознавая, как жалко выглядит в этот момент.

«Придет время, и никто не посмеет стоять у меня на пути»,  зло подумал он, не убирая руку.

 Не лезь, мальчик. Ты должен сам выбирать.

Он легко освободил руку, и вышел в коридор, волоча за собой Ришу. Она не сопротивлялась, только голова ее странно моталась из стороны в сторону в такт шагам.

Когда дверь захлопнулась, Вик опустился на табурет. Он смотрел на свои руки, как только что смотрела Риша, и его губы сами собой растягивались в кривой, едкой усмешке.

 Знаешь, Мартин, кажется, мне не нужна помощь этого человека.

Мартин молчал. Он думал о Рише, которую придется покинуть. Но надеялся, что она сможет понять его. Ему не хотелось делать больно подруге. И не хотелось подвергать Вика новым опасностям.

«Послушай, Вик, зачем тебе здешний приют? Ты ведь не сирота. Может быть можно попробовать добиться того, чтобы тебя отправили к матери? Через те же социальные службы, что должны были бы определить тебя в приют».

 Мать отказалась от меня. Я ей не нужен

Злость отступила, и Вик с ужасом понял, что вместо нее пришла беспомощная обреченность. Если минуту назад он почувствовал себя взрослым, запертым в теле ребенказлым, сильным и ожесточенным, то хватило одного укола одиночества, чтобы им завладело отчаяние.

Он ничего не может изменить.

Ему отказывают в праве на гордость и чувство собственного достоинства.

Горячие слезы часто капали на сжатые кулаки. Ногти больно впились в кожу, но боль не отрезвляла, наоборотзлила только больше.

«Ненавижу»,  с внезапной ясностью подумал он.

Не-на-ви-жу. Слово разрезало боль и одиночество, словно лески.

«Вик. Вик, послушай меня. Ты слышишь, что я тебе говорю?»

Голос Мартина звучал спокойно. Ему всегда удавалось взять себя в руки, когда требовалась его помощь. О том, что он слышал, он подумает чуть позже.

 Что?! Скажешь мне, что злиться плохо?! Скажешь, что взрослые хотят для нас добра?!

Он злился. На всех, без разбора, но больше всегона взрослых, которые швыряли его из стороны в сторону, как щенка. И почему-то на Мартина.

Может быть потому, что он теперь стал на год ближе к взрослым.

«Я когда-то так говорил?»

От этих слов, спокойных и ровных, он почувствовал укол стыда. Мартин спас его. Был готов рисковать собой, чтобы он был в безопасности. За что ему эта злость?

 Прости.

«Не надо, не извиняйся. Вик, это хорошо, что ты злишьсяэто значит, что ты не такой. Ты не станешь бить беззащитную девочку, не станешь наплевательски относиться к чужой боли, не станешь никого унижать. Только тебе ведь не легче от слез, правда?»

 Нет

Что-то коснулось его волос и запястья. Вик резко встал с кресла, подошел к шкафу. Шкаф был почти такой же, как у него в комнате.

Зеркало оказалось на дверце, на положенном месте. Только оно было не маленьким, как у него, а узким и длинным, занимающим половину дверцы.

Мартин стоял у него за спиной, положив руки ему на плечи. Щемящее чувство одиночества и покинутости отступилоон был не один.

 Я не пойду в приют.

«Хорошо»,  подумав, ответил Мартин.

 Я хочу к матери. Мы сможем этого добиться?

«Давай попробуем. Нам придется привлечь отца Риши, без поддержки взрослых нам не справиться. Тебя просто вернут к отцу».

 Хорошо. Ты не будешь меня отговаривать?

«Он правду сказал. Ты не маленький, можешь принимать верные решения. Только пожалуйста, не забывай о том, что с отцом оставаться опасно. Так или иначе, нам нужно сделать так, чтобы он перестал нам угрожать. Не важно, как. Этот человек чуть не убил тебя. Такого больше не должно повторяться».

Вик кивнул и положил руку себе на плечо, туда, где должны были лежать пальцы Мартина. Он видел ответное пожатие, чувствовал его. И верил во все, что сказал ему друг.

Одиночество отступило.

Утром он завтракал вместе с семьей Риши. Завтрак проходил в молчании. Каждый с трудом проглоченный кусок только усиливал подступающую тошноту, но Вик делал вид, что его ничего не тревожит.

Это, конечно, было ложью.

 Что ты решил?  нарушил тишину Вячеслав Геннадьевич.

 Я не поеду в приют,  ровны голосом ответил Вик, прикрывая глаза.

 Твое дело,  пожал плечами он.

«У меня есть мать на Севере, и я хочу вернуться к ней».

Сестра. Его маленькая сестра, давно не получавшая от него писем. Темные волосы, тонкий нос, такой же, как у Вика. Они сидит на краю дивана, завернувшись в мамину кофту, и с отчаянием смотрит на него глазами цвета молочного шоколада.

«Я хочу вернуться».

Слова застряли в горле.

Почему вечно приходится делать чертов выбор? Почему ничего не бывает просто, ничего не бывает правильно?!

Он вспомнил, как жил с отцом до того, как появился Мартин. Это было какое-то мутное отупение. Он не хотел есть, не хотел спать, почти не мог думать. Ему было не с кем поговорить. Он сидел целыми днями неподвижно, уставившись в стену. День проходил мимо мутными пятнами цвета, угасал синей ночью. Однажды на его лицо сел мотылек, мохнатый и серый. Он скосил глаза, посмотрел на насекомоеи продолжил смотреть в стену. Он придумывал какую-то глупую историю, и следил за ее развитием, давно потеряв над ней всякую власть.

Он отчаянно тосковал. Одиночество держало его за горло, сломав хрупкий разум. Ему нужен был друг. По ночам, в минуты слабости, он тихо повторял в темноту какие-то бессвязные слова. Говорил, что ему больно и страшно. Словно звал кого-то на помощь.

И помощь пришла. К нему.

Риша смотрела в стол, и на лице ее не читалось ни одной эмоции.

«Вернуться»

Нужно только сказать.

«Мартин, что мне делать?! Какое из золменьшее?»

«Ты знаешь, что. Иногда приходится идти на жертвы, ты помнишь. Нет меньшего зла, есть подлое маленькое»,  устало вздохнул Мартин.

Он стоял в проеме, вцепившись в косяк, и невидящим взглядом смотрел на широкую доску порога. Пальцы, сжимающие косяк, побелели, а зубы он сжал так, что в висках запульсировала боль.

Может, когда-нибудь он научится отворачиваться от чужой боли и бросать тех, кто в нем нуждается. Только этого человека он не сможет уважать. И меньше всего на свете он хочет им становиться.

Вик почувствовал, как под столом Риша сжала кончики его пальцев. Прикосновение было совсем легким, но в нем чувствовалось истерическое отчаяние.

«Не бросай меня!..»умолял ее взгляд.

«Не брошу».

Что ему оставалось. Что им обоим оставалось?

Из сложившегося лабиринта не было выхода. Не было правильного решения, каждое щерилось предательством.

Завтрак кончился в молчании.

Спустя два дня Вик вернулся домой.

В доме пахло гарью, но на кухне было чисто, а стены сияли свежей краской. Отец не посмотрел на него, и не сказал ему ни слова.

Отец был пьян.

Вик несколько минут смотрел на его сгорбленную спину с расползшимися по ткани рубашками пятнами пота.

Потом, по привычке неслышно, зашел к себе в комнату. Медленно сел на кровать. И, плотно прижав к лицу подушку, вцепившись зубами в наволочку, еще пахнущую дымом, закричал.

Действие 14Красная полоса

«Здравствуй, сестренка. Я долго тебе не писал. Мама тоже давно не пишет. У вас все хорошо?

Я надеюсь, что это так. У нас все в порядке. Скоро идти в школуможно было прошлой осенью, но отец забыл. Я нашел себе друга, помнишь, я тебе рассказывал. Он мне помог. Лера, у тебя есть друг, который будет вместо меня тебе помогать?

Я очень скучаю».

Электричка была почти пуста. Над пустым деревянным ящиком дремала пожилая женщина в цветастом платке, да в самом конце вагона несколько молодых людей неформальной наружности пили пиво и швыряли смятые банки на пустые сидения.

Мартин сидел недалеко от выхода. Он нервничалвпервые за всю его жизнь ему предстояло выбраться из деревни в город. Он знал родной город Вика по воспоминаниям, рисовал себе города по описаниям из книг, но сейчас ему предстояло увидеть все свои фантазии.

Он ехал в город вместе с Вячеславом Геннадьевичем. Вику совсем скоро идти в школу, и нужно было купить принадлежности.

Отец Риши пришел к Анатолию вчера на рассвете, застав его на обычном месте за столом. Вик не слышал, о чем они говорили, но разобрал угрожающе-спокойные интонации Вячеслава Геннадьевича и сначала рычащие, раздраженные, а затем заискивающиесвоего отца.

Анатолий ушел спать, придавив пустой бутылкой несколько мятых бумажек.

Сейчас они лежали у Мартина в кармане. Вячеслав Геннадьевич сказал, что этого хватит, чтобы купить канцелярию, но ничего не останется на одежду. Впрочем, на это Мартин и не рассчитывал.

У него была забота куда серьезнее, чем ручки и тетради.

Вик, вернувшись домой после пожара стал замкнутым и раздражительным. Он проводил дни, методично закрашивая серым один лист бумаги за другим. Его прежняя меланхоличная отрешенность была похожа на белоснежную занавеску, которую ветер раздувал, словно парус. А сейчас этот ветер рвал занавеску и уносил с собой обрывки. В окне становилась видна беспощадная реальность.

Воображение и мечтательность тоже стали отказывать Вику. Когда они вдвоем с Мартином отмывали шкафы от гари (чего отец, побелив стены, сделать почему-то не подумал), Вик долго смотрел на свои испачканные сажей руки, а затем зло сплюнул на пол. И в саже, грязи и окружающем убожестве все меньше оставалось места для сказки.

Мартин знал, что на белоснежных стенах в комнате, где оказывался Вик, появились черные пятна. Что он пытался оттереть эти пятна, но у него ничего не вышло. Знал, что Вика начинало это злить.

Но чем помочь, Мартин понятия не имел. Вик был не тем человеком, которого можно убаюкать уютной ложьюон смотрел на реальность в упор, и на его лице стало все чаще появляться досадливо-презрительное выражение.

Поездка не радовала Вика. Он никак не мог понять, как же на самом деле относится к Ришиному отцупрезрение удивительным образом уживалось с уважением. В доме, в семье и жизни Вячеслава Геннадьевича царил порядок. Никто не поджигал домов. Никто не напивался, не водил домой друзей с липкими взглядами, и куры в птичнике не расклевывали яйца.

Мартин знал, что Вик сидит в комнате и смотрит в стену пустым взглядом.

«Вик, хочешь поговорить?»

«Нет».

«А если я хочу?»

«Говори»,  равнодушно предложил он.

Мартин почувствовал, как его полоснуло холодом от этих словбудто сквозняком потянуло из проема.

«Я понимаю, что тебе больно. Но нельзя просто молчать и делать вид, что все в порядке»,  осторожно начал он.

«А мне кажется, можно. Смотри, все так делают. Риша смотрит на полосы от ремня так, будто это родинки. Отец смотрит в свою бутылку так, как будто это центр Вселенной. И все молчат. Ты в меньшинстве, Мартин»,  горько усмехнулся Вик.

«Послушай, ты помнишь, почему мы остались здесь?»

«Потому что мне показалось, что так правильно».

«А теперь не кажется?»

«Слушай, Мартин, я знаю, что ты меня любишь. Только это не меняет ничеготы хороший человек. Но люди вокруг Ведь ты сам не любишь людей».

«Ошибаешься, Вик. Я люблю людей. От этого мне больно, когда одни люди терзают других. От этого я злюсь».

Вик мрачно смотрел на свои манжеты.

«Добрым быть плохо, Мартин. Добро беззащитно. Я никак не могу защитить Ришу. Тебя не могу защитить. Себя».

«Дело не в добре, Вик потерпи, это издержки возраста. Скоро ты вырастешь, и с тобой начнут считаться. И ты сможешь влиять на события, защищать тех, кто тебе дорог и принимать решения».

«Мартин, а ты не хочешь о себе подумать? Что ты вечно ко мне лезешь, самому-то как там?»

Мартин прикрыл глаза. Бесполезно было прятатьсяслова Вика были болезненным и бесчестным ударом. Что он мог советовать, что обещатьон бессилен. И всегда будет бессилен.

Он замолчал. Молчал и Викему было стыдно, и он чувствовал, что обидел друга. Но все слова, все хорошие и правильные слова, все добрые чувства куда-то делись.

Вик злился.

Он устал.

Он не хотел ничего слушать, не хотел утешения, помощи и тепла. Ему хотелось злиться.

В городе Мартин почти не смотрел по сторонам. Вик не проявлял к происходящему никакого интереса, и у Мартина не было настроения наслаждаться урбанистическими пейзажами. Вячеслав Геннадьевич не обращался к нему, только держал за руку, чтобы он не потерялся в толпе. Рука у него была сухая, горячая, с длинными, сильными пальцами.

Мартин был благодарен ему за это молчание.

Риша заранее составила ему список того, что понадобится для учебы в первый год, не забыв, хихикая, упомянуть, что ему понадобятся тетради в косую линейку, в которых он будет почти целый год учиться рисовать крючки.

Почерк у Вика за последний год стал четче и увереннее. Длинные «у», «р» и «д» заканчивались острым крючком вместо петли. Мартин замечал, что Вик пишет почти без ошибок, и словарный запас у него явно больше, чем у его деревенских сверстников. Рисовать крючки в тетрадях в косую линейку Вику было заранее тошно. Впрочем, тетради Мартин купилдеваться было некуда.

 Есть хочешь?  впервые подал голос Вячеслав Геннадьевич, когда они выходили из магазина.

 Нет,  честно ответил Мартин.

Мысль о еде вызывала у него тошноту уже третий день. Раньше он не отказывался от возможности накормить друга, но сейчас они оба на еду даже не смотрели.

Вячеслав Геннадьевич уверенным шагом свернул с улицы куда-то во дворы.

 А скажи-ка мне, мальчик, от чего ты смотришь на меня как на врага?  спросил он, глядя перед собой.

Лицо у него при этом было исполнено благодушия.

«Надо же, обычно взрослым наплевать, что ты там чувствуешь»,  криво ухмыльнулся Вик.

 Вы ошибаетесь, я очень вам благодарен,  тактично ответил Мартин.

 Я разговариваю с тобой как со взрослым. Когда взрослые врут друг другуони обычно считают друг друга идиотами. Я тебя идиотом не считаю.

 Вы относитесь к собственным детям оченьспецифически. Зачем возитесь со мной?  Мартину с трудом удавалось сохранять свою обычную дипломатичность.

Он тоже устал, запутался, и ему было всего тринадцать.

Вячеслав Геннадьевич остановился у ларька. Спустя пару минут он почти силой вручил ему стакан с чаем и показал на стоящую недалеко черную кованую лавочку, утопающую в тени огромного тополя. Асфальтовая дорожка была заметена пухом, словно снегом.