Приходил Миша Гнеденко, как всегда, со своей кружкой. Его поварихи любили: будучи чрезвычайно худым, он тем не менее ел очень много, а кулинары всегда ценят тех, кто отдает должное их трудам. Впрочем, он был любимцем не только поварих, но и всего лагеря; он был чудаком, и одно его присутствие на базе привносило в нашу жизнь какую-то особую ноту.
Позже с мрачным видом подходилон всегда с утра был мраченфизиолог Гера Котин, имевший несчастье жить в домике по соседству с Мишей.
Как спал? спрашивал его Миша.
Нормально, отвечал сонный Гера, если бы ты меня не разбудил, было бы просто отлично.
Герман, молодой человек привлекательной наружности, слегка склонный к полноте, располагал к себе с первого взгляда; он обладал очень добрым и любвеобильным сердцем, которое вмещало в себя не только друзей, но и многочисленных женщин. Окончив свои дневные труды, он имел обыкновение проводить вечера и ночи в активных поисках представительниц слабого пола, которым он готов был скрасить жизнь.
Независимо от того, находился ли он в стадии поисков, ухаживания или активного обоюдного украшения жизни, он вечно не высыпался.
Как я мог не разбудить тебя, Герочка? Завтрак ведь. Манная кашка, продолжал его терзать Миша и, обращаясь ко мне, добавлял:О нем же забочусь. Он ведь вечером не сможет пить пиво, если утром не поест кашки. Желудок уже не тот.
Через час после завтрака надо было переносить афалину. Нужны были мужчины, и искали Мишу. Нашли его в его домике спящим как былпрямо в одежде и очках.
Миша, да ты, никак, спишь? злорадным тоном спросил его Гера.
Нет, это не я сплю, это мои очки спят.
К Мише, этому черноволосому симпатичному чудаку, вечно озабоченному, постоянно мелькавшему то здесь, то там (находившемуся в броуновском движении, как о нем говорил Гера), с симпатией относился не только кухонный народец, но и практически все, кто бывал на биостанции.
К любимцам поварих принадлежал и профессор Лапин, который ел пусть и не слишком много, но зато поглощал пищу так аппетитно, что даже смотреть на него было вкусно, и к тому же он умел красиво благодарить тружениц плиты и поварешки.
Впрочем, почти все научные сотрудники вели себя по отношению к ним благородно: молчали, если щи казались им прокисшими (и такое бывало, когда отключали свет и соответственно холодильники), зато просили добавки удавшегося блюда, и девочки расцветали.
К плохим едокам, с точки зрения поварих, относились в основном женщины: они ели маловсе как одна берегли фигуру и часто фыркали, вполголоса рассуждая о том, что они это блюдо приготовили бы лучше. Впрочем, такие мысли вслух высказывала в основном Елена Аркадьевна, пытавшаяся сидеть на диете, но тем не менее всегда съедавшая полную порцию. Впрочем, женщин за столом было мало: те, кто работал на биостанции семьями, чаще всего готовили сами, изредка показываясь за общим столом по каким-то официальным поводам, например, по случаю чьего-либо дня рождения. Кроме поварих, нашей выдающейся хозлаборантки, Ванды и меня при кухне постоянно питались еще две особы женского пола: Ляля и Люба. Ляля, худенькая, изящная блондинка лет двадцати пяти, с вьющимися волосами и мелкими маловыразительными чертами лица, работала лаборанткой; почти все свое время она проводила в КПЗ, где постоянно красила какие-то срезы и возилась с предметными стеклами. К столу она выходила только что-нибудь поклевать.
В отличие от неутомимой пчелки Ляли Люба, дочь генерала, девушка очень большая, некрасивая и неуклюжая, находилась в дельфинарии по большому блату. Но так как Тахир категорически запретил пребывание на территории биостанции нетрудовых элементов, то бишь тунеядцев, то Максим решил подыскать ей хоть какую-нибудь работу. Сначала ее определили на кухню, но там она показала свою абсолютную профнепригодность, и тогда ей поручили красить заборы. Она слонялась вдоль ограды с ведерком зеленой краски и кистью в руках и при первой же возможности бросала их и бежала на пляж, где валялась на камнях в своем модном невообразимого цвета купальнике с глубокими разрезами на бедрах, из которых безобразно выпирали рыхлые не по годамей было восемнадцатьтелеса. Периодически из ворот биостанции выскакивал Максим и, грозно хмурясь, призывал ее к выполнению трудовой повинности; тогда она тяжко вздыхала, нехотя поднималась на ноги и, сгорбясь, брела к брошенным орудиям производства. Поистине ей не хватало для выполнения этой задачи того энтузиазма, с которым взялся красить забор Том Сойер!
Люди на базе все время менялись, у кого-то кончался срок командировки, и он уезжал в Москву, кто-то, наоборот, приезжал, кто-то уходил на катере на отлов животных, кто-то прилетал чуть ли не прямо из Перу, где титаническими усилиями Рахманова была налажена работа с речными дельфинамииниями.
И среди всего этого народа случайных людей почти не было. Все мы: научные сотрудники, тренеры, просто сезонные рабочиелюбили животных, море и полевой образ жизни. Кроме Любы к категории чужаков в этот год можно было отнести разве что Алексея, приехавшего в качестве сезонного рабочего. Мы так и не смогли понять, какими ветрами занесло к нам в Ашуко, в наше близкоеиногда чересчур близкоек природе существование рафинированного московского вьюношу, сына дипломата и студента Института международных отношений. Он явно чувствовал себя в дельфинарии не в своей тарелке. Высокий, черноволосый, с холеным полным лицом, он вел себя как избалованный звездный мальчик, которым восхищаются все окружающие. Увы, на базе им никто не восхищался, и он как-то быстро скис.
На его красивой физиономии было постоянно написано выражение самодовольства, и он всегда мечтал произвести впечатление, особенно на женщин. Сначала он хотел было подкатиться к Нике, что было совершенно естественно, так как она была на биостанции, безусловно, самой красивой. Ника, избалованная вниманием стоящих мужиков, не то чтобы отбрила егопросто проигнорировала. Потом он пристал к Вике.
Мы с Викой плавали к каракатице и, вернувшись обратно, только- только собирались выбраться из воды, как вдруг прямо перед нами на пляже возник Алексей, которому уже успели дать прозвище Нарцисс, и безо всяких предисловий, будто не замечая меня, к ней обратился:
Мне сказали, что вы занимаетесь психотерапией. Расскажите мне о технике внушения. Мне как воздух нужна эта информацияна моем будущем поприще владеть техникой внушения просто необходимо.
Мы как раз собирались подняться на ноги и выйти на прибрежную гальку, но так и остались в лежачем положении. Я тихо смеялась про себя, а Вика мягким, но решительным тоном (по-моему, с элементами внушения) ответила:
Вы знаете, в двух словах на этот вопрос не ответишь. Для того чтобы овладеть этой техникой, надо учиться шесть лет в медицинском и еще несколько летпо специальности. И она демонстративно отвернулась от него и обратилась ко мне:Таня, я тут нашла замечательный камень с рисунком прямо как египетские иероглифы, но сразу же потеряла
Но отделаться от Нарцисса было непросто, и он от нее не отвязался:
А скажите, может быть, у вас есть с собой какая-нибудь литература на эту тему?
Я в отпуске, а в отпуске я читаю только детективы.
Мы плескались на мелководье, а он все продолжал, глядя на нас сверху вниз:
А какие бессознательные факторы участвуют во внушении?
Тут Вика окончательно разозлилась, и в голосе ее появились металлические нотки:
Если вас это так интересует, приходите ко мне в Москве на Арбат, 22, я веду там платные консультации по четвергам во второй половине дня.
Он обиделся и ретировался, а мы наконец вылезли на прибрежную гальку и посмеялись. Впрочем, Вика все еще была раздражена и сказала:
Хорошо еще, что он не пристал ко мне, когда я сидела на горшке!
Потерпев неудачу с поварихами, Алексей принялся за меня. Конечно, я не такая престижная особа, как почти кандидат наук Ройтман или не только красавица, но еще и умница Вероника Лисина. Я всего лишь массажистка, но все-таки в дельфинарии я занималась очень экзотичным, особенно для женщины, делом, да и на лицо не слишком страшна. И он обратился ко мне с просьбой помассировать егоякобы он потянул мышцы спины. В его тоне легко было уловить нотки снисходительности; я должна была понять, какую честь он мне оказывает, подставляя мне свою благородную спину.
В Ашуко я никогда не отказывала людям в подобных просьбахим это приятно, а мне нетрудно; тем более чувство долга никогда мне не позволит лишить помощи человека с травмой, даже если он мне чем-то неприятен.
Все предыдущие пять лет я ездила в отпуск в качестве массажистки при спортивных командах на олимпийские базы в Сухуми и Сочитам я массировала спортсменов чуть ли не с утра до ночи, но уставала не от этого, а от тренерских интриг. В Ашуко я занималась массажем прямо на пляжемне не хотелось превращать свой домик-пятихатку в пропахший мазями и кремами медпункт, а свою собственную кроватьв кушетку для массажа. И я помассировала Нарцисса. Как я его помассировала! Я не оставила на его чересчур полном для такого молодого человека теле ни единого живого места. Это было как раз перед самым гонгом на обед, и на пляж выполз чуть ли не весь трудящийся народец, поэтому все слышали мои комментарии относительно его недоразвитых мышц спины, излишней жировой прослойки на животе, неправильного развития костей таза, заросшего солевыми отложениями позвоночника. Моя совесть при этом была чистая не выдавала никакой секретной медицинской информации, я говорила чистую правду, все это окружающие могли видеть и сами. Он попытался вырваться, но не смогя уже говорила, что руки у меня очень сильные. Не драться же ему было со мной на глазах у всего лагеря! И я уж домассировала его до конца, под аккомпанемент одобрительных возгласов благодарных зрителей.
Когда я его наконец отпустила, физиономия у него была багрово-краснаяи отнюдь не от массажа. Он не убежал с пляжа, а медленно ушел, стараясь сохранить остатки собственного достоинства, но забыл свои полотенце и рубашку. Я представляю, какой удар нанесла я по самолюбию человека, который, как рассказывали мне мальчишки, вставал в душе перед зеркалом, и, приглаживая свои ухоженные волосыдаже в Ашуко он привез с собой какой-то специальный заграничный шампунь, говорил, любуясь своим отражением:
Разве похоже, что этот парень два года занимался каратэ?
Больше он никогда не просил меня его помассировать.
Но такие люди, как Нарцисс, были исключением. Он даже у вечернего костра на Красной площади казался чужим и перестал туда ходить. Ему было скучно. А без вечерних посиделок представить себе дельфинарий невозможно.
Поводов для них можно было найти бесконечное множество: чей-то приезд, отвальная, день рождения, День шампанскоготакие дни объявлялись просто так, когда не было других праздников, благо Абрау-Дюрсо был рядом, и наконец великий праздникДень рыбака. Но о нем разговор особый.
Вообще если сотрудники дельфинария не работали, то они скорее всего где-нибудь кучковалиськогда за чаем и кофе, но чаще на столе стояло что-нибудь более крепкое.
Трезвенников среди нас не наблюдалось, но и до положения риз обычно тоже никто не напивался. Наутро заспанные поварихи недосчитывались обычно кружек, да и мисок тоже.
Первое время после смерти Сергея я предпочитала вечерами общаться с людьми постарше, которых я знала давно, но как-то вечером Ника и Вика зашли за мной к Ванде, с которой я чинно пила чай, и потащили с собой на Красную площадь. На костре на решетке жарилась рыба; за ней следил, присев на корточки, Саша-толстый. Рядом с ним на деревянном ящике, заменявшем стол, были расставлены кружки, и Ляля нарезала хлеб; я поняла, куда делась та таинственным образом пропавшая буханка, о чем целый день сокрушалась Елена Аркадьевна. Все полукругом расселись у костра на всяких чурбачках и дощечках, и вдруг я оказалась однаподруги мои каким-то образом умудрились занять свободные места так, чтобы к ним можно было подсесть. Впрочем, Вика сама подвинулась поближе к Диме, который соизволил обратить на нее свое благосклонное внимание; с другого бока рядом с ней уселся Вадик и начал громко говорить о чем-то умном, перебивая Диму, а Вика молчала и блаженно улыбалась. Недаром она стала постоянно носить парадно-выходной купальник из ткани, напоминающей бархат, подумала я. К Нике подсел Саша-тощий, буквально поедавший ее глазами.
Тут костровой объявил, что рыба готова, и она попросила влюбленного студента за ней поухаживать. Пока он выбирал для нее рыбку поподжаристее, у костра появился Славик; Ника улыбнулась ему, и он тотчас же сел рядом с ней, заняв место Алешкина. Саша остался стоять перед ними как истукан, и Ника милостиво приняла у него рыбку. Но дальше все ее внимание безраздельно принадлежало Славику.
Я следила за уловками моих подружек, усмехаясь про себя. Как мне все это было знакомо! Как будто совсем недавно я и сама занималась такими маневрами, поощряя застенчивых ухажеров и разжигая ревность более дерзких поклонников! Как это все-таки приятнонравиться! Но, увы, на мою долю выпал Саша-толстый. Он, сопя, уселся рядом со мной и положил мне на колени газетный лист, а на негосамую-самую поджаристую рыбку из всех. Что ж, и за это надо сказать судьбе спасибо.
Периферическим зрением я наблюдала, как Витя о чем-то тихо переговаривается с Лялей, у которой был такой же серьезный вид, как днем в лаборатории. Мне стало смешно: едва заметив, что я подхожу к костру, Витя куда-то ретировался, но через пять минут появился сновауже в ушанке. Ни на берегу, ни на каракатице он сегодня не появлялся.
Все наслаждались жизнью, только генеральская дочка с унылым видом сидела одна, никто не обращал на нее внимания. По кругу пошли кружки с домашним вином, терпким, по вкусу слегка напоминавшим «Изабеллу».
Кто-то из ребят достал гитару и тихо запел себе под нос:
Бесконечная голубая волна
Все течет, все течетне кончается
Море Черное, словно чаша вина,
На ладони моей качается.
Несколько голосов подхватило мелодию, и нестройный вначале хор запел дальше:
Я все думаю об одномоб одном,
Точно берег надежд покинувший,
Море Черное, словно чашу с вином,
Пью во имя твое, запрокинувши.
Это моя любимая песня, мне нравятся в ней и мелодия, и стихи, и сам авторя просто влюблена в песни Окуджавы. Но сегодня на самом-самом берегу Черного моря это звучало как-то по-особенному, правда, чашами нам служили украденные с кухни кружки, ну а за кого выпитьэто всегда найдется, если есть что.
6. ВЛЮБЛЕННЫЕ И ПОКЛОННИКИ
Тот дух легкого флирта, шутливой, кокетливой игры, что так был заметен на Красной площади, очень хорошо повлиял на девочек и на меня саму тожеотраженным светом. Впрочем, возможно, эту атмосферу создавал сам Ашуко, не только его уникальная природа, но и уникальное влияние самой природы на людей. Может быть, животные, содержавшиеся на биостанции, создавали какое-то особое биополе? Но каждый, кто попадал на Ашуко, как будто освобождался от всех сдерживающих рамок, раскрепощался, становился самим собойтаким, каким бы он никогда не посмел быть в любом другом месте. Люди менялись на глазах, как только ступали на ашукинскую землю: примерный муж внезапно становился донжуаном, а серая, заезженная жизнью мышка превращалась в покорительницу сердец; человека, проповедовавшего в Москве здоровый образ жизни, посреди ночи с трудом дотаскивали до постели, а серьезный кабинетный ученый оказывался первостатейным хохмачом.
В Ашуко люди как бы проявлялись, из черно-белых негативов вдруг получались многокрасочные изображения, и иногда в характере их появлялись такие черты, о которых сам человек и не подозревал. Я, например, считаю себя особой весьма приземленной, рациональной, чуть ли не циничной; но в Ашуко меня вдруг захлестывает романтика. Меня охватывает дух авантюризма, я совершаю несвойственные мне в городе импульсивные поступки, и, главное, я влюбляюсь. Только на Ашуко мне удавалось влюбляться очертя голову. Пусть пробуждение потом бывает очень болезненным, это все равно прекраснолюбовь в Ашуко!
Прожив на биостанции чуть больше недели, мы с девочками были уже далеко не те бледные, чуть ли не изможденные повседневными заботами создания, которые встретились в аэропорту. Нет, мы загорели, окрепли, были полны сил, и в глазах у всех нас троих появился подозрительный блеск. Как только я пришла в себя, я стала вести такой же образ жизни, как и мои подруги, то есть, не забывая о работе, находила время и для развлечений. Мы постоянно, по московским меркам, недосыпалиу нас на сон оставалось от силы часа три-четыре, но тем не менее чувствовали себя прекрасно. И выглядели мы при этом отнюдь не как сонные мухи.