2
Младший сын Петр, которому к моменту нашего повествования исполнилось двадцать семь лет, рос болезненным и хилым мальчиком, требуя к себе постоянного материнского внимания и заботы. Пока ребенок был мал, купчиха баловала и потакала ему во всем. Он обучался в той же гимназии, что и старшие братья. Мать пыталась приучить его, как и старших сыновей к торговле, и часто отправляла его после уроков вместе с главным поверенным Гаврилой Андреевичем в хлебную лавку.
Но Петр с первых же дней невзлюбил торговое дело. Когда Гаврила Андреевич приводил его в лавку, он первым делом наедался там до отвала горячими калачами и сдобными булками с изюмом, выпекаемыми здесь же, а потом прятался от всех где-нибудь под лестницей в чулане или укромном углу, или же просто сбегал из лавки на улицу. Где и проводил время до позднего вечера, бегая с ребятишками по какой-нибудь ярмарке, или же сидел возле речки, с интересом наблюдая за местными рыбаками. И пока остальные мальчики в материнской лавке наравне с взрослыми загружали и разгружали многочисленные приезжающие подводы, носили на спинах тяжелые мешки и тюки, Петр отсутствовал, появляясь там только под вечер, когда приходила пора возвращаться домой.
Труд мальчиков широко использовался в торговых лавках для тяжелых и черновых работ. И Александра Васильевна, стремясь приучить сына к труду, не делала для него поблажек. Но все ее стремления разбивались об нежелание Петра постигать азы торгового дела, как вода о твердый утес.
В гимназии Пётр пристрастился к чтению. И теперь уже Бова Королевич и Еруслан Лазаревич, стихи и поэмы Пушкина стали ему любимыми, и он быстро заучивал их наизусть. Впрочем, кто из детей не любит сказок? Деньги, которые выдавались матерью на покупку сладостей или игрушек, он тратил на покупку книжек со сказками, тайком от Гаврилы Андреевича и матери бегая за ними в книжные лавки. И вскоре, к удивлению матери, в нём обнаружилась склонность к сочинительству. При этом точные науки, такие как математика и геометрия, естествознание давались Петру с трудом.
Закончив учебу, Петр наотрез отказался от работы приказчиком в семейной лавке, сославшись на то, что в нём нет талантов к математике и счету. Мать согласилась с ним, так, как и сама не единожды могла в этом убедиться.
Два года болтался Петр без всякого дела в родительском доме, не желая отрываться от материнской юбки.
Бывало, встанет он вместе с домочадцами весенним или летним утром ранёхонько, обильно и сытно покушает с матушкой. А как все разойдутся по своим делам, начинает праздно слоняться по комнатам. Поскучает немного и пойдёт поглядеть, чем матушка Александра Васильевна с работниками на огороде или в саду занимается. Постоит возле них, посмотрит, а после присядет в садовой беседке под черемухой, или же примется расхаживать неподалеку между теплицами и громко вслух декламировать, приводя своих невольных слушателей сначала в умиление, а спустя время в раздражение.
Сама-то Александра Васильевна не слишком хорошо разбиралась ни в ямбах, ни в хореях. Можно сказать, она про них ничего толком сроду и не слыхивала. Но так как в момент декламаций купчиха не бездельничала, а в поте лица хлопотала, то и на дух не переносила, когда возле неё, кто-то без зазрения совести прохлаждался. А как только она видела такое нерадивое прохлажденье, у купчихи начинало в душе всё зудеть и гореть. И она в сердцах принималась Петра упрекать.
Но Петру быстро надоедало слушать горячие материнские упрёки и выговоры. Сославшись на какую-нибудь нужду, он скрывался от матери в доме.
Найдет Петр Кузьмич себе какой-нибудь укромный уголок в комнатке, приляжет там на кровать или на диван. Да и замрёт, бесцельно разглядывая потолок, или же принимается считать мух на окне, наблюдая за тем, как лениво колышется от легкого ветерка занавесь на окне. И если не сморит его в этот момент сладкий сон, и в голову влетит внезапный стихирь, то он, как ужаленный, так и подскочит со своей удобной и мягкой лежанки: схватится за перо, и начнёт что-то лихорадочно записывать в синюю тетрадь. Или же, энергично жестикулируя, примется размашисто ходить по комнате и с выражением декламировать только что сочинённые вирши. А когда надоест ему так ходить или бегать, и он слегка подустанет, то снова и приляжет на диван, и глазки прикроет, и так мирно себе лежит и потчует.
Тем временем, Александра Васильевна, как заводная кружится по хозяйству: то по делам в лавку в Гостиный двор наведается, то на огороде или в саду так захлопочется, что и пообедать позабудет. А как вернётся домой, то и обнаружит, что в доме тихо. Работников-то и приживалок к полудню уже и не сыщешь: все, кроме сонно клюющей носом на кухне Аграфены, разбредутся по своим углам и каморкам, да и спят. Переполошится купчиха и пойдёт сына Петрушу по двору и дому искать. А как найдет его спящим в каком-нибудь уголке, да и всплеснёт руками, и встревожено спросит:
А я-то хожу по дому и думаю, куда ж ты подевался А что же ты не обедаешь? Уж, не заболел ли, сыночек? Дай-ка, я лобик потрогаю
Не лезьте, мамаша, отвечает хрипловатым басом, проснувшись и широко зевая, великовозрастный детина, не видите, вдохновенье сошло.
Эка, невидаль, вдохновенье твое да и что же теперь с ним делать-то? язвительно замечает купчиха. Она берёт стул и усаживается возле изголовья дивана.
Мне бы твои заботы, . Вот взял бы, да в лавку сходил. И то прок. А вдохновенье твое, чаю, никуда не денется. Гляди-ка, уже всю свою тетрадку исписал, будь она неладна! И бумаги на тебя не напасешься. Слышь-ка, сынок. А Гаврила Андреевич-то сегодня утром разве за тобой мальчика не присылал? Чего-то совсем закружилась, да и не заметила, приходил или нет?
Не было, маменька. А если и был кто, так ещё утром. А сейчас, уже полдень. Что толку теперь куда-то идти? Гаврила Андреевич поди и сам уже из лавки уехал.
Никуда он не уехал, до вечера там сидит, ещё пуще сердится Александра Васильевна, чувствуя в словах сына подвох и скрытое нежелание трудиться.
Сходил бы в лавку, узнал, что почем.
Не приставайте, маменька. Не пойду. Да, и знаю я, зачем он меня зовет. Приду к нему, обязательно пошлёт по своим поручениям. А мне разве охота куда-то ехать? Да и по чину хозяйскому не полагается. Для поручений приказчики и мальчики на побегушках имеются. А я теперь уже хозяин. Вот, если мне быть приказчиком, мечтательно произносит Пётр и прибавляет, да, вот беда: считать не люблю. А без счета в торговле, сами знаете, нечего делать! Вот, братья мои хорошо считают, поэтому и торгуют. Иван в уме даже тысячи складывает. А я не умею, жалуется он.
Не умеешь, знаю. Да и какой из тебя приказчик, соглашается купчиха. Она задумывается, а потом, спохватившись, говорит, а может, он тебя по другому делу просил зайти Ты все же сходи, разузнай
Пётр с искренним недоумением взирает на мать:
Вот вы только что сами сказали, что нужно идти обедать. Пока мы с вами поедим, потом поспим, а там уже и вечер наступит Нет, сегодня я, уж точно, никуда не пойду. Да и, не перепутали ли вы про Гаврилу Андреевича, матушка? Вчера он мне после ужина другое сказывал, что его весь день в лавке не будет, мол, сам поедет за город за мукой с новым поставщиком договариваться.
Ничего я не перепутала, в сердцах восклицает купчиха. Терпение её лопается, и она недовольно хмурится.
Но Александра Васильевна знает: сын лжёт. Ведь, она сама вчера тайком договорилась с Гаврилой Андреевичем, чтобы тот прислал с утра мальчика под надуманным предлогом. И Гаврила Андреевич не поехал договариваться насчет муки, и дожидается его в лавке. Купчихе хочется, чтобы любимец её не лежал бы на диване, как бревно и не сочинял глупые стишки, записывая в ненавистную ей синюю тетрадь. Это занятие она считает пустой затеей и блажью.
Заметив по лицу матушки, что та готовится разразиться в его адрес очередной тирадой упрёков, Пётр резво соскакивает с дивана и в радостном возбуждении выпаливает:
А я вчера свою поэму в редакцию отвёз.
Взяли? в замешательстве переспрашивает Александра Васильевна, сбитая с толку решительным сыновним натиском.
Да! Встретили благосклонно, торопливо рассказывает Петр и прибавляет, даже из-за стола изволили выйти, когда я вошел, его лицо расплывается в самодовольной и победоносной улыбке.
А чего бы ему не выйти-то, поди, уже знает тебя, ехидно замечает купчиха и качает головой. Пётр не замечает подвоха и, продолжая говорить, идёт к окну:
Поэму мою полистал, а потом положил на стол и говорит: «Уж, извините, сударь, но читать на ходу не могу, тем более такого талантливого автора». И убрал мою рукопись в стол, напыщенно прибавляет он.
Уж, прямо, и в стол, бормочет Александра Васильевна и недоверчиво смотрит на сына. Она догадывается, что тот привирает, но, как всякая мать, щадя сыновнее самолюбие, решает ему подыграть. Взгляд её немного смягчается, она согласно кивает, крестится с надеждой и приговаривает:
Ну, дай-то Бог, сынок, дай-то Бог Хорошо бы уж, тебя бы напечатали. Бедный мой . Поди, уже и как исстрадался, ожидая, сокрушенно вздыхает она.
Ничего. Всё равно я их всех одолею. Они потом ещё и в очередь ко мне выстроятся, умоляя, чтобы я в их журнале печатался. Вы ещё увидите, как обо мне в газетах писать будут. Я знаю, уверенно восклицает Пётр. Он поправляет постель и снова падает на диван, закидывает руки за голову и мечтательно смотрит на потолок.
Дело в том, что он ещё ни от кого не слышал по поводу своих сочинений прямой и честной критики, полезной для всякого автора. Его самолюбие растет вместе с ним, как на дрожжах, подогреваемое лестью и естественным восхвалением его матери, и в итоге принимает уродливую гипертрофированную форму, способную поглощать одну только лесть, и не терпящую ни малейших возражений или сомнений в его исключительном таланте. И хотя сама Александра Васильевна уже давно перестала восхищается его сочинительством, считая пустым времяпровождением и блажью, сейчас, она почему-то снова и снова повторяет излюбленную фразу:
Ну, дай Бог, дай бог, вздохнув, повторяет Александра Васильевна и отворачивается. Сердце этой деятельной, здравомыслящей и энергичной женщины тает, будто сопревший снег под ярким весенним солнцем. И она от великой материнской любви прощает сыну все его недостатки, лень и обман. Наклонившись, она гладит его по голове, будто малого ребенка. Окончательно успокоившись, она поднимается и идёт хлопотать с обедом.
После обеда, Александру Васильевну и саму уже тянет ко сну. Распорядившись об ужине, она уходит в свою маленькую и заставленную громоздкой мебелью и коврами комнатку, где ложиться на пуховую перину. Спустя ещё некоторое время за плотно закрытой дверью разносится её храп.
Дождавшись, когда мать уснёт, Пётр соскакивает с дивана и, крадучись, тихонько проскальзывает в комнату матери. Там он открывает комод и вытаскивает из-под сложенного постельного белья несколько сторублевых ассигнаций, которые прихватывает с собой. Переодевшись, он благополучно покидает дом и исчезает в неизвестном направлении. Обычно его нет до ночи. Молодой человек может гулять до утра в каком-нибудь ресторане или трактире. Возвращается Пётр ближе к рассвету. Иногда ему удаётся проскользнуть незамеченным в свою комнату и юркнуть в постель, притворившись спящим. Но чаще его поджидает уже в сенях рассерженная мать, которая не спит. Александра Васильевна встречает сына громкой и отчаянной руганью. В ответ Пётр может буянить и крушить всё, что попадётся под его пьяную руку.
Однажды, он явился домой с чужим пистолетом и начал демонстрировать матери приобретенные навыки в стрельбе, заставив и мать, и ключницу приседать от страха при оглушительных звуках выстрелов. При этом утверждая, что стреляет метко и может попасть с большого расстояния даже в самый маленький предмет. В качестве мишени он выбрал стоящие на серванте в гостиной любимые купчихой немецкие фарфоровые фигурки, и начал по ним палить. Шум, дым из дула пистолета, вопли ужаса, крики отчаяния и слёзы, мать и домочадцы в ужасе разбежались, прячась, кто в сарае, а кто в кустах. Хорошо ещё, что в тот раз в затворе оказалось мало патронов, да и те, очевидно, были холостыми, а то не избежать беды! Беспокойная ночь заканчивается тем, что проголодавшийся повеса уснул, сидя на стуле на кухне.
Но вскоре до купчихи стали доходить слухи, что сын связался с какой-то нехорошей кампанией. Теперь его частенько видели разъезжающим в чужих экипажах в окружении подвыпивших гуляк. Половые приносят купчихе на дом счета из ресторанов, которые нужно оплачивать.
3
Заветный комод в собственной комнате, из которого Петр раньше мог вытащить деньги на свои пьянки, Александра Васильевна теперь запирала на ключ.
Спустя время, устав от ночных кутежей, Пётр идет с повинной головой к матери и просит пристроить его в какое-нибудь «тёплое местечко».
У родного брата в Гостином дворе он работать отказывается, заявляя, что стыдно быть на побегушках у родного брата.
Так то же свой человек, братец родной. Он и поможет в случае надобности, и не посоветует. Чужие-то с тебя три шкуры сдерут за провинность, уговаривает купчиха.
Не уговаривайте. Не пристало мне позориться перед братом. Да я ежели ошибусь, Гаврила Андреевич вдруг не удержится и про меня Ивану расскажет, тот засмеёт. Нет, маменька. По мне, лучше к чужим на службу идти, чем к брату родному.
Ну, как хочешь, милушка, как хочешь. Лишь бы от этого и впрямь прок какой был, соглашаясь, вздыхает Александра Васильевна.
Она договаривается, и Петра берут помощником приказчика в галантерейный магазин старинного знакомого покойного мужа. Но спустя два месяца приключается нехорошая история, о которой купчиха узнает от самого хозяина магазина.
В один из дней в магазине у покупателя пропадает сумка с деньгами, которую тот оставляет при входе, на стуле. В торговом зале в тот момент, никого, кроме Петра, не было, и все подозрения сразу же падают на него. Находится свидетель в лице дворника, который уверяет владельца, что видел молодого человека, спешно покидающим магазин с черного входа с коричневой сумкой в руках. В тот день Пётр домой не вернулся. Купчиха забеспокоилась сразу и уже на следующий день кинулась его разыскивать. В магазине он с утра он также не появляется. А вечером дворник докладывает измучившейся от неведения матери, что видел молодого хозяина, проезжающим по улице в новом сюртуке с незнакомыми людьми. Об обстоятельствах пропажи чужой сумки купчиха узнает на другой день от владельца магазина, который заезжает к ней с жалобой. Младшего Ухтомцева подозревают в краже, его нигде нет, и на него имеются показания свидетеля.
Александре Васильевне ничего не остается, как попытаться замять судебное дело. Она уговаривает владельца магазина не придавать дело огласке и решить его миром, выплачивает необходимые деньги. И на этом дело из уважения заминают.
Пётр пропадает неделю. А когда он заявляется домой пьяным, мать набрасывается на него с бранью. Петр в ответ тоже буянит. Перебранка заканчивается на кухне, куда разбушевавшийся хулиган наведывается в поисках еды. Насытившись, он там и засыпает, сидя за столом с разлитыми на скатерти щами и, свесив безвольную голову на грудь.
На следующий день Александра Васильевна долго беседует с сыном, увещевает, ругает его и плачет. В конце разговора берёт с него клятву, что такого не повториться.
Но проходит три дня, и всё повторяется снова
Совсем извелась купчиха в этой борьбе за непутевого сына. Уж, и не знала, к кому ей бежать за помощью: то ли к священнику, то ли к сыну Ивану, который живет поблизости, то ли ей везти его силой к доктору в психиатрическую больницу
Однако, мучения матери имеют странное свойство. Купчиха свято верит лживым обещаниям сына «больше не пить». Отчего в ней, в здравомыслящей женщине наравне с житейской мудростью, прозорливостью и смекалкой, уживается подобное легковерие, и даже какая-то детская наивность, сама она не задумывалась.
Стоит только Петруше после очередного кутежа повиниться и покаяться перед матерью, пообещав, что с завтрашнего дня он больше пить не будет, как в сердце матери вместо тревоги воцаряются покой, и дыхание становится легким, свободным. Купчиха распрямляет болезненно отяжелевшую спину, и в голосе её вновь проявляются властные нотки. Черты морщинистого закаменевшего лица разглаживаются и смягчаются, взгляд, которым она смотрит на сына, исполнен горячей надежды, сердце переполняет жалость и умиление.
Царящая в доме гнетущая и нервная обстановка кардинально меняется. И вот уже из изгоя Петр мгновенно возносится матерью на пьедестал и предстает перед ней в ареоле страдающего мученика.