А почему купаться запрещено? обогнув предупреждающую надпись, подхожу я к самой кромке воды. Снимаю шлёпки на блестящей гальке. Затягиваю выше колен пижамные штаны.
Не знаю, встаёт она рядом.
Холодная, вздрагиваю я, когда голых ступней касается набежавшая волна. Но, если постоять подольше, думаю, можно привыкнуть.
Говорят, самые отчаянные купались. А вон там, местные, показывает она рукой на гряду, даже сигают со скал в воду.
Здесь есть местные? прикладываю к глазам руку козырьком, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть.
На самой крайней к берегу плоской скале мне даже мерещится мужской силуэт.
Далеко! Подойти бы поближе.
Те, кто тут работает, не аборигены, конечно. Хотя, как знать, может, это и большой остров, с местным населением, вытесненным куда-нибудь на задворки.
И порабощённым, усмехаюсь я, не личное ли для неё это. А ты часто сюда приходишь? оглянувшись, идёт ли эта темнокожая красавица за мной, бреду я по скользкой гальке.
«А вдруг она приехала как я: заработать денег? На жизнь целой африканской деревни. Или была отправленная вождём племени на поиски лучшей жизни для своего народа?» лезет в голову всякая хрень.
Бывает, прихожу, скидывает она свои тапки и тоже заходит в воду по щиколотку. Сегодня и правда вода ледяная, приседает она, а потом исподтишка брызгается.
Эй, пинаю я волну, окатывая Аниту в ответ снопом брызг и отбегаю подальше.
Она, уклоняясь, заваливается на задницу. Смеясь, поднимается и бежит следом, чтобы отомстить.
И мы визжим, толкаемся, брызгаемся, смеёмся, отступая всё дальше в воду по скользким камням.
Да погоди ты, останавливаюсь я, чтобы подтянуть всё же сползшие вниз и намокшие штанины.
Но вместо этого Анита толкает меня с разбега.
Ах ты, су сделав шаг назад, я поскальзываюсь на скользком камне, но прежде чем спиной упасть в воду, чувствую, как ногу словно полоснули ножом.
«Разбитая бутылка», первая мысль, что возникает у меня, пока я барахтаюсь в воде. Выныриваю, отплёвываясь. А ногу жжёт просто адски.
«Разрез в солёной воде», пытаюсь я мыслить логично, объясняя себе эту боль, а тошнотустрахом увидеть кровоточащий разрез.
Ев, ты чего? подаёт мне руку Анита, когда до берега остаётся один шаг.
Нога, падаю я на гальку, хватаясь за лодыжку. Но к своему удивлению не вижу ничего, кроме каких-то ниточек слизи, словно присосавшихся к ступне.
И больше уже ничего не могу сказать. Не могу даже вздохнуть, безуспешно открывая рот.
Я сейчас. Я за помощью! слышу я как шуршит под ногами Аниты галька. И шорох этот удаляется.
Но мне всё равно. Завалившись на бок, уткнувшись лбом в камни я думаю только о том, чтобы сделать хоть маленький, хоть слабый, хоть крошечный глоток воздуха. Вопреки грохочущему как поезд, набирающий обороты сердцу. Наперекор дрожи, что начинает мелко сотрясать всё тело. Тонкой-тонкой струйкой мне всё же удаётся впихнуть в себя, всосать, втянуть порцию кислорода. И каким-то чудом найти то единственное положение, при котором распухшие гланды ещё впускают в непослушные лёгкие частичку этой атмосферы с запахом водорослей и йода.
Не знаю, почему мне не страшно. Может, потому, что, как и всё тело, мозг тоже парализовало. Но я слышу тяжёлые шаги, бегущего по берегу человека. Значит, ещё жива.
Дыши! Дыши! переворачивает он меня на спину и, накрывая мои губы своими, проталкивает в лёгкие воздух. Делает глубокий вдох и вновь склоняется над моим ртом.
«Адам?!» последний вопрос, что возникает в моём меркнущем сознании.
А потом наступает темнота.
Глава 8. Адам
Держись, котёнок, держись! поднимаю я девушку на руки.
И даже удивиться не успеваю, пока бегу с ней на руках к дому, откуда, из каких глубин подсознания вырвался этот «котёнок». Я так никого и никогда не называл. Но она, холодная, в мокрой одежде, безвольно, доверчиво склонившая голову мне на плечо, словно повернула Землю. И сместила центр тяжести, вдруг заставив меня почувствовать желание оставить её себе. Этого мокрого дрожащего котёнка.
Я понял это, когда увидел её первый раз на мониторах. Я почувствовал это, когда сегодня со скалы заметил её, бредущую по берегу. Но что я ощутил, когда прижал к себедаже я не ожидал. Непреодолимую потребность защитить её от всего мира. А ещё мучительное, невыносимое желание ни на секунду от себя не отпускать.
Да, и лёгкое беспокойство за её жизнь. Она дышит самаэто хороший знак. Но я видел это десятки раз: острую боль, затруднённое дыхание, дрожание, паралич, что вызывает яд чёртовых цветочных морских ежей, чтобы действительно волноваться. А ежей в заливе видимо-невидимо. И чем холоднее вода, тем ближе к ночи их больше на мелководье.
Эти опасные ежиещё одна причина по которой я ненавижу этот остров и этот залив. Нельзя зайти в воду с берега, чтобы в ногу не впилась эта тварь, на которой отец сколотил своё состояние. И на других таких же дряняхредких уникальных видах ядовитых морских гадов, на изучение которых дед потратил жизнь, а отец стал делать деньги на его разработках.
Теперь залив кишит смертельно опасными иглокожими. А плавать можно только прыгая или спускаясь в воду со скалы. Там, со стороны океана, в скале, с которой каждый день ныряю я, даже вырублены ступеньки.
«А вот и врачи!» опускаю я Еву на каталку. И стою рядом, держа за руку, пока ей вводят противоядие, закрывают лицо нагнетателем воздуха. Или чем? Понятия не имею как тут у них всё называется. Но только когда врач кивает мне, что всё будет в порядке, замечаю Аниту, которую колотит нервная дрожь. Удивила! Я думал она рванула назад от страха. А она действительно побежала за помощью.
Ты молодец, глажу я её по курчавой голове, прижимая к себе. Не волнуйся, с ней всё будет хорошо.
И только теперь, когда девчонка начинает всхлипывать на моём плече, вспоминаю, что я в одних мокрых шортах. Девушки из своих комнат на шум высыпали почти все. А у меня на груди татуировка, которой нет у Эвана. Вернее, она есть, но как бы мастер ни старался, рисунки получились разные. Поэтому Эв никогда не подменяет меня там, где надо совсем раздеваться.
Поэтому и орёт, едва я возвращаюсь в свою комнату.
Ты вообще в своём уме? бегает он перед мониторами, тыкая в них пальцами. Это же Ева, да? Ева? Какого хера ты к ней полез?
Должен был бросить её на берегу? лениво натягиваю я домашние штаны, вспоминая её губы. Бесконечную долю секунды я даже смотрел на них, приоткрытые, шелковистые, влажные, прежде чем накрыть своим ртом. А ещё они пахли свежим огурцом.
Ты же знаешь прекрасно, что берег тоже просматривается с камер. И даже над морем летают дроны. Её и без тебя бы спасли, брызжет он слюной.
Эйв, мы завтра поехали бы в аквапарк, и она познакомилась бы со мной там. Что это изменило? натягиваю я футболку.
Не поехала бы она завтра ни в какой аквапарк. Я пригласил её на обед.
«Что?!» замираю я, не просунув голову в горловину.
Что ты сказал?! словно из ледяной воды выныриваю из глубин мягкой ткани.
Девчонкамоя! падает он в жалобно скрипнувший стул. И не смей к ней приближаться. Надеюсь, она там в темноте тебя не особо рассмотрела. Но в лазарете чтобы я тебя не видел.
А когда ты собирался сказать мне, что ты пригласил её на обед? игнорирую я всё остальное.
Уже сказал, щёлкает он мышью и разворачивает ко мне монитор. И она ответила: «Да». Когда ты был немножко занят, гаденько улыбается он.
«Да». «Да». «Да», раз за разом показывает мне экран зацикленное изображение, где мой Котёнок поворачивается в камеру и произносит всего одно слово: «Да».
И сальный, похотливый, омерзительный взгляд Эвана, аж приоткрывшего рот от вожделения, хочется потушить с ноги. Но я только отталкиваю его ногой вместе со стулом.
Как скажешь, равнодушно открываю ящик стола, в котором мне якобы что-то срочно понадобилось.
Ты охренел что ли? возмущается Эван, врезавшись в стену.
Что? демонстративно втыкаю я в уши наушники и включаю плеер, что нахожу в столе. Прицепляю его на штаны. И, развернув стул, за спинку вывожу из комнаты. Вместе с братом. Которого стряхиваю с сиденья за дверью на пол как мусор.
Дам! подскакивает он. Что ты себе
«Прости, ничего не слышу», показываю ему жестами и захлопываю у него перед носом дверь.
Да хер ты угадал, урод! Ещё посмотрим кто кого. И тебя ли она выберет.
Глава 9. Ева
С добрым утром, красавица! слышу я мужской голос и ещё какой-то звук.
И сначала даже сквозь закрытые веки меня ослепляет солнечный свет. А потом я понимаю, что это был звук раздёргиваемых штор.
Хотя скажу тебе по секрету: уже обед, садится он на мою кровать.
Привет, Адам! подтягиваясь к изголовью, я судорожно поправляю волосы, одеяло, больничную рубаху, в которую меня нарядили. Тру глаза.
И не могу сказать, что я не рада его видеть, но что-то не так. Что-то катастрофически не так в том, как он меня разбудил, пришёл, сел.
Никто не любит посетителей в больницах. И ладно, когда приходят родные. Но когда это парень, которому я должна понравиться, свинство с его стороны заявляться вот так. Когда я ненакрашенная, заспанная, лохматая, с нечищеными зубами, с помятым лицом. А онв костюме с иголочки, источает свежесть и какой-то мужественный аромат, с которым он слегка перестарался.
И раз это обещанный мне обед, то вот он я. А вот и всё остальное, щелкает он пальцами.
И по его щелчку в палату вносят столики с едой. Вазу с цветами. Шары с лентами. Накрахмаленные салфетки. Ведёрко с шампанским. И что-то благоухающее, хотя возможно эти новые запахи доносятся из открытого настежь окна, а может, от тарелок с едой, с которых снимают блестящие металлические колпаки.
«То есть то, что я чуть не умерла меня никак не оправдывает? Я обещала обед. Я должна любой ценой выполнить своё обещание? Вот урод! И что вообще происходит?»
С Днём Рождения? с недоумением читаю я на повешенной на стене растяжке. И ещё больше удивляюсь, когда рядом со мной на стул сажают большого белого плюшевого медведя с красным бантом, видимо, в качестве подарка.
А потом вся эта ватага официантов, поваров и слуг в мгновенье ока исчезает по ещё одному его недовольному щелчку. И мы остаёмся одни.
Да, не каждому удаётся выжить, получив порцию яда токсопнеустеса. Так что можно с уверенностью сказать, что ты сегодня заново родилась, сам разливает он шампанское и подаёт мне бокал. С днём рождения, Ева!
Спасибо, конечно, кривлюсь я, неожиданно снова став именинницей. Я и раз в год этот день с трудом выдерживаю, а тут второй. Но врач сказал, что это был маленький токсопнеустес, и моей жизни ничего не угрожало.
Но это же не значит, что мы не можем отпраздновать, одаривает он стену улыбкой, расхаживая по комнате.
И словно не замечая моих недовольных ужимок, красуется, рисуется и любуется исключительно собой. Чем обескураживает меня ещё больше.
Даже не тем, что в этого напыщенного павлина все влюбляются без памяти, а тем, что это он вынес меня с пляжа на руках. Не отдавал распоряжения, не звонил «911», а просто взял и спас. А потом
Но он не даёт мне даже додумать, не то что сказать.
Ева, усмехается он, сделав глоток. Ты не находишь это символичным?
Адам и Ева? провожаю я его глазами до окна.
Хм, какой волшебный вид. Определённо, это крыло надо переделать под что-нибудь другое. И полуденное солнце не жарит. Ты ешь, ешь, не стесняйся, поворачивается он ко мне. А потом присаживается на подоконник. Весь такой дорогой, элегантный и пренебрежительно-вальяжный, что я его совсем-совсем не узнаю.
На первой встрече он был как облизывающийся кот, следящий за птичками в клетке. Такой весь соблазнительно-приторный, любезно-деликатный. Но наглый, хитрый, коварный.
На пляже с мокрыми волосами, липнувшими ко лбуискренним, взволнованным, испуганным соседским мальчишкой, который хотел только одного: чтобы я жила. Он нёс меня на руках и подбадривал, заставляя верить, что всё будет хорошо.
На цыпочках придя ко мне с утра, он был нежным. До дрожи волнующим. Хотя всего лишь убрал мои волосы со лба. Поцеловал как маленькую. Даже не поцеловалтронул губами лоб, словно проверил температуру. Закусив губу, походил по палате, пока я следила за ним из-под прикрытых век. Но он заметил, улыбнулся, укрыл меня одеялом до самого подбородка, погладил пальцем по щеке и, не сказав ни слова, ушёл.
А сейчас это был словно четвёртый человек. У которого есть власть, деньги, слуги. И со всем этим он особо не церемонится.
«Кто ты, Адам?» растерянно качаю я головой, разглядывая его.
И тут же поспешно опускаю глаза в тарелку, чтобы это не показалось ему подозрительным.
Очень вкусно, пробую я куриный бульон. И решив, что, если начну жеманничать, всё унесут и останусь до вечера голодной, просто ем.
Я рад. Ты обедай, а я пока расскажу тебе одну историю, отхлёбывает он шампанское и закидывает ногу на ногу.
«Однажды одному мальчику на обед тоже подали суп. Тогда ему было лет пять. И у него ещё была мама. Но мальчик капризничал и не хотел есть суп. И тогда мама села рядом, стала его ласково уговаривать и кормить из ложки.
И кого ты хочешь из него вырастить? строго спросил отец мальчика, который был очень недоволен поведением их обоих. Жалкого сосунка, ждущего что ему помогут?
О, нет, мой дорогой, как раз наоборот, смягчает он тон, изображая женский голос. Бессердечного тирана, умеющего властвовать, подчинять и любой ценой добиваться желаемого.
И тогда отец мальчика подошёл и выплеснул тарелку с горячим супом прямо в лицо женщине со словами:
Тогда пусть знает, что всегда за его капризы может заплатить кто-то другой».
Он замолкает, делает ещё глоток и явно ждёт моей реакции.
И какой урок вынес из этого мальчик? наклонив тарелку, доедаю я.
А какой вывод сделала бы ты?
В зависимости от того, что было потом, вытираю я губы салфеткой, совершенно не проникшись, хотя эта история и попахивает личным. Если отец ушёл, а мальчику подали то, что он стал есть с удовольствием, он подумал: надо было сразу перевернуть этот суп. Если его выгнали из-за стола голодным, он решил, что капризничать надо без отца. А если ему принесли новую тарелку все того же супа, значит, жизньболь, а на кухне нескончаемые запасы куриного бульона.
Он смеётся так громко, что с дерева за окном срывается стая трещащих до этого о своём птиц и улетает.
И какой ответ я ждал от девушки, которая проигнорировала шесть плакатов с надписью «купаться запрещено» и все равно залезла в море? подливает он себе шампанское и снова садится на кровать.
А какой вывод сделал мальчик? пододвигаю я к себе картофельный салат.
Что, когда он вырастет, никто не посмеет ему указывать что делать и когда. А ты неплохо разбираешься в мыслях пятилетних мальчиков.
Просто у меня, случайно, как раз есть пятилетний брат, и мы с ним неплохо ладим. Уверена, про нескончаемые запасы супа он думает именно так, похрустев добавленным в салат сельдереем, оставляю я тарелку, пока Адам снова смеётся.
И ты мне определённо нравишься, Ева, словно пробует он моё имя на вкус.
А может, мысленно добавляет цифру. Потому что, если верить интернету (а я готовилась, прежде чем приехать), я девятнадцатая Ева на проекте. Вот ни туда, ни сюда. Не тринадцатая. Не двадцатая. Неудобная, нечётная, не круглая. Не юбилейная. Дальше этой библейской аналогии ему в своём символизме не уйти. Хотя, как знать, чем больны тараканы у него в голове.
Клубнику? теперь он подливает шампанское мне. Или торт?
Чиркнув зажигалкой, он поджигает свечу на огромном куске торта. А потом встаёт, чтобы закрыть окно и задёрнуть шторы.
Серьёзно? усмехаюсь я, наблюдая за его суетой. Все миллионеры идут по этому пути? Клубнику с шампанским? Кольцо с бриллиантом? Торт со свечками? А невеста с отбора?
А где ещё могли бы пересечься наши пути? усмехается он. Можешь загадать желание. Только чтобы оно исполнилось, нужно написать его на бумажке, записку сжечь, а потом только задуть свечу.
Точно? прищуриваюсь я, беря карандаш.
А как иначе я смогу его исполнить? снова смеётся он.
«Нет, он, конечно, урод, чешу я карандашом голову, думая. Но что-то в нём определённо есть. А вот что, посмотрим».
И даже не особо таясь (наверняка через плечо мне сейчас заглядывает одна из его скрытых камер), пишу то, чего действительно хочу больше всего на свете:
«Пусть мой брат поправится!»
Глава 10. Адам
Ах ты говнюк, засовываю я в рот кусок пиццы, глядя на мониторы. День рождения, значит, решил девчонке устроить? А камер-то, камер приволок! И в цветах, и на стену прилепили, и в медведе, усмехаюсь я. А грудь колесом, прямо как у павиана в брачный период!