Я вообще загораю очень хорошонесмотря на относительно светлые волосы, у меня смуглая кожа, это, наверное, наследство моей бабушки-еврейки, и так как я весь свой рабочий день проводила на море, то вообще вскоре превратилась в шоколадку. Рассматривая себя в осколок зеркала, который я нашла в кладовой у Ванды, я осталась довольна: загар мне идет, кожа от солнца и соленой воды, как ни странно, становится гладкой без всяких кремов и лосьонов; волосы, слипающиеся от соли, выглядят тем не менее более пышными и высоко поднимаются надо лбом. У меня правильные черты лица, правда, нос чуть вздернутый, но мне самой моя физиономия кажется какой-то обезличенной, чуть ли не лишенной индивидуальности: как-то раз по телевизору показывали видеозапись заплыва, в котором я участвовала, и я с ужасом увидела, что в резиновой шапочке и закрытом стандартном купальнике меня невозможно отличить от других спортсменок. Загар же придает мне индивидуальность: бронзовый цвет кожи подчеркивает высоту скул и вообще делает более четкими контуры лица, а глаза из просто карих превращаются в искрящиеся золотисто-каштановые.
Впрочем, может быть, я себе льщу и ни Ашуко, ни загар не сделали меня более привлекательной? Иначе почему у меня так мало поклонников, а все мало-мальски подходящие ухажеры роятся вокруг Ники и Вики?
При этом я вовсе не завидовала подругам, а, наоборот, радовалась за них. Мой характер, конечно, далек от идеала, меня многие не любят, причем мужчины относятся ко мне намного лучше, чем женщины, и соответственно я к ним. Из бассейна Олимпийской деревни я была вынуждена уйти не в последнюю очередь из-за того, что «бабушка» (так мы называли старшего тренера, многократную олимпийскую чемпионку) меня возненавиделаслишком много внимания обращали на меня коллеги-мужчины. А могла ли она относиться ко мне иначе, с ее-то внешностью, характером и амбициями? В спорте гораздо легче стать чемпионкой, чем доказать, что ты этого достойна в обычной жизни.
Но, когда я приезжаю в Ашуко, все чудесным образом меняется. Не говоря уже о том, что у меня нет, никогда не было и, надеюсь, не будет разногласий с подругами, что я обожаю свою тетушку, я и с другими женщинами на биостанции нахожу общий язык. Я в прекрасных отношениях с Инной Вертоградовой; с Галиной Ромашовой я, как говорится, тоже никогда не ссориласьвозможно, мы бы сошлись и поближе, но у нас слишком мало точек соприкосновения. Только с Эмилией, женой начальника экспедиции Максима, я не нашла контакта, но тут моей вины нет: Эмилия не любит всех молодых и хотя бы капельку интересных женщин и старается держать их подальше от своего мужа.
К тому же генеральшаэто всегда больше, чем сам генерал, и если Максима его должность тяготила, то Эмилии очень нравилось быть начальницей. Впрочем, не могу ее осуждатьможет, на ее месте я вела бы себя точно так же.
Нет, я никак не могла завидовать Вике и Нике.
Но почему же мне достался самый неудачный кавалер из всехСаша-толстый, презабавный малый, над которым нередко потешался весь лагерь? Почему, если кто-то из «взрослых» и обращает на меня внимание, то это не кто иной, как Панков, мужчина уже в летах, с брюшком и поседевшей бородой, которого никто не воспринимает всерьез? Кто же такая я сама, если у меня такие поклонники?
Впрочем, о чем это я думаю? Разве у меня нет доктора А-Кима? И тут же эта мысль меня поразила: я до сих ни разу не вспомнила о нем. С доктором Арсением Кимом, которого прозвали А-Кимом по какой-то дурацкой ассоциации с героем одного рассказа Джека Лондона, я три года вместе работаю, и столько же лет онмой любовник.
А-Кимнаполовину кореец, и от своего отца кроме монголоидных черт лица и раскосых глаз он унаследовал и древние познания своего народа. Ну, может быть, не все, но хотя бы частичку. Он рефлексотерапевт, то есть занимается иглоукалыванием, и целитель, что называется, от Бога.
Когда вся медицинская и околомедицинская публика зачитывала до дыр отвратительно отксерокопированный «Точечный массаж» Гоао Лувсана, доктор А-Ким только усмехался себе в усыправда, усов у него нет, он всегда чисто выбрит, коротко подстрижен и аккуратно одет. А-Ким читает древние рукописи в подлиннике, и его искусные пальцы могут найти любую активную точку на теле ли, на ушной раковине или на подошве человека. Доктор А-Ким делает чудеса. За несколько сеансов массажа и иглотерапии он возвращал бесплодным женщинам способность к деторождению. Лечившиеся уже много лет у самых лучших гинекологов и на самых модных грязевых курортах, отчаявшиеся женщины обращались к нему, как к своей последней надежде, а потом, забеременев, летели к нему с радостной вестью со слезами на глазах. А родив, некоторые счастливые матери давали такому долгожданному первенцу непопулярное в то время имя Арсений, и это было для моего доктора высшей наградой. Умел он делать и совсем противоположные вещимногие из моих приятельниц к нему обращались, и он избавлял их от нежеланного плода быстро и почти безболезненно, при этом заодно подлечивая кому придатки, кому печень. При всем том доктор А-Ким был небогат. Он не брал от больных денег и ценных подарков не из принципа (он-то как раз считал, что целитель должен жить не роскошно, но ни в чем не нуждаясь), а просто так ему было спокойнее: как раз в начале восьмидесятых в стране началась очередная кампания по поводу врачей-взяточников, и даже букеты цветов мы выносили из поликлиники, завернув в газету.
А у доктора были недруги: многим не нравилось, что он вопреки авторитетам, которые посчитали какой-то случай безнадежным, за него бралсяи вылечивал больного. Коллеги писали на него доносы и пытались объявить его шарлатаном. По счастью, он вылечил дочку одного министра, и благодарный отец прикрывал его от врагов.
Если бы доктор А-Ким пил, то он скорее всего спился бы, потому что его заваливали бутылками коньяка, от которых он отказаться не мог, не обидев пациента, но доктор А-Ким не пил. У него, на мой взгляд, вообще не было недостатков, одни достоинстваможет быть, поэтому я о нем и начисто забыла.
Частной практикой доктор не занимался, популярности не искал, престижных пациентов не приваживал, диссертаций не писал, просто отсиживал положенные часы на приеме в нашей специализированной поликлинике, а все свободное время отдавал своим древним медицинским трактатам, травам, которые он собирал сам (каждое лето он ездил за ними то на Памир, то куда-то в Приморье) и из которых он составлял чаи и настойки, и мне. Других интересов у него не было.
Честно говоря, я сама не понимаю, каким образом я попала в список тех предметов, которые занимали доктора А-Кима. Может, это случилось потому, что мы все время работали вместе.
Может, оттого, что мы с ним такие разные. Я человек общительный, люблю шумные компании и зрелища, а А-Ким (я даже в постели звала его А-Кимом) ярко выраженный интроверт, ему никто не нужен. Яспортсменка, кроме плавания занималась еще очень многим: фехтованием, бегом и еще черт-те чем, во мне много энергии, и вся эта энергия выплескивается наружу, а доктор увлекался только корейской борьбой таэквондо, которая основана на медитации. Ячеловек очень земной, если не сказать приземленный, открытый и живу реальной жизнью, а А-Ким большей частью погружен в свой внутренний духовный мир. Как это? «Стихи и проза, лед и пламень не столь различны меж собой»
В общем, мы вместе уже три года и встречаемся один-два раза в неделю; он меня чуть постарше, чуть повыше и чуть уже в плечах, и наш роман очень удобен нам обоим: мы коллеги, занимаемся одним и тем же делом и работаем с одними и теми же пациентами. Я многому от него научилась. Но пламенных чувств друг к другу мы не испытываем. Возможно, бурные страсти вообще не в его характере, но я-то знаю, что я способна на большее: как я любила Сережу в наши первые месяцы! В постели у нас все хорошо, он искусный любовникслишком искусный, на мой взгляд, и притом не по-европейски: просто он знает такие точки, которые могут довести женщину до экстаза, но я не чувствую при этом того взлета эмоций, который так ценит женщина в физической любви
В прошлом году он предложил мне выйти за него замуж, но я попросила его не торопиться, он понял и согласился со мной. Я точно знаю, что у него нет никого другого. И понимаю, что рано или поздно, но я выйду за него замуж. Иногда такая судьба меня радует, иногда пугает.
Но пока я свободная женщина и нахожусь в свободном полете. Доктор А-Ким остался где-то далеко за горизонтом, там, в Москве (а может, он как раз сейчас на Памире). И если у меня нет других поклонников, то возьмемся за Сашу-толстого. Конечно, он мне и даром не нужен, но попробуем сделать из него человекаот нечего делать.
А кстати, почему он такой толстый? Неправильный обмен веществ или просто распущенность и растренированность? Судя по всему, последнее. И к тому же он страшно много ест и вечно голоден. Только вчера я наблюдала на кухне такую картину. Ника жарила оладьи на двух сковородах, обливаясь потом в своем мини-бикиниправда, к этому миниатюрному купальнику полагалась еще мини-юбочка. Саша-толстый, который был у нее костровым, внес в тесное помещение бак с водой и так там и остался. Он пытался выпросить у Ники оладышек, и та дала ему один неудавшийся блиниз тех, что комом, и сказала, что больше он не получит.
Ей было не до него: на одной сковороде оладьи как раз подоспели, и она, подхватив на лопаточку готовый оладышек, направилась к столу, на котором стояла миска с оладьями, но на пути у нее оказался Саша. Она попыталась обойти его слева, но тот сразу же передвинулся, закрыв ей проход, она метнулась направоон снова оказался перед ней. Оладышек не вынес этих резких маневров и упал на пол. Довольный Саша подобрал его и тут же, не сходя с места, слопал, а у Ники чуть не подгорели все остальные оладьитак мы с ней смеялись. Кстати, Саша этим не ограничился и тут же оприходовал несколько подгоревших оладьев, отложенных в сторону для Славиковой сороки.
И я решительно принялась за Ивановского. Утром я его будила еще до гонга на подъем и заставляла делать вместе с собой утреннюю гимнастику. Не то чтобы я всегда регулярно делала зарядку, но она никогда не помешает, зато смотреть на то, как Саша-толстый, пыхтя, приседает и пытается встать, с трудом разгибая дрожащие колени, было очень забавно. Он просил о пощаде, но я была неумолима. После зарядки мы обычно бегали трусцой; так как единственная подходящая для этой цели дорога вела на Дельфинье озеро, то мы взбирались бегом на гору. Впрочем, бегэто слишком сильно сказано. Бежала я, все время его подгоняя, а он с жалобным видом едва переставлял ноги.
Через некоторое время на это уникальное зрелище приходило с утра посмотреть чуть ли не пол-лагеря, и болельщики поддерживали несчастного Ивановского приветственными возгласами.
Кроме того, я заставила его сопровождать меня на Лысую гору. Каждый, кто приезжает в дельфинарий, обязательно должен хоть раз взойти на Лысую горуэто обычай такой, превратившийся чуть ли не в ритуал. Как ни странно, но охотников взобраться туда во второй раз находится почему-то мало. Я сама до этого была на вершине только однажды. Я хорошо помню этот случайя отправилась туда в длинной юбке и босоножках и прокляла все на свете, продираясь в таком виде сквозь кусты держиморды и можжевельника, густая поросль которого почти перекрывала тропинку поближе к вершине. Собственно говоря, в тот раз я попала на Лысую гору совершенно случайно. Я с Феликсом тогда возвращалась с раскопок: под самым поселком Ашуко археологи из Анапы раскопали пифосыогромные глиняные кувшины, в которых наши предки хранили зерно, и мы ходили на них посмотреть. По дороге назад мы встретились с Никитой, который вел на Лысую гору своего практиканта, недавно приехавшего на базу. Выяснив, что Никита специально заранее не предупредил меня об этом походе, потому что этот сложный маршрут якобы не для женщин, я тут же за ними увязалась в чем была, несмотря на громкие протесты Никиты и увещевания Феликса.
Естественно, я не проронила ни слова, когда колючки впивались мне в кожу, и ни на секунду их не задержала, но нельзя сказать, чтобы об этом подъеме у меня остались приятные воспоминания. Особенно мешала мне модная в том сезоне летящая юбка до пят: то Никитин практикант наступал мне на подол, то я сама запутывалась в зарослях держиморды или не менее колючей ежевики и освобождалась, оставляя на колючках лоскутки ситца.
Конечно, вид с вершины Лысой горы открывался необыкновенный: бесконечное темно-синее, отливающее фиолетовым у самой линии горизонта море (в тот очень жаркий и безветренный день поверхность его была совершенно зеркальной), береговая линия, изрезанная заливчиками и бухточками, прямо под намимыс Ашуко с маяком на нем. Мне, обливавшейся потом, страшно захотелось нырнуть прямо туда, в это море, в эту казавшуюся с высоты такой прохладной воду Со всех остальных сторон нас обступали горыневысокая гряда шла прямо за нами, а в ущелье слева от биостанции, идущем в сторону Абрау, уже сгущалась синеватая дымкатам между вершинами застряли облака. В Ашуко уникальный микроклиматесли в Анапе, или Новороссийске, или даже в ближайшем к нам Абрау идет дождь, то он чаще всего не доходит до дельфинарияего закрывают горы, которые не пропускают к нам тучи.
Поэтому льет у нас обычно тогда, когда ветер пригоняет перенасыщенный влагой воздух с моря, с юго-востока, а норд-ост обычно приносит с собой прохладу, но не сырость и не дождь. Погода в этом сезоне, когда в начале июля холодный северо-западный ветер сочетался с ливнями, абсолютно не характерна для этих мест, и нас, продрогших в те несколько дней чуть ли не до мозга костей, должна была утешать уникальность этого природного явления.
Но виды видами, а надо было спускаться И мы спускалисьна пятой точке по облысевшему склону горы. Как дети со снежной горки, мы мчались вниз с бешеной скоростью, вздымая клубы сухой пыли и подбадривая себя восторженными воплями. Огромный камень, сдвинутый с места массивным телом ехавшего по склону чуть выше меня практиканта, промелькнул совсем рядом с моей головой, но меня не задел. Так мы пролетели чуть ли не полгоры и остановились только там, где почти отвесный склон переходил в пологий спускперемазанные, в порванной одежде, но довольные. Это был единственный случай в моей жизни, когда спуск оказался легче, короче и гораздо приятнее, чем подъем. Мы очень быстро добежали в тот раз до моря и вошли в воду, не раздеваясь, и я поняла, что такое блаженство.
Но сейчас я решила подняться на Лысую гору не в самый солнцепек, а рано утром, пока еще прохладно, и в подходящей для этого одежде.
У меня еще остался килограммчик лишнего веса, и я захотела от него окончательно избавиться. Я, конечно, предложила девочкам составить мне компанию, но они отнеслись к этой идее скептически. Захотел было отправиться со мной на гору йог Саша-тощий, но, узнав, что Ники не будет, тут же охладел к этой затее, и у него нашлись другие дела. Так что остался один Саша-толстый.
Не буду описывать подробности нашего похода. На мой взгляд, все прошло чудесно, на этот раз я не запуталась в кустарнике, не оцарапалась о колючки и почти не запыхаласья явно пришла в свою лучшую форму. Но для Саши-толстого Лысая гора оказалась последней каплей: после нее он сломался. Он взбунтовался: категорически отказался и делать зарядку, и бегать трусцой; громогласно заявил, что физические упражнения наносят организму один только вред; даже почти охладел ко мне.
Не знаю, как его организм, но вот его костюм потерпел от наших спортивных занятий значительный урон. Ивановский находился на биостанции с самого начала сезона, с апреля, и здорово за это время поизносился. После моих тренировок его единственные плавки расползлись окончательно, и это было почти трагедией. Как известно, при советской власти плавки можно было купить где угодно, но только не в курортных городах.
Сколько экспедиций ни посылали за этой необходимейшей деталью туалета в Новороссийск, Геленджик, Анапуплавок нигде не было, а если и были, то не его размера. Поэтому Саша-толстый выглядел весьма живописно: на голое тело он надевал то, что осталось от плавок, поверх нихпочти столь же растерзанные шорты, а для надежности и сохранения общественных нравов он сверху еще повязывался свитером; в таком виде он и работал, и купался, и сидел за общим столом.
Саша-толстый был уникумом, о котором в Ашуко еще предстояло сложить легенды. Надо сказать, в качестве кавалера он был труднопереносим даже для такой решительной женщины, как я, но у него были другие достоинства. Он был в Ашуко уже третий сезон и надеялся, что его возьмут в институт на постоянную работу. Хоть он и числился лаборантом, но обычно ему поручали тяжелую физическую работу, не требовавшую излишних умственных усилий, так боялись его глубоких аналитических способностей. Чуть ли не каждый день он выдавал по афоризму, которые становились составной частью ашукинской мифологии.