Напротив него у стены стояла софа с потраченной молью обивкой; именно на нее я стала складывать одежду, извлеченную из трехстворчатого старинного гардероба с сильно поцарапанной полировкой. Большинство вещей годилось только в тряпки; тем не менее среди посыпавшегося от времени настоящего шелка прабабкиных нарядов и шерстяных юбок, от которых осталось больше дырок, чем материи, я обнаружила два Алиных платья. Они были в хорошем состоянии, хоть и провисели в шкафу без движения десять лет. Одно из них, из шерстяного крепа кремового цвета, я хорошо помнила - Аля всегда надевала его по праздникам. Я прикинула его к себе и стала перед зеркальной дверцей шкафа; в замутненном от времени стекле я видела только неясный силуэт - можно было подумать, что это сама Аля смотрит на меня из Зазеркалья. Я отступила чуть назад - так я казалась тоньше и выше, почти как сестра. Я всегда тайно завидовала ее худобе, хотя поклонники и уверяли меня, что у меня фигура лучше. И прическа у этого туманного изображения выглядела почти как Алина: она обычно носила каре до плеч, у меня же волосы в свободном состоянии падают до середины спины - сейчас они как раз были распущены и закинутых назад концов не было видно; когда же я иду на работу, то подбираю их в какое-то подобие свободного пучка, совсем не модного, в духе тридцатых годов - но мне так нравится, и к тому же это выглядит достаточно солидно.
Да, женщина, глядевшая на меня из глубины старого зеркала, вполне могла быть Александрой, жившей когда-то в этой же квартире и спавшей в той же постели. Я почувствовала, как по коже у меня пробежали мурашки; у меня было какое-то сверхъестественное ощущение, что Аля, ее дух, витает в комнате и как будто хочет мне что-то сказать. В обычное время я в общем-то скептик и не верю в аномальные явления, но тут мне стало не по себе. Пытаясь переключиться, я заставила себя вслух рассмеяться над своими глупыми предчувствиями, бросила платье на пол, схватила в охапку очередную партию ветхих нарядов из шкафа и поволокла их на софу. И ровно через минуту я нашла Алин дневник - как будто она действительно хотела со мной связаться.
В другое время я сказала бы, что толстая общая тетрадка в коричневом переплете попалась мне в руки случайно, но есть все-таки что-то высшее, что определяет нашу судьбу Она находилась под обивкой софы у стены. Когда я бросила на нее ворох тряпья, то от ворота пожелтевшей кружевной блузки отстегнулась брошка - скорее даже булавка для галстука - и закатилась в дыру в обивке. Я полезла за ней и, засунув в отверстие руку, обнаружила, что сзади пружины разошлись, и между ними оказалось вместительное пустое пространство. «Тайник», - подумала я, извлекая оттуда булавку и кипу каких-то цветных бумажек, которые при ближайшем рассмотрении оказались советскими червонцами, и немилосердно при этом чихая. Интересно, кто это складывал туда десятирублевки? Наверняка сама бабушка Варя, которая, как белка, тут же забыла о кладовых, в которых хранила свои запасы на черный день, и не вспомнила о них ни при одном обмене денег Но мысль о старых банкнотах тут же выскочила у меня из головы, когда вслед за ними я вытащила из-под обивки тетрадку, исписанную Алиным почерком - его я не могла спутать ни с чьим другим.
Я пишу почти так же отвратительно, как Аля, и чуть лучше папы, хотя у всех нас почерки очень схожи. Почти все врачи, занятые бесконечным заполнением историй болезни, отличаются ужасным почерком, который трудно разобрать постороннему. Но я всегда прекрасно понимала руку и свою, и Алину, и папину - а вот мама до сих пор пишет красиво и быстро, но для меня совершенно нечитаемо.
Раскрыв тетрадку, я мгновенно позабыла и об уборке, и о разбросанных по всем углам вещах и погрузилась в чтение. В тот день я так и не ужинала; и даже улегшись в три часа ночи в постель, я не погасила свет и читала до утра. Дневник моей сестры показался мне гораздо увлекательнее, чем любой роман!
Судя по всему, Аля начала его вскоре после переезда в Москву. У нас с ней была одна общая отличительная черточка: когда мы писали письма, то всегда забывали поставить дату. То же относилось и к Алиному дневнику: часть записей была помечена либо просто числом, либо днем недели, про месяц или такую мелочь, как год, Аля иногда и не вспоминала
Из Алиного дневника:
«8, понед.(8 октября 1984. -Л.Н.) Кажется, я уже привыкаю к Москве. Московская погода, вернее, непогода меня удивляет - почему-то здесь осенью еще более сыро и противно, чем в Питере. Я этого не ожидала; тем не менее моя жизнь постепенно налаживается. Не знаю, хватит ли у меня сил и терпения вести дневник, но так хочется, чтобы хватило Когда я была маленькой, то представляла себе, как я вырасту, стану великой писательницей и все-все, кто меня ни в грош не ставил, будут мной восхищаться! Старик Нейман, когда я была в интернатуре в его отделении, как-то мне сказал: «Аля, пишите!
По-моему, это ваше дело - писать». Может быть, он прав, и мое призвание - не просто быть «Флоренс Найтингейл», как меня презрительно называют родные, но оставить после себя что-то, что люди будут читать и перечитывать, как «Письма из Ламборене» Альберта Швейцера?
А пока - температура близка к нулю, хоть на дворе и октябрь, почти родное питерское ненастье, которое совершенно соответствует моему настроению Все - на сегодня выдохлась».
Господи, а я-то никогда не подозревала, что Аля мечтала стать писательницей! Она всегда закрывала на ключ свой ящик нашего общего письменного стола - впрочем, это было в ее стиле. Зря старалась: я никогда не интересовалась ее писаниной, будучи в полной уверенности, что это она конспектирует классиков психиатрии. Когда после ее смерти ящик открыли, в нем действительно ничего не оказалось, кроме тетрадей с конспектами. Очевидно, свои первые опыты Аля хранила где-то в другом месте - если вообще хранила. Первые записи в дневнике вероятнее всего относились к осени 1984 года, когда Аля нас покинула. Тогда она была в черной меланхолии
«15 окт. Я здесь так недолго, а уже успела возненавидеть И.М. Наверное, что-то во мне не так, если я гораздо сильнее умею ненавидеть, чем любить! Вчера ко мне во время дежурства пришла медсестра Ирина М. и в слезах рассказала, как И.М. ее «гноит» - якобы потому, что она единственная из женского персонала отделения отказывается пойти навстречу его желаниям. Сейчас, например, он распорядился не начислять ей ее пол-оклада санитарки за последний месяц, так как у него получился финансовый перерасход. А ведь ставка медсестры совершенно нищенская, несмотря на все психиатрические и ночные надбавки, к тому же Ира действительно убирала в туалетах! Я бы ей не поверила, если бы до меня еще раньше не доходили слухи о гаремных замашках Сучкова.
К тому же от него исходит такая отвратительная аура! Вчера, когда мы встретились в коридоре и он задел меня за руку, у меня это случайное прикосновение вызвало чувство омерзения».
И.М. - это, скорее всего, заведующий отделением Игорь Михайлович Сучков - очень подходящая фамилия В наших нечастых беседах со старшей сестрой Аля несколько раз упоминала о нем, сморщив нос. Но особую ненависть он вызвал в нашем семействе позже, когда мы столкнулись с ним после трагической гибели Александры. Послушать его, так не только сама Аля, но еще и мама с папой виноваты в том, что милиция осаждает его отделение И ни одного доброго слова о трагически погибшей. Общее мнение о нем было единым - скользкий и мерзкий тип.
Как и во всякой клинике, в отделениях Центра работали больничные врачи-ординаторы - «синие воротнички» медицинского мира, труженики, дежурившие сутками напролет - и потому, что на мизерную зарплату после мединститута невозможно было содержать семью, а дополнительные дежурства оплачивались, и потому, что больше работать было некому. Александра, запретив отцу лично переговорить с Богоявленской, могла рассчитывать только на такое место, не больше - хотя и ординаторов не брали без одобрения профессора. Естественно, она подчинялась больничному начальству - в частности, этому И.М. с выразительной фамилией. Сотрудники же всевозможных кафедр, институтов и центров были в положении «белой кости»: они вели гораздо меньшее число больных, обычно не дежурили, у них был свободный режим работы и даже библиотечные дни. И, конечно же, более высокая зарплата. Сейчас положение изменилось: наука вообще, и медицинская в частности, совершенно обнищала и потеряла престиж, кандидаты и доктора наук мечутся в поисках частной практики, проигрывая в острой конкурентной борьбе безграмотным шарлатанам, а городское здравоохранение, напротив, под щедрым покровительством московского мэра воспряло духом.
Так что мне было гораздо выгоднее получать деньги в больнице, а не у Богоявленской - к тому же в этом случае я от нее не слишком зависела.
Несколько следующих страниц дневника Аля посвятила в основном хозяйственным заботам и расчетам: сколько денег у нее уходит на еду, как варить овсяную кашу, чтобы бабушка Варя соизволила поесть, и т.д. Чувствовалось, что Аля, абсолютно сама равнодушная к еде и не занимавшаяся в нашем семействе домоводством (она вечно витала в облаках, и я часто заставала ее на кухне в застывшей позе с полуочищенной картошкой в одной руке и ножом в другой, так что быстрее все было сделать самой), с трудом привыкала к свалившимся на нее новым обязанностям. Наверное, ее поддерживала мысль о великих подвижниках от медицинского мира, справлявшихся с бытовыми трудностями где-нибудь на краю света, среди диких аборигенов. Иногда близость к природе имеет свои преимущества - спасает от капризов цивилизации.
«27 ноя. Сегодня я готова была убить б.В. своими руками! Позавчера она отказалась есть утром манную кашу, потому что она жидкая. Вчера - потому что в ней комочки (откуда она их взяла?). Сегодня швырнула мне в лицо тарелку с геркулесом и заявила, что она - не лошадь и овсом не питается, тем более овсом без соли, сахара и молока. А откуда взяться молоку, если я пришла вчера в восемь, а бабка может оторвать свою з от любимого кресла только для того, чтобы спуститься вниз и пожаловаться соседкам, таким же вредным старушенциям, как и она сама, на свою внучку-недотепу (когда я три дня сидела дома с простудой, то убедилась, что даже в самую плохую погоду старые перечницы собираются около подъезда в 11.30 - хоть на пять минут, чтобы обменяться последними новостями). На самом деле бабкины капризы объясняются просто: она ненавидит каши, зато обожает яичницу, которую мне пришлось готовить три дня подряд. А так как участковый терапевт запретил ей съедать больше одного яйца в неделю из-за печени (дай Бог мне такую здоровую печень, как у нее!), то она может рассказывать всем встречным и поперечным, что я ее травлю».
Бедная Аля! Работать в сумасшедшем доме - и приходить домой в такой паноптикум! Но дальнейшие записи меня заинтересовали больше - они почти целиком были посвящены работе, а бабушка Варя в них почти не упоминалась.
«30 ноя. Холодно! Сегодня я поняла, что сделала глупость, выбрав себе шубку на рыбьем меху, когда за ту же цену можно было купить солидное теплое пальто. В отделении тоже холодно, дует изо всех щелей. По счастью, Миша П. через неделю после выписки принес мне самодельный электрообогреватель, и я теперь сижу с пациентами в маленькой ординаторской чуть ли не в обнимку с ним. Это опасно - одна из ножек у него раскалена, и можно здорово обжечься.
Вчера, когда я разговаривала с Машенькой Ильинской, проливавшей горькие слезы, ко мне зашел старичок в белом халате с раскрытым журналом в руках и сказал: «Распишитесь!» Я расписалась. Он спросил: «А вы знаете, за что вы расписались?» - «Кажется, против вмешательства западных держав во внутренние дела Анголы». (С таким же успехом я могла сказать: «За освобождение Анжелы Дэвис, но раз о ней пел Высоцкий, а Высоцкого уже четыре года как нет в живых, значит, это уже неактуально.) - «Нет, это вы ознакомились с правилами противопожарной безопасности». - «Да? Очень хорошо!» Улыбаясь ему, левой ногой я старалась незаметно задвинуть пожароопасный прибор под стол.
Б.В. лежит «с мигренью», я, злодейка, не обращаю внимания. Вчера была у тети Лены и Вахтанга, отдохнула от нее душой».
Подумать только! У моей сестры, оказывается, было чувство юмора, а я и не знала! Я много чего о ней не знала.
«3 дек. Неожиданное потепление; у меня промокли сапоги.
Б.В. сожгла кастрюльку, разогревая себе обед. По-моему, этим она намекает на то, что я могла бы приходить с работы пораньше и кормить ее. Фиг ей!
Мне повезло: такие интересные больные, и притом все разные. К тому же сейчас у нас консультирует Косолапов: очень милый дядька, и мы с ним, кажется, нашли общий язык. Из Еревана привезли Римму В. - она там пыталась покончить с собой неизвестным ядом и пролежала десять суток в реанимации. Сама москвичка, а сводить счеты с жизнью поехала куда глаза глядят, «чтобы не повредить мужу»: он у нее партийный работник. Римма трое суток лежала в коме, а в это время бедолага муж метался повсюду в ее поисках. Физически она пришла в себя, но морально - полная депрессуха.
4 дек. Я думала, что наводнения - это исключительная примета моего родного города, но я ошибалась. Стало тепло, как в сентябре, только что выпавший снег растаял, и мало этого - вода повсюду, льет, кажется, не только с неба, но и вообще со всех сторон. Как назло, когда я возвращалась с работы, троллейбус сломался в двух остановках от дома, и мне пришлось последний отрезок пути идти своими ногами. Мне показалось, что я превратилась в какое-то земноводное; я то ли шла, то ли плыла, не разбирая дороги, топала прямо по лужам - все равно сапоги промокли насквозь. В какой-то момент, вступив в особо глубокую лужу, я вдруг почувствовала, что лечу куда-то - и действительно, через секунду я повисла между небом и землей. Оказывается, я провалилась в канализационный люк, с которого была снята крышка; не упала вниз я только потому, что, инстинктивно размахивая руками, я зацепилась за края колодца и в таком положении и осталась: руки, раскинутые крестом, на асфальте, а все тело ниже подмышек - в колодце. Я долго бы так не продержалась, но меня спасли мальчишки, ошивавшиеся неподалеку: вытащили, поставили на ноги, вручили чуть не уплывшие сумку и зонтик. Я горячо их благодарила, на что они мне ответили:
- Ну что вы, тетя! Не стоит благодарности - вы сегодня уже третья!
Паршивцы! Я сижу на кухне, закутанная в мамин теплый халат, сушу над газом свои вещи и заодно волосы и даже сварила себе горячий глинтвейн - от простуды. И не знаю, плакать мне или смеяться. Ну почему я такая невезучая? А я-то рассчитывала, что фразы типа «вода поднялась на тридцать сантиметров выше ординара» для меня больше никогда не будут актуальны!
5 дек, среда. Сегодня приходил муж Риммы, первый секретарь какого-то обкома (или райкома? Я в них путаюсь). Мы с Косолаповым долго с ним говорили; он весь какой-то пришибленный, чувствуется, что любит жену, но ничего-ничегошеньки не понимает. Я решила, что он, скорее всего, дефектный шизофреник - если это не слабоумие на органической почве. Косолапов долго смотрел на меня жалеючи, потом сказал: «Саша, дорогая, ты забыла, что на свете существуют просто дураки!» Я долго хохотала. Подумать только, что такие люди нами управляют!
Суббота (очевидно, 8 дек. - Л.Н.). Сегодня у меня была рабочая суббота. Впрочем, у меня почти все субботы рабочие. Позавчера привезли очаровательного парня, он пытался повеситься из-за того, что от него уходила жена. Сегодня нас посетила сия достойная особа; как ни странно, действительно достойная. Она сообщила, что ее Сергей и вправду задыхался в петле, даже высунул язык и закатил глаза; одного только он не предусмотрел: он так слабо затянул узел на вбитом в потолок у окна крюке, что тот развязался, и другой конец шнура, перекинутый через карниз, свободно свисал вниз - так что даже сымитировать самоубийство ему как следует не удалось. У Сергея нет московской прописки - и этим все сказано. «Квартирный вопрос их испортил».
Проговорила с Риммой три часа. Она мне доказывала, что смысла в жизни нет, а я - что есть.
Воскресенье. Я проснулась в холодном поту. Мне приснился, в мельчайших подробностях, мой вчерашний разговор с Риммой - и разбудило меня то, что до меня вдруг дошло, что жить - бесцельно и бессмысленно!
Трудно описать тот ужас, который я пережила, пытаясь разлепить глаза - наяву или во сне я потеряла смысл жизни? Какое счастье, что это было во сне!»
Отношение к жизни и смерти Я прекрасно сознавала, что отец и мать до сих пор терзаются оттого, что позволили Але работать в Центре, где большая часть пациентов - самоубийцы, только что вытянутые с того света или потенциальные И притом не явно сумасшедшие, нет - среди них есть и абсолютно нормальные, и просто с неустойчивой психикой, и психопаты - но такие, которые вполне могут жить среди здоровых, а не за стенами больниц для душевнобольных. Нет для человека ничего более заразительного, чем настроение окружающих, и для Александры с ее меланхоличностью и чувствительностью общение с такими людьми было, конечно, чревато тем, что она слишком часто для ее хрупкой психики думала о смерти, притом о добровольной смерти, а от мысли до деяния - один шаг Меня родители совершенно не боялись отпускать к Богоявленской - у меня слишком много здорового эгоизма и интереса к жизни во всех ее проявлениях; более того, я подозреваю, что для хорошего психиатра у меня чересчур стабильная, чуть ли не дубовая психика - я слишком люблю себя, чтобы вживаться всей душой в проблемы и горести других.