Ничего не слышно, отвечаю я, за что получаю свою порцию недовольного взгляда.
Олег убирает полотенце от лица и гнусаво повторяет:
Тупой идиот.
Мэр сдавленно стонет, а полотенце снова возвращается к разбитому лицу, закрывая собой не только свернутый в сторону нос, вымазанный засохшей кровью, но и часть двух огромных синяков под обоими глазами, налившихся почти сразу же после того, как юрист-бухгалтер был заключен в кандалы из бельевой веревки. Её мы нашли в том же кафе. Теперь мы снова сидим в холле первого этажа на больших кожаных диванах: я, Розовощекий, связанный по рукам, и Псих на одном диване; Олег и Викана противоположном. На столике между нами лежит пара окровавленных полотенец, одно из которых можно выжимать, второе немногим лучше первого. У Олега в рукахтретье по счету. Есть расхотелось совсем.
Олег переводит взгляд на Психа, убирает полотенце от лица:
Ты знал, что так будет? гнусавит он.
Псих тихо говорит:
Нет.
Меня в который раз удивляет равнодушное снисхождение Психа к человеческим глупостям: ну откуда ему было знать, что этот болван с юридическим образованием и дипломом экономиста не в ладах с головой? Я бы задала этот вопрос, но Псих даже бровью не повел. Видал он идиотизм и поинтересней. Я уже не вопрошаю о том, что мы будем делать, Розовощекий больше не пытается сбежать, бывший мэр уже не истекает кровью, а Вика по-прежнему прекрасна в своем безучастииона будто бы смотрит ужастик на ночь: до-олгий, затянувшийся, но поскольку канал только один, то выбора у неё особо нет. Мы настолько отличны друг от друга, словно бы разные биологические виды, и хотелось бы верить, что это только плюсне было бы различий, была бы общая биологически активная масса. Но теперь, каждый из нас способен преломлять ситуацию иначеотлично от соседа по карцеру.
Как будем держать осаду? спрашиваю я, а затем делаю маленький глоток из бутылки. Взгляд сам притягивается к прозрачной полулитровой таре: одна треть. Твою мать.
Бывший мэр ничего не отвечает, оно и понятнонаверное, сломанный нос очень сильно болит. Сама я не пробовала, но вообразить могу. Вика равнодушно пожимает плечами, и, глядя на неё, меня очень интересует жуткий вопросесли происходящее её не пугает, то какими были предыдущие «наказания» молчаливого мальчика Егора? Но главный вопросгде были её глаза? Она же наверняка еще в первые месяцы уловила нотки безумия!? Так чего же ждала? Какого хрена
И тут я спотыкаюсь.
Смотрю на неё и вижу до боли знакомую дамуглупую, равнодушную, пустую, бессмысленно легкую, до дрожи наивную. Искренне верящую в кого-то большого и сильного. Он стоит за моей спиной и никому никогда не позволит обидеть меня. И пока меня все глубже и глубже затягивает в трясину слепого эгоизма, сконцентрированного только на мне, любимой, этот «кто-то» переписывает на меня огромный публичный дом и наряжает меня в дорогое, шикарное, прекрасно скроенное платье порока, переписывает «Молот ведьм» и, показывая на меня пальцем, кричит: «Поджигайте костры!» Вот только разница между мной и молодой девочкой исчисляется без малого двумя десятилетиями, и если ею правит неопытность, то что правило мной? Она имеет право на наивность, ибо обивает колени, поднимаясь вверх. А я? Мирогромная песочница, правда, Марина Владимировна?
Псих что-то бормочет, Олег гнусавит, но я не слушаю ихя закрываю лицо руками и прячусь в темноте ладоней. Я жду, пока придет хищник и сожрет меня. Но он не приходитон бросил меня.
Ма-арина, говорит Псих, обращаясь ко мне. Судя по тону его голоса, он повторяет мое имя не в первый раз.
Отрываю руки от лица, поднимаю голову и смотрю на него.
Ты не с-слушала?
Его подбородок снова выдается вперед и вверх, и я ловлю себя на мысли, что ни я, ни окружающие больше не обращают на это никакого внимания.
Нет, честно отвечаю я.
Мы решили подняться на самый верх.
Этот день только начинается, а я уже симпатизирую Розовощекому в его желании выйти к стае дворняг.
Глава 5. Добавим свет
Так много крови Она стелется по полу, словно шелкместами рваный, разодранный в клочья и разбросанный по паркету тонкими нитями и крошечными кусочками. Но в центре, там, где она стояла, откуда все началось и где тонкое острие ножниц расплавило её кожу, выпустило на свободу красные горячие нити, полотно крови ровное, гладкое, лаково переливается в тусклом свете убывающей луны.
Егор не проснулся, когда Максим, спотыкаясь и натыкаясь в темноте на углы и мебель, побежал вниз к телефону. Егор крепко спал, пока Максим, продиктовав свой адрес диспетчеру, бросил трубку и кинулся к шкафу, где в верхнем ящике лежали запасные ключи от комнат всего дома. Егор и ухом не повел, когда, вытащив небольшой ящик целиком, Максим кинулся с ним наверхон и понятия не имел, какой именно ключ подходит к замку её комнаты. Пока Максим трясущимися руками искал подходящий ключ, Егор крепко спал в своей комнате, отделенный от разлитой на полу смертиблестящей, красной, но в темноте ночи кажущейся разлитыми чернилами.
Егор проснулся от звонка в дверь. Он не открыл глаза, он повернулся на другой бок и, возможно, тут же уснул бы, если бы не голоса: несколько взрослых и один детский. Детский голос, знакомый и очень родной, изуродован нотками страха и паникой быстрых слов. Это заставляет Егора открыть глаза. Мальчик приподнялся на локте и посмотрел на кровать братаона пуста.
Максим? прошептал мальчик и окончательно проснулся, потому что за дверью раздался грохот отрываемой двери, возня и низкий рокот чужих, совершенно незнакомых голосов:
Отойди!
Сколько ей лет? Фамилия
Где отец?
Кто еще есть в доме из взрослых?
Документы где?
Отцу позвонил?
Поднимаем!
Максим отвечал быстроего голос отлетал от зычных мужских голосов, словно дробь. Максим отбивался, защищался на грани слёз.
Егор подскочил с кровати под заходящийся стук собственного сердца. Он подбежал к двери, повернул ручкузакрыто. Он быстро провернул крошечный замочек на ручке дверитот послушно щелкнул, ручка повернулась, мальчик выскочил в коридор
Глаза Егора распахнулисьв них, как в хрустальных шариках, отразилась огромная, просто исполинская металлическая каталкаона выкатилась из соседней двери и на её холодной спине, как на алтаре жертвоприношений, лежала женщина с бледно-серой кожей. Её руки, как ветви мертвых деревьевтонкие, лишенные жизни пальцы-прутики, а с них, словно смола в надрезе коры, капал сок, но не янтарныйгустой, липкий, темно-красный. И когда глаза Егора поднялись по руке, он увидел холодное, жуткое, острое: в узком лице, в угловатых линиях тонкого носа, в складках закрытых вексмерть сочилась из приоткрытого рта багровыми каплями, мерцала ровным светом бескровной, белесо-серой кожи и исходила от неё словно ледяное дыхание. Он испугался, что она пошевелится, что она повернет голову, откроет глаза
Максим подбежал к брату, закрыл его своим телом, прижал к себе:
Не смотри, прошептал он. Не смотри!
Но Егор уже увидел чужое в знакомом. Собственными глазами, рассмотрел краски, полутона, почувствовал ледяное дыхание и металлический привкус смерти
Так много крови.
***
Так много крови!
Псих шипит сквозь сжатые зубы и пытается зажимать предплечье левой ладоньювцепляется в неё и пережимает так сильно, что кожа вокруг пальцев вздыбливается буграми, но кровь по-прежнему льется меж пальцев. Этот урод вырвал часть кожи вместе с кусом мясом.
Подожди, подождив панике тараторю я.
Я заматываю руку Психа полотенцем, и оно мгновенно становится красным.
Твою матьзло шиплю я.
За Розовощеким никто не побежал.
Полотенце насквозья разматываю его, откидываю в сторону и беру последнее чистое. Крепко, что есть сил наматываю на руку. Псих шипит. Гребаный бухгалтер! Извернулся, выгнулся и цапнул, как бешеная псина. Наверное, меньше всего на свете Псих ожидал быть покусанным другим психом.
Потерпишепчу я.
Смотрю, как становится красной ткань, окрашивая мои руки.
Нужно зайти внутрь, говорю я, поворачиваясь к Олегу.
Тот по-прежнему держит полотенце у носа, но уже не столько из необходимости, сколько из инстинктивного желания закрыть хоть чем-нибудь ахиллесову пяту.
Помогите мне, говорю я, но тут Псих шипит:
П-пер-рес-с стань! он шумно вдыхает, а затем. Я м-могу идти.
***
Огромный диван полукругом Господи, сколько же времени прошло? Уже в ту секунду, как я приложила большой палец к сканеру, и двери лифта послушно раскрыли перед нами свою пасть, я ощутила ледяное прикосновение прошлоготонким длинным пальцем с острым когтем-скальпелемпо зажившему прошлому. Взмах, звук рассекаемого воздухаи зажившее расцвело свежим порезом, искрясь воспоминаниями, как кровьюдрагоценные рубины боли. Мы на самом верхнем этажев доме хозяина, рассаживаемся на белом диване огромной гостиной. Псих оставляет красные отпечатки на светло-кремовой ткани дивана, а я чувствую дыхание призраков за моей спиной. Прячу глаза, опускаю взгляд в поля стараюсь не смотреть на высокие потолки и огромную стену-окно, открывающую взору «Сказку» и лестницу на второй этаж. Олег кряхтит и беззлобно кроет матом юриста-бухгалтера куда-то в грязное полотенце за то, что тот окончательно рехнулся, а я слышу тихие отголоски моей прошлой жизни (Хочу, чтобы ты боялась). Вика поднимается по лестнице на второй этаж:
А в какой комнате шкаф?
(Мне столькому нужно тебя научить)
Здесь всё шепчет. Хмурю брови, закрываю глазая пытаюсь не слушать голос стен.
Вторая дверь, кричу я Вике.
Слышится щелчок поворачивающейся дверной ручки. Олег без особого энтузиазма поминает родню бухгалтера-юриста, Псих тихо нянчит свою руку, а перед моими глазами яркие всплески памяти, как вспышки фотокамеры: я и Максим на этом диванеруки, плечи, губы, прикосновения, шепот, стон Не всегда одетые, но всегда съедаемые друг другом заживо.
(Чтобы напугать, унизить и сделать больно, совсем не обязательно забрасывать человека на территорию старого завода)
Достаточно запереть его в высокой башне без еды, воды и с кучей психов. Ох уж эти последователи Максимовой шизофрении: убивать можно! Но не всех
Тру пальцами переносицу, прячусь ото всех вокруг, кроме самой себя. Олег монотонно гнусавит, и где-то наверху слышится шум открывающихся ящиков и дверей.
Я наверх не пойду. Я не смогу, не сумею
Я нашла несколько свитеров, подает голос Вика, выходя из нашей с Максимом спальни.
Здесь всё помнит Максима. И мне приходиться вспоминать.
А еще пару галстуковголос Вики звучит с лестницы.
Я зажмуриваюсь, закусываю губу до боли. Перестань! Прекрати Бога ради, возьми себя в руки! Олег заполняет огромную гостиную словесным недержанием, а я не могу найти сил, чтобы открыть глаза.
Вика подходит ко мне и протягивает мне вещи:
Вот.
Открываю глаза и, не глядя, беру вещи:
Спасибо.
Я разворачиваю свитер из тонкой темно-синей шерсти и покрываюсь мурашками.
Давай, я перевяжу руку, я двигаюсь к Психу.
Убеждаю себя, что этоне Максим. Это всего лишь вещь. Но мое тело не слушается меняпальцы занимаются дрожью. Этот свитер был на моем Короле, когда он одевал меня проституткой, делал вещью меня и продавал любому желающему, дабы показать мне мою ценность
Я дергаю за рукавтот не поддается.
Олег, помоги, говорю я и бросаю одежду мэру. Тот ловит свитер, убирает грязное полотенце от лица, и я вижу, как распух кривой нос, как налились синяки под глазами, как скалится бывший мэр от любого резкого движенияболь, наверняка, неслабая, но, судя по непрекращающейся болтовне, беспокоит его гораздо меньше потребности выговориться. Мужчина в два рывка отрывает рукав, а я сжимаю кулакион хладнокровно рвет последнее, что осталось от Сумасшедшего Крота. Его наследие в бесполезных вещахтонкий кусок шерсти, который помнит прикосновение его кожи, огромная квартира, где некому жить, вдова, приставленная к позорному столбу. Мне бы ненавидеть его Господи, как же я хочу ненавидеть его! Но все, чего мне хочется на самом делебезумно, неистововцепиться в изуродованное лицо бывшего мэра за то, что он оторвал рукав свитера.
Спасибо, говорю я Олегу и забираю оторванный рукав.
Уродливый дар людямбезжалостная «Сказка». Раскуроченная, изувеченная, получившая по заслугам. И все те добропорядочные самаритяне, которые имели эту прекрасную шлюху, теперь, проходя мимо, плюют ей в лицо, глядя, как она умирает в придорожной яме. И, возможно, абсолютно правытам ей самое место! Но почему-то мне ужасно больно на неё смотреть. Я снимаю с руки Психа насквозь пропитанное полотенце и наматываю темно-синий кусок прошлого на разодранную ткань настоящего. Я слушаю, как Олег сопит в кровавое полотенце. Он больше не тараторит. Вика предлагает ему принести новую тряпку, и тот соглашается. Девушка снова поднимается по лестнице наверх, Олег молча сопит, Псих смотрит на меня, а я прячу глаза
***
Розовощекий высвобождает вторую руку и отбрасывает веревку в угол. На ходу вытирает губы тыльной стороной ладони и облизываетсямерзкий привкус соли на губах кривит его лицо. Коридор заканчивается комнатой: в концеширокие, высокие двустворчатые двери. Он толкает их, и они тяжело открываются под напором людской паники. Бухгалтер-юрист прекрасно знает это место и сразу же оборачивается, чтобы закрыть за собой двери. Три оборотатри тихих металлических щелчка. Розовощекий подбегает к длинному овальному столу, отталкивает ближайшие креслооно откатывается в сторону, скрипя колесиками, а юрист-бухгалтер опускается на четвереньки и заползает под стол. Проползает половину и садится на пол, а затем, затравленно осмотревшись, улыбается. Розовощекий хмыкает, фыркает и затем тихо смеется. И без того одутловатое лицо словно распирает от хохотащеки наливаются кровью, нездоровый багрянец окрашивает лоб, подбородок и даже нос становится красным. Бухгалтер вытирает пухлыми пальцами выступившие слёзы и на какое-то время замолкает. Он оглядывает комнатусквозь редкий лес кресел и ножек стола мужчина вглядывается в безликое ковровое покрытие, серые стены и панорамные окна. Там, за стеклом, мир медленно погружается в ночь, становясь прозрачным перед тем, как окончательно кануть в темноту. Розовощекий вглядывается в серые сумерки, пытаясь угадать, чем закончится сегодняшняя ночь. Он воровато озираетсяа достаточно ли хорошо он спрятался? Розовощекий вертит головой, смотрит по сторонам, и его лицо снова озаряет улыбка, лишенная всякой осмысленностипустые глаза, растянутый рот и ярко-красный блин одутловатого лица. Конечно, хорошо!
Ручки двери одновременно опустились вниз и двери дернулись.
Стало тихо. Бухгалтер-юрист переводит стеклянные глаза на вход в конференц-зал. Тишина такая звенящая, что лицо Розовощекого теряет последние остатки разумаглаза-шарики вылезают из орбит, но уголки губ по-прежнему тянутся в стороны, рисуя безумие спазмом ужаса. Он просто не может не улыбаться. В тишине пустого зала прокатился тихий смешок.
А в следующее мгновение в замке двери проворачивается ключ.
Юрист сучит ногами по полу и пятится назад. Улыбка все еще корчит его лицо, но теперь сползала вниз, словно потекший макияж.
Металлический лязгповорот ключа. Еще один. И еще. Дверь открылась
Розовощекий замер.
Одна створка двери беззвучно отворилась, и бухгалтер увидел как в узкой щели, до которой сузился огромный мир, появились ноги: темно-синие джинсы и «дезерты» из замши того же глубоко синего цвета, сделали несколько шагов и остановились. Словно задумавшись, постояли немного, а затем медленно подошли к столу.
Розовощекий в мгновение ока сделался мертвенно-бледным, чтобы через несколько глухих ударов сердца стать розовее, чем прежде. Нижняя губа бухгалтера затряслась, а затем и сам рот немо раскрылся.
Ноги замерли, нацелив носки туфель на человека под столом, постояли еще немного, подумали, а потом неторопливо пошли вдоль стола.
Розовощекий отрывает ротдве багровые створки рта беззвучно хлопают, на красном лбу проступают капли пота, а на виске вздулось русло вены. Бухгалтер дрожащей рукой пытается ослабить ворот рубашки, пока замшевые туфли беззвучно отмеряют ход времени. Обратный отсчетдесять, девять Воздух в легких бухгалтера свистит и хрипит. Ноги останавливаются напротив Розовощекого. Восемь, семь Юрист чувствует, как давление лезет в уши, распирает голову, грозит разорвать артерии, вены, сосуды. «Дезерты» задумчиво поворачивают носки к задыхающемуся. Шесть, пять, четыре Бухгалтер слышит собственную кровь, несущуюся по венам, чувствует, как немеет рука