Ульяна СоболеваЛюбимая Президента
Глава 1
Людское равнодушие страшнее самого жуткого маньяка-убийцы, оно жизни людей косит конвейером. Предпочитают отмолчаться, отсидеться, не видеть и не знать. Так жить легче.
(с) Отшельник. Ульяна Соболева
Это был жуткий и самый кошмарный сон. Сон, в котором я бегу через лес, спотыкаюсь, царапаю руки и ноги ветками и испуганно оглядываюсь назад. Мои руки в крови в ЕГО крови. И я в истерике, я трясусь от дикого ужаса и от мысли, что убила его. От мысли, что он сейчас там, валяется на земле окровавленный, с ножом в боку и смотрит в небо своими пронзительно-синими глазами.
Остановилась, чтобы отдышаться, снова оглянулась назад. Как же хочется вернуться, как же хочется сломя голову побежать туда, где он медленно оседал на колени, глядя на меня и жутко улыбаясь своим безупречно красивым ртом. Ртом, который меня целовалртом, который грязно опускал меня в болото и возносил на вершины экстаза, ртом, который я успела полюбить себе на погибель.
А потом прижала руки к животу и вспомнила, как онпочему это сделала. Свой выбор. Никто и никогда не будет дороже и любимей собственного ребенка. И у меня есть только он. Еще нерожденный, но самый родной. Единственный родной для меня.
Развернулась и, всхлипывая, побежала в сторону дороги.
Потом я буду брести по ней очень долго. Ободранная, грязная и босая. Мимо проезжают автомобили, кто-то облил меня грязью. Я мокрая, голодная и обезумевшая от страха, от горя и от неизвестности. И я еще не знаю, куда иду. Мне не к кому. У меня нет денег и нет документов. И мне безумно страшно, что за мной будут гнаться, что меня найдут и, если я его убила, посадят, и отберут потом ребенка. А может, за убийство президента казнят. Нет, мне не страшно за себя. Мне страшно за тот комочек, который живет во мне, страшно, что он останется в этом мире совершенно один, как я когда-то. Страшно, что однажды ему придется себя продать, чтобы выжить. И я не имею права этого допустить.
Возле меня внезапно остановилась машина, и я чуть не заорала от ужаса, бросилась в сторону. Поскользнулась в грязи и чуть не упала. Стекло опустилось, и я увидела Гройсмана.
Садись!
Кивнул на переднее сиденье, но я отрицательно покачала головой.
Садись, говорю!
Нет! Неет! Убирайтесь!
Садись, дура! Я помочь хочу! Никто больше не поможет! Сгребут какие-то уроды или менты! Садись в машину! Застудишься и без ребенка останешься!
Этоэто он вас послал?
Нет! Не бойся! Садись!
Полил дождь, и я все же открыла дрожащей рукой дверцу машины и села. Меня трясло так, что зуб на зуб не попадал. Гройсман набросил мне на плечи свой пиджак и протянул бутылку с водой.
Выпей. На заправке чай горячий куплю.
Сорвались с места. Не знаю, почему села к нему. Боюсь до дикой дрожи и в то же время понимаю, что нет у меня выбора. Нет другого спасения. И долго брести по этой дороге я тоже не смогу.
Куда мы едем?
На заправку. Переоденешься, и я тебя на вокзал отвезу. Там сзади твои вещи и документы. Поезжай куда глаза глядят. Желательно, как можно дальше.
Кивнула и в бутылку обеими руками впилась, меня все так же трясет и все так же стучат зубы.
Онон жив?
Жив.
Он
Выкарабкается. Рана не смертельная.
А у меня перед глазами денькогда я поняла, что не могу без него, когда он впервые мне улыбался.
«Он привез меня в гостиницу на берегу моря. Если нас и сопровождала охрана, делали они это очень осторожно и незаметно. Потому что у меня впервые создавалась иллюзия, что мы одни. Оказывается, вот этого самого ощущения мне ужасно не хватало. Обычного, человеческого уединения.
Привычная роскошь вновь вернулась в мою жизнь. Роскошь и чистота. В номере он занес меня в ванную и долго мылочень осторожно, почти лаская, почти не касаясь моей обгоревшей кожи мягкой губкой, только пальцами и мыльной пеной.
Я все равно плакала. Мне кажется, от счастья. Наполненная радостным облегчением и потерявшая бдительность рядом с ним. Таким нежным, таким необычайно осторожным. Даже его взгляд казался мне новым. Страждуще-тоскливо-горящим. Можно подумать, что он сильно соскучился и не скрывал этого, и я верила. Да, я верила этому взгляду, потому что мне уже давно больше нечему и некому верить. Потому что вот этот палачон же и мой единственный друг. Мой любовник, брат, отец.
И во мне вдруг возродилась надежда, что между нами нечто большеечто у нас у нас, как невероятно и прекрасно это звучит. У нас чувства. Мы оба, как моральные инвалиды, не знаем, что с ними делать. У нас с детства атрофия эмоциональной привязанности, и когда она вдруг возникла, мы решили обрубить ее до мяса и искромсали друг друга.
Сейчас я готова была поверить, что он тоже страдал.
Завернутую в огромное полотенце меня вынесли из ванной и уложили на ароматные чистые простыни, а затем его шершавые и горячие пальцы втирали в мою кожу прохладную мазь. Мы оба молчали.
Счастье оказывается не веселое, не тарахтящее и блестящее, оно очень тихое, трогательно-пугливое и осторожное.
Мне обещали, что волдырей не будет.
Тихо сказал, склонившись ко мне и проводя большим пальцем по моей скуле. Его глазадва огромных, кипящих океана с белоснежной пеной белков, окружающей ярко-синюю радужку.
Наверное, я заслужила парочку волдырей.
Усмехнулся и, вдруг наклонившись к моим губам, нежно облизал их одну за другой, очертил их контур кончиком языка.
Я натру тебе совсем другие волдыри, Марина. Обещаю.
И улыбается, так улыбается, будь он проклят, что я забываю, как дышать. И мне больше не хочется броситься прочь, спрятаться, сбежать от него на другой конец света. Мне кажется, в его взгляде появилось нечто новое, совершенно непохожее на все его другие взгляды на меня. Илиили я просто маленькая идиотка. Скорее всего, последнее, но как же сильно хочется верить, что между нами что-то изменилось.
Ты меня накажешь?
Еще как накажу. Я буду наказывать тебя сутками напролет!
Наклонившись еще ниже и погладив мои бедра, он рывком развел мне ноги в стороны, наклонился между ними, а его проклятый умелый язык заскользил, извиваясь, между моими нижними губами, обвивая клитор и жадно ударяя по нему.
О, Господи! всхлипнула и, изогнувшись, впилась руками в простыни. Я застонала и закатила глаза от наслаждения настолько острого, что казалось, я сейчас умру. Горящее тело приятно холодило от мази, и это контрастировало с обуревающей меня лихорадкой.
Дааа, я твой Бог, Маринаникогда не забывай об этом!»
Отвернулась к окну и заплакала навзрыд, прислоняясь лбом к окну и закрывая глаза. Даон был для меня больше, чем богом.
Там в сумке карта, на ней деньги, снимешь все и спрячешь. Там немного. Это мои сбережения. Неофициальные, которые никто не отслеживал. На черный день, так сказать. Но на первое время хватит, чтоб ноги с голода не протянуть. И ещенадумаешь говорить с прессой и шантажировать его ребенком, он тебя уничтожит, и тебя имладенца. Беги и забудь о нем, поняла?
Быстро киваю и не могу успокоиться. Его слова, они такие больные, такие страшные. Как будто я какая-то мразь, как будто якак будто мне было что-то от него нужно. Как же ужасно все это звучит. Ненавижу его. Лучше бы он, и правда, сдох! Вытерла обеими руками слезы и повернулась к Гройсману.
Зачем вы все это делаете?
Он на меня не смотрел, смотрел на дорогу.
Когда-то давно у нас с женой была дочь. Раиса. В твоем возрасте она связалась с плохой компанией и сбежала из дома. Ее нашли у дороги. Изнасилованную, избитую и мертвую. Потом их нашли, судили. А мне то чтоДочку уже не вернуть. Жена умерла спустя год, после инсульта. Я много раз думал о том, что было бы, если бы поехал за ней тогда. Если бы не психанул и не сказал, что мне плевать на нее и она мне больше не дочьИСара так говорила. Что это я виноват.
Вы не виноватыДети не всегда вырастают такими, как хотят родители.
Виноват. Родитель всегда виноват. Мы взрослые. Мы должны быть умней. И ум этот не в гордыне, не в том, чтобы победить, отвернуться спиной, а в том, чтобы уметь протянуть руку своему ребенку, даже когда он держит дуло пистолета у твоего виска. Кто знаетможет быть, если мы протянем руку, это окажется не пистолет, а букет цветов. Кто знает, что могло бы быть, если бы мы всегда протягивали руку первыми своим детям, а не ждали, пока они придут перед нами извиняться или удовлетворят наши амбиции и исполнят наши мечты, закроют наши гештальты. Гордынягрех
Я ничего ему не ответила. Да он и не говорил со мной. Он говорил с самим собой и не нуждался в моем утешении или поддержке. И ведь именно сейчас, именно со мной он и закрывал свой гештальт. Делал то, что когда-то не сделал для своей дочери.
Мы остановились возле заправки, и Гройсман вручил мне пакет с вещами.
Иди в туалет, обмойся и переоденься. Я буду ждать тебя здесь.
Когда я вернулась в чистой одежде, он уже сидел с двумя чашками дымящегося чая в руках и бутербродами. Один протянул мне.
Перекусим и поедем. Билеты бери и езжай как можно дальше. Чтобы не нашел, если даже захочет. Пользуйся наличными. Карты легко отследить. В сумке документы на другую фамилию. Сможешь поступить и доучиться. Не светись. Никуда не суйся. Лет через пять, может, и забудет о тебе. Наверное
Сказал и сигарету достал из кармана, потом положил обратно.
Черт. Забыл, что при тебе нельзя.
Мы не прощались. Гройсман просто высадил меня возле вокзала, отдал мою сумочку и сорвался с места. Я даже не успела сказать ему спасибо. Но он, видно, в моем спасибо и не нуждался.
Я сняла с карты все деньги, которые там были, карту разломала и выкинула в мусорку. Когда покупала билет, даже город не спросила. Сказала, чтоб дали на ближайший и как можно дальше отсюда. Кассир не удивилась, ее лицо оставалось бесстрастно холодным. Протянула мне билет и снова принялась разгадывать кроссворд.
Я посмотрела на название города и сжала билет в ладони. Теперь меня действительно ждала другая жизнь. И полная неизвестность.
А ночью у меня украли сумочку с деньгами и документами.
Я даже не могла теперь уехать с вокзала. Сидела на скамейке и смотрела впереди себя. Совершенно не зная, что теперь делать и куда идти. Это был ступор. У меня не осталось сил даже нервничать или плакать. Я в чужом городе. И у меня в рукахсовершенно пусто. Я сошла с поезда, в котором и не думали искать мою сумку, а проводница матом послала меня куда подальше и захлопнула дверь своего купе у меня перед носом.
Покажите ваши документы!
Подняла голову и увидела двух полицейских. Они смотрели на меня с явным презрением. Один засмотрелся на мои ноги в разрезе юбки, потом на декольте свитера и отвратительно ухмыльнулся.
У меня их украли. В поезде.
Тихо ответила и отвернулась.
Кто украл?
Откуда я знаю. Это вы должны искать воров.
Кто тебя крышует, стерва? цыкнул на меня второй и, схватив за локоть, содрал со скамейки.
Что?
Я не понимала, что он от меня хочет. О чем вообще говорит.
Спрашиваю, крышует кто? Сутенер твой кто? Микки? Или Анка?
Какой сутенер? Боже! Вы о чем? У меня украли сумочку! Украли деньги и документы! Мне никто не помог в поезде!
Уймись, Паш. Она явно не из этих. Посмотри на нее. Вся ухоженная, аристократичная.
Ухоженная. А почему к нам не пришла, чтоб документы твои нашли или деньги?
А вы бы нашли?
Пройдемте с нами!
***
Что делаете в городе?
Учиться приехала.
Отвечаю, а сама тереблю край юбки. Она дорогая, стильная, как и туфли на невысоком каблуке, как и мой маникюр, на который посматривает следователь. И мне почему-то за него стыдно. Как и за одежду, как и за то, что вообще сижу здесь.
А где чемодан? Вещи? И почему плацкарт, если у вас явно были возможности поехать в купе?
Окинул меня снова внимательным взглядом.
Мне пришлось уехать срочно. Так сложились обстоятельства.
Ясно. А кто мог украсть вашу сумочку? Видели кого-то?
Нет я задремала, а когда открыла глаза, вместо сумочки в руках было свернутое вчетверо полотенце. Я даже не почувствовала, как сумку сняли.
Он записывал что-то и посматривал на меня исподлобья. Молодой, довольно симпатичный. Темноволосый с аккуратными усами, совершенно не модными сейчас, в бежевой рубашке с расстегнутым воротником и короткими рукавами.
Учиться на кого приехали?
Не знаю.
Поднял снова голову и посмотрел мне в глаза.
Как не знаете?
Я еще не решила.
Понятно. И куда теперь
Пожала плечами и почувствовала, как сейчас снова разревусь, потому что сил никаких нет, потому что я сломана и мне ужасно страшно. Вот он сейчас позвонит куда надо, и за мной приедут.
Марина Геннадьевна
Просто Марина.
Просто Марина. Вставайте. Идемте со мной.
Куда?
Идемте. Меньше вопросовбольше толку.
Не знаю, почему я за ним пошла. Наверное, потому что больше некуда было, наверное, потому что я устала бояться. У него скромная машина отечественной марки. Открыл передо мной дверцу, предлагая сесть. Я села, сложив руки на коленях.
Голодная?
Нет.
Соврала я и отодвинулась от него подальше. Мало ли, что у него на уме. Я даже не знаю, куда мы едем, и спросить боюсь и попроситься выйти. Потому что на улице тоже страшно, и уже вечер. Где я ночевать буду?
Голодная. Я в этом уверен.
Куда мы едем?
Туда, где вы сможете переночевать, поесть и решить, что делать дальше.
Ответил, глядя впереди себя и включая радио на старом приемнике. После шикарных машин Айсберга мне все казалось маленьким и убогим, но почему-то уютным, и страх постепенно начал отступать.
Зачемвы это делаете?
Верите? Сам не знаю. Сумку вашу искать будем и, думаю, найдем. А покапока вам надо где-то остановиться, иначев неприятности попадете. Город у насне совсем благополучный в плане преступности. А вы явно не с улицы.
Быстро посмотрел на меня своими карими глазами и снова отвернулся.
Он вас выгнал?
Кто?
Или вы от него сбежали?
Молчу, отвернувшись к окну. Судорожно глотая слюну и не зная, что ответить.
Понятно. Значит сбежали. И правильно сделалиДомашнее насилие часто заканчивается убийством. Статистика такая.
А я как будто кино смотрю с дурацким сюжетом, и в этом кино не я, а кто-то другой. Ведь со мной все это не может происходить. Как я оказалась здесь, в машине следователя этого захолустья и еду с ним неизвестно куда. Машина остановилась во дворе частного дома. Синий деревянный забор, аккуратная калитка.
Приехали.
Вышел из автомобиля. Он не очень высокий, но крепкий, ширококостный. Походка быстрая, отрывистая. Отворил дверцу с моей стороны, выпуская из машины.
Идемте.
Я не могу. Это неудобно
Неудобно сидеть на вокзале без документов и денег.
Позвонил в звонок возле калитки, и издалека послышался старческий женский голос:
Иду-иду. Я сейчас.
Залаяла собака, и я вся внутренне сжалась. Да, не страшно. Но очень стыдно и как-то ужасно неловко. Калитку открыла пожилая женщина с гулькой на макушке. Посмотрела на следователя, потом на меня.
Добрый вечер, Михаил Родионович.
Добрый, Лариса Николаевна. Я тут вам постоялицу привел. У нее, правда, пока денег нет за комнату платить, но она устроится на работу и оплатит. Возьмете?
Посмотрели друг на друга. Она очки поправила, шаль на груди.
Отчего ж не взять, если ее привел ты, Миша. Здравствуйте!
Посмотрела на меня, и я немного поежилась. Взгляд у нее пронзительный, изучающий, но доброжелательный.
Добрый вечер.
Как звать?
Марина.
Заходите, Марина.
Пропустила меня за калитку, а сама на Михаила взгляд перевела.
Зайдешь?
Нет. У меня еще работы много. Спасибо, что не отказали.
И я чувствую, что между ними напряжение какое-то. Вроде не чужие, но в то же время не близкие. Едва вошла, на меня собака напрыгнула, и я ойкнула от неожиданности.
Фу, Герцог, фуууу!
Герцогом оказалась крупная дворняга с всклокоченной шерстью. Не на привязи и без намордника.
Не целуй незнакомцев!
Шикнула на него, когда он вдруг лизнул меня прямо в губы.
Я те дам, паршивец! Не бойтесь его. Герцог любвеобильный и женщин любит. А вот мужиков гоняет. Онпомесь волкодава и еще кого-то там. Его мой покойный муж притащил три года назад с мусорки. Так что парень молодой и горячий. Брысь, я сказала!
Шикнула на пса, и тот быстро ретировался назад, но на меня поглядывал и хвостом вилял.
Пошли в дом, а то комары нынче совсем сдурели. Жрут сволочи и никак не нажрутся.
Домик небольшой, но очень аккуратный, ухоженный. Внутри чисто, пахнет сдобой и вареньем. У меня заурчало в животе.
Голодная?
Кивнула и замялась на пороге.
Да ты не стесняйся. Вот тапки. Переобувайся, мой руки, и пошли ужинать. Я пирогов напекла. Как знала, что гости будут.