Эрих фон НеффПроститутки на обочине
«Мои драгоценные»
Я подобрал её неподалёку от городка, называвшегося Пойнт-Арена; она направлялась на север. Длинные чёрные волосы, бёдра чуть широковаты. Держалась она независимо.
Я из апачей, ответила она на мой незаданный вопрос. А ты из какого племени?
Потом сказала:
Заверни-ка в город. Хочу купить пива.
Я завернул в город, остановил машину возле винной лавки. Моя попутчица вернулась с упаковкой из шести банок.
Потом сказала:
Подбрось меня до почты.
Я довёз её до почты. Она вернулась в машину с двумя открытками. Спросила:
Есть ручка?
Я дал ей ручку.
«Мои драгоценные Роберта и Лиза, я еду на север. Один хороший человек согласился меня подвезти. Люблю вас, сильно-сильно. Ваша мама», написала она на одной открытке. А на другой: «Генри ты ленивый говнюк. Потратил всё пособие на своих приятелей и на шлюх. Отвези моих драгоценных деточек к бабушке. Я еду на север, чтобы найти работу. Может, на Аляску. Хелен».
Она снова сходила на почту, чтобы отправить открытки. Когда вернулась, я сказал:
Не уверен, что смогу отвезти тебя дальше Юрики.
Ладно, сказала она.
Я завёл мотор; она открыла банку пива. Дорога шла вдоль побережья; серые морские волны бились о серые прибрежные камни. Моя попутчица протянула мне банку; я отхлебнул глоток. Пить не хотелось. Было холодно и пасмурно. Она принялась за следующую банку. Я заметил, что она вся дрожит, куртки у неё не было. Моя старая куртка из толстой кожи лежала сзади, в багажнике универсала. Куртка была тёплая, но в ней было неудобно вести машину. Я остановился на пригорке, сходил к багажнику за курткой. Когда вернулся, попутчица стояла рядом с машиной и смотрела на морской прибой. Я тоже взглянул на прибой, вскользь, без особого интереса. Я не находил ничего интересного в волнах, бьющихся о камни. Просто стоял рядом и смотрел. Налюбовавшись вдоволь, она вернулась в машину. Я почувствовал раздражение. Она явно видела в прибое нечто большее и, к тому же, заставила меня ждать.
Я подал ей куртку.
Вот, сказал я. Можешь оставить себе.
Я был горд собой.
Ах, ты мой спаситель.
Она просунула руки в рукава, посмотрела на меня и улыбнулась. Похоже, она была рада надеть тёплую куртку.
Я так скучаю по моим драгоценным деткам, сказала она.
Я догадался, что отец детей намеревается их забрать. А она сбежала.
Она продолжала пить пиво. Сидела рядом, прижималась ко мне. Я чувствовал тепло её тела даже через одежду. Куртка была ей чересчур велика, она куталась в неё, как в одеяло. С лёгким хлопком открылась ещё одна банка; я слышал, как шипит рвущийся наружу газ.
Ты ведь не обижаешь женщин, правда? вдруг спросила она.
Нет, сказал я. И я был честен. Ну, почти. При определённых обстоятельствах я бы мог, наверное Но в любом случае без рукоприкладства.
Кстати, меня зовут Хелен. А тебя?
Эрих.
Мы пожали друг другу руки. Её ладонь была мягкой и тёплой. Я взглянул на её узкие брючки явно сшитые на заказ, с характерными складочками, как будто она полдня просидела в офисе. Не очень-то подходящая одежда для Аляски. Кроме сумки из супермаркета у неё с собой больше не было ничего. Определённо, она не была похожа на человека, собравшегося в дальнюю дорогу.
В прошлый раз я ехала с дальнобойщиком, похвасталась она.
Ну надо же.
А я был пивоваром, сказал я. Работал на заводе «Лаки Лагер».
Пила я такое. Хотя я пью любое, какое есть на полке.
А что, практично. Бери то, что есть на полке, и пей. Сведи множественность вариантов выбора к тому, что первым подвернётся под руку.
Мне нужно по-маленькому, сказала она.
Я остановился на ближайшем пригорке, на обочине. Она вышла и присела на корточки прямо возле машины.
У тебя есть туалетная бумага? спросила она.
Я достал рулон пипифакса из бардачка, протянул ей в окно. Жутко неудобно разгуливать с мокрыми ляжками.
Мне тебя сам бог послал, сказала она. Отличный комплимент всего лишь за кусок туалетной бумаги.
Натянув брючки, она встала и теперь смотрела назад, на юг. В ту сторону, откуда уехала. Потом снова села в машину, и я выехал на шоссе.
Я оставила своих деток в Глендейле, сказала она, открывая очередную банку.
Я бросил на неё короткий взгляд; она смотрела на дорогу. Я продолжил поглядывать в зеркало заднего вида, высматривая лесовозы. Парни, что водят лесовозы, могут сильно рассердиться, если вовремя не уступить им дорогу. Но в зеркале не было ничего, кроме отматывающегося назад шоссе. Попутчица привалилась к моему плечу. Мы въехали в городок под названием Элк.
Есть охота, сказала она.
Я подъехал к закусочной «Бакхорн». Высокая женщина, наряженная в бабушкино платье, стояла за стойкой. Пока Хелен прихорашивалась в туалете, я заказал две порции ежевичного пирога и мороженое. Женщина в бабушкином платье принесла заказ, она прямо-таки лучилась улыбкой. Я и раньше бывал в этом заведении, ел их ежевичный пирог. Они здесь сами собирают ягоды, сами пекут пироги. Женщина в бабушкином платье подавала тарелки с гордостью. Я заметил несколько пятнышек ежевичного сока на её фартуке. Сборщица ягод.
Хелен присоединилась ко мне за столом. Села и жадно накинулась на пирог, как будто даже не понимая его вкуса. Явно не истинный ценитель ежевичных пирогов. Вот что с людьми делает голод. Пока я доедал свою порцию пирога, Хелен заказала себе борщ. Принесли огромное глубокое блюдо свекольного супа, от которого шёл пар. Она склонилась над ним; я пошёл в туалет. Сквозь стену туалета были слышны звяканье тарелок в мойке, грохот передвигаемых по плите сковородок и кастрюль, человеческие голоса. Типичный кухонный шум. Когда я вернулся в зал, Хелен сидела за столом и смотрела в сторону стойки, где никого не было. Я оплатил счёт, за обоих. Она продолжала сидеть.
Хочешь посмотреть на фотографии моих драгоценных деточек? спросила она. Полезла в свою сумку и достала оттуда потёртое кожаное портмоне. Открыла его. Стандартный набор непримечательных семейных фотографий, оправленных в пластик. Она щёлкнула пластиковым держателем, сказала:
Вот они.
Выложила рядышком на стол две фотографии девочек лет семи-восьми. Её драгоценные были одеты в маечки: у одной была жёлтая, у другой зелёная. У них были индейские пронзительно-чёрные глаза, чёрные волосы, смуглая кожа. Если бы я рассматривал школьный альбом, то вряд ли выделил бы их фотографии среди прочих. Но сейчас фотографии лежали передо мной, специально вынутые из портмоне. Я смотрел на девчачьи портреты. Их мать ждала от меня какого-то комментария. Я улыбнулся и сказал:
Похоже, они настоящие красавицы.
Мой муж француз, сказала она.
Это что, должно каким-то образом объяснить красоту её детей?
Сочетание индейской и французской крови давно не редкость, сказал я.
Для меня это был просто исторический факт, для неё кровосмесительный брак. Я посмотрел на её лицо. Обратил внимание на пару намечающихся морщинок. У белых женщин такие морщины появляются значительно позже. Я всегда связывал это с условиями жизни. А она, похоже, об этом не задумывалась. Может, считала, что высокородная французская наследственность поможет справиться с морщинами и прочими невзгодами.
Случается, женщины выбирают себе пару из худших соображений.
Видишь, сказала она. Они у меня не только красавицы. Они ещё и умнички.
Не сомневаюсь, сказал я.
«Этот её Генри, настоящий ли он француз? подумал я. Этот безработный пьяница из Глендейла?» Как-то иначе я представлял себе французов.
Роберта и Лиза, сказала она, убирая фотографии в портмоне, а портмоне обратно в сумку.
Я оставил чаевые и вышел на улицу.
Мы поехали дальше на север. Мимо скал, иссеченных ветрами, изломанных прибоем. Мимо сосен и кипарисов, чьи кроны сформировал морской бриз. Колёса наматывали чёрную ленту асфальта, расстилавшуюся впереди.
Она снова взялась за пиво. Похоже, привычное для неё занятие судя по тому, как уверенно она держала банку и ловко прикладывала её к губам.
С ними всё будет в порядке, сказала она.
Как думаешь зарабатывать деньги? спросил я.
Найду работу на Аляске, ответила она. Ну и соображу чего-нибудь по дороге.
Я подумал, что по дороге будут только грузовики.
Мы доехали до Мендочино, города художников, по большей части совершенно безвестных. Зато здесь не водилось пьяных индейцев. Миновали Мендочино и поехали в сторону Форт-Брэгга, города рабочих.
Ветер свистел у нас в ушах, когда мы переезжали мост через реку Нойо. Хелен допила последнюю банку пива.
Постараюсь поймать здесь другую попутку, сказала она.
Я остановил машину.
Спасибо, сказала Хелен.
Я подал ей сумку. Хелен вышла, захлопнула дверцу, помахала мне рукой на прощание.
Она принялась голосовать, едва я отъехал. Водители машин и грузовиков должны были видеть её ещё с моста. Она стояла с совершенно безразличным видом, как будто ей было всё равно, кто её подберёт.
В хлам
Я задремал в придорожной канаве. Вернулся из Европы без гроша, теперь добирался автостопом из Нью-Йорка в Сан-Франциско. Прошёл час, может больше. Автомобили с зажжёнными фарами проносились мимо. Некоторые я видел, некоторые проспал.
Я услышал, как взревел мотор грузовика, когда водитель сменил передачу. Поднялся на ноги, снова пошёл голосовать. Грузовик не остановился. И следующие за ним тоже. Я снова остался на дороге один.
Снова огни фар. Легковушка? Нет, это был раздолбанный пикап. И он затормозил возле меня.
Ну, не стой залазь давай, пока не замёрз, сказал водитель пикапа.
Я сел в машину. В кабине играла музыка в стиле кантри. Мы ехали по крайней правой полосе, слушали ковбойские песни. Нас обгоняли грузовики; их задние огни уносились вперёд, словно метеоры, исчезали вдали. Водитель пикапа покрутил ручку настройки радиоприемника, потом вернулся на прежнюю волну. Я заметил в окно указатель «Тексаркана». Убедился, что еду в нужную сторону, и снова задремал. Песни в стиле кантри терзали мои уши. Неважнецкие колыбельные. Из-под полуопущенных век я видел задние огни грузовиков, много огней
Я еду в Свитуотер, сказал водитель пикапа.
Годится, ответил я.
Я нефтяник, работаю на буровой. Последние пару недель вкалывал в две смены.
Похоже, пора немного расслабиться.
Нажраться в хлам, ты хотел сказать. Я намерен не просыхать, пока не уеду из Свитуотера.
Он отхлебнул глоток пива, затем передал бутылку мне. «Пёрл Лагер». Я тоже сделал глоток, вернул бутылку обратно.
Мне нравится бурить дырки, сказал он.
Может, я тоже когда-нибудь попробую.
А что, присоединяйся. Пойдём в одну смену.
Наверное, следовало согласиться, но я должен был вернуться в Сан-Франциско. Не то чтобы у меня была назначена дата, какой-то определённый срок. У меня ведь даже не было постоянной работы. Но я должен был вернуться.
Мы проехали мимо месторождения. Мимо уродливых силуэтов нефтяных вышек. В кабине гремела музыка кантри. Мы следовали за красными огнями, но они ускользали в темноту. Водитель пикапа пьянел.
Нравится мне это. Ты когда-нибудь напивался до полного беспамятства?
Бывало.
Служил?
В морской пехоте.
Я тоже. Сначала Пэррис-Айленд, потом отправили в Корею. Поганая была заваруха.
Я пошёл служить уже после.
Взошло солнце. Он наклонил голову, вглядываясь в дорогу налитыми кровью глазами. Затем всё-таки опустил солнцезащитный щиток.
Мы остановились возле придорожного кафе. Мне пришлось как следует хлопнуть дверцей, чтобы она закрылась. Водитель пикапа ввалился в кафе бесцеремонно. Никто не удивился; заведение было как раз для людей его сорта, тут к такому привыкли. Подошла официантка, у неё были рыжие волосы и скуластое лицо. Наверное, кто-то из предков был мексиканцем. Ей было слегка за тридцать. Стреляла глазками, сложила губки бантиком. Я был готов побиться об заклад, что она за милю учует нефтяника с тугим бумажником.
Чего желаете?
Стейк и яичницу для меня и моего напарника.
Кофе хотите, мальчики?
Мы кивнули.
У меня есть уютная комнатка в подсобке, шепнула она. Как-то чересчур долго записывала заказ. Медленно произнесла: Так ладно, и удалилась.
Нипочём не пошёл бы с ней в подсобку, сказал водитель пикапа.
Не стану осуждать тебя за это, сказал я. Знаешь, я до сих пор не спросил, как тебя зовут.
Эл.
А я Эрих.
Официантка вернулась с нашим заказом. Я, конечно, слыхал, что в Техасе готовят большие стейки. Мне подали овальную тарелку, с одной стороны лежала поджаренная яичница-глазунья из четырёх яиц, с другой здоровенный кусок мяса с подливкой. Огромные кофейные кружки. Это Техас, Тотошка. Я был голоден как волк, хотя ни за что не признался бы в этом. Я не хотел, чтобы Эл подумал, что я нищеброд.
Мы поглядывали друг на друга, кромсая свои стейки, затем принялись орудовать вилками, отправляя кусочки мяса в рот. Словно ни он, ни я, не хотели показаться чавкающими животными. Мы сдерживались изо всех сил, чтобы соблюсти видимость приличия. Вскоре на тарелках не осталась ничего, кроме нескольких косточек и остатков яичницы.
Ещё кофе, мальчики? спросила официантка.
Я под завязку, сказал Эл.
Техасский стейк и яичница это сила, сказал я.
А кофе? спросил он.
Я промолчал. По-моему, Эл и не ждал от меня ответа. Он расплатился с официанткой, оставив ей щедрые чаевые.
Славно закусили, да? сказал Эл, когда мы возвращались к пикапу.
До отвала, сказал я. Грех жаловаться.
Давай-ка сгоняем и возьмём себе парочку полдюжин.
Мы купили две упаковки по шесть банок пива, забрались в пикап и стали пить.
По-моему, я в говно, сказал Эл.
Мы пили. В пикапе изрядно пованивало; мы потели в душной пивной атмосфере, обоим давно следовало помыться. На дороге были видны грязные следы от колёс грузовиков. Временами нам попадались целые автопоезда, проносились мимо, каждый по своему собственному маршруту.
Мы катили в сторону Свитуотера, налитые пивом до бровей. Мы были пьяны, а день ещё только начинался. Появлялись и пропадали автозаправочные станции. Появлялись и пропадали шестибаночные упаковки.
Где рботать бушь? спросил Эл.
В порту, как обычно, сказал я.
Забей на эту хню, сказал он. Я ж грю, давай со мной, на буровую. Ты ж свой мужик, морпех. Да?
Мне нужно домой, сказал я.
Потом жалеть будешь, сказал он.
Так и вышло.
Собаки всё понимают
Хелен Фрейзер была неприкаянной душой, совсем как те брошенные собаки, которых она подбирала по всей округе. По утрам, когда я включал разбрызгиватели, установленные на газонах бульвара Бразерхуд-уэй, появлялась Хелен со своими пёсиками. Они были без поводков, игривые, одержимые страстью валяться на мокрой траве.
Хелен когда-то была на войне в Испании, служила в бригаде имени Линкольна. В каком качестве, я так и не понял; она городила какую-то невнятицу, когда пыталась мне это объяснить. К слову, она была коммунисткой, вдовой, имела двух взрослых детей. Её поколение сформировали тридцатые, теперь же ей осталось лишь возиться с брошенными собаками. Она уже давно перестала читать труды Маркса, перестала ждать мировую революцию.
Я видел её сквозь завесу водяных брызг. Неясная тень в сопровождении двух других теней, поменьше. Собаки. Ну точно, Хелен. Давление в разбрызгивателе менялось, пульсируя; струи воды взметались и опадали, то открывая, то снова скрывая вид на процессию. Вот Хелен впереди, а собаки следуют за ней по бокам. Всплеск радужных струй. Теперь собаки выдвинулись вперёд. Держатся начеку. Держась подальше от брызг, я вышел навстречу. Псы приветствовали меня рычанием, хотя мой запах был им знаком. Всегда настороже, охраняют свою хозяйку, не доверяют чужакам.
У нас утренняя прогулка. Правда, мальчики?