И эту мечту он всего несколько дней назад поднял в воздух, как хрустальный бокал шампанского, и раздавил в кулаке.
Бармен сделал движение в сторону моей полупустой кружки, но я покачала головой; одной было уже достаточно. Не находя себе места, я вытащила телефон и открыла мессенджер «Фейсбука». Роуз моя лучшая подруга детства прислала сообщение: «Ты как? Люблю тебя».
И еще: «Вот фотка малышки Эйнсли. Она тебя тоже любит. <3».
И вот она, новорожденная Эйнсли, завернутая в серый конвертик. Безупречная кроха, три сто, моя крестная дочь, сладко спит на руках у моей любимой подруги. Я порадовалась, что она родилась до того, как я узнала тайну Джеймса; я смогла провести с малышкой уже много славных, спокойных минут. Несмотря на всю свою печаль, я улыбнулась. Если я все потеряю, у меня, по крайней мере, останутся эти двое.
Если судить по соцсетям, то мы с Джеймсом, похоже, были единственными среди наших друзей, кто еще не катал коляски и не целовал испачканные макаронами с сыром щечки. И, хотя ожидание давалось нам непросто, это было верным решением для нас обоих: в бухгалтерской фирме, где работал Джеймс, предполагалось, что служащие должны ужинать с клиентами и развлекать их: иногда так набегало больше восьмидесяти рабочих часов в неделю. Я хотела детей с тех пор, как мы поженились, но Джеймс не хотел разрываться между долгими рабочими днями и заботами молодой семьи. И поэтому он каждый день в течение десяти лет карабкался по корпоративной лестнице, а я клала на кончик языка розовую таблетку и говорила себе: когда-нибудь.
Я посмотрела на дату в телефоне: второе июня. Прошло уже почти четыре месяца с тех пор, как Джеймса повысили и стали готовить в партнеры, это означало, что долгие часы с клиентами остались дня него в прошлом.
Четыре месяца с тех пор, как мы начали пытаться завести ребенка.
Четыре месяца, как настало мое «когда-нибудь».
Но ребенка так и не было.
Я погрызла большой палец и закрыла глаза. Впервые за четыре месяца я была рада тому, что не забеременела. Несколько дней назад наш брак начал разваливаться под давящим весом того, что я узнала: наши отношения больше не ограничивались двоими. К нам вторглась другая женщина. Какой ребенок заслуживает таких сложностей? Никакой ни мой, ни чей-то еще.
Была только одна проблема: месячные у меня должны были начаться вчера, а пока не было никаких признаков. Я изо всех сил надеялась, что дело в перелете и стрессе.
Я в последний раз посмотрела на новорожденную малышку своей лучшей подруги, чувствуя не столько зависть, сколько тревогу о будущем. Я бы хотела, чтобы мой ребенок был лучшим другом Эйнсли, на всю жизнь, чтобы между ними была связь, как у нас с Роуз. Но после того, как я узнала тайну Джеймса, я не была уверена, что карта брака все еще оставалась у меня на руках, не говоря уже о материнстве.
Впервые за десять лет я задумалась о том, не совершила ли ошибку на том пирсе, сказав Джеймсу «да». А если бы я сказала «нет» или «не сейчас»? Я очень сомневалась, что была бы сейчас в Огайо, проводя дни за нелюбимой работой, пока мой брак опасно кренился над обрывом. Может быть, я бы жила где-нибудь в Лондоне, преподавала и занималась наукой? Может быть, с головой погрузилась бы в сказки, как любил шутить Джеймс, но разве это не было бы лучше, чем тот кошмар, в котором я оказалась?
Я всегда ценила практичность своего мужа и его все просчитывающий ум. Большую часть нашей семейной жизни я считала все это способом, которым Джеймс удерживает меня на земле, в безопасности. Когда я выступала со спонтанной идеей чем-то, выходящим за рамки обозначенных целей и желаний, он быстро возвращал меня на землю, обрисовывая риски и оборотную сторону медали. В конце концов, именно эта рациональность помогла ему продвинуться по службе. Но теперь в целом мире от Джеймса я впервые подумала, было ли то, о чем я когда-то мечтала, для него чем-то, кроме бухгалтерской проблемы. Его больше заботили доходы от вложений и управление рисками, чем мое счастье. И то, что я всегда считала в Джеймсе рассудительностью, теперь впервые показалось мне чем-то другим: удушением и искусной манипуляцией.
Я поерзала на стуле, отклеивая липкие бедра от кожаной обивки, и погасила телефон. Мысли о доме и о том, что могло бы статься, в Лондоне никакой пользы мне не принесут.
К счастью, немногочисленные посетители «Таверны Олд Флит» не видели в тридцатичетырехлетней женщине, сидевший возле барной стойки в одиночестве, ничего побуждающего к действию. Я оценила отсутствие внимания, а «Боддингтонс» начал растекаться по моему ноющему, утомленному путешествием телу. Я крепко обхватила кружку, так что кольцо на левой руке впилось в палец, прижатый к стеклу, и допила пиво.
Выйдя на улицу и размышляя, что делать дальше, подремать в гостинице казалось заслуженной наградой, я дошла до места, где меня остановил мужчина в брезентовых штанах; это он приглашал меня попробовать свои силы в как это, мадлукинге? Нет, мадларкинге. Он сказал, что группа собирается чуть дальше, у подножья лестницы, в половине третьего. Я вытащила телефон и посмотрела, сколько времени: оказалось, 2:35. Я ускорила шаг, внезапно почувствовав себя моложе. Десять лет назад меня привлекло бы именно такое приключение: пойти за эдаким старым британцем к Темзе, чтобы узнать о викторианцах и мадларкинге. Без сомнения, Джеймс был бы против такого спонтанного приключения, но его не было рядом, чтобы меня остановить.
А одна я могла делать все, что мне заблагорассудится.
По дороге я прошла мимо La Grande наше пребывание в пафосном отеле оплатили мои родители, подарок в честь годовщины, но я даже не взглянула на него. Я дошла до реки, сразу увидела бетонные ступеньки, спускавшиеся к воде. Грязный мутный поток на глубине бурлил, словно под ним билось что-то растревоженное. Я шагнула вперед, а пешеходы вокруг меня двинулись более предсказуемыми дорогами.
Ступеньки оказались круче и в куда худшем состоянии, чем я ожидала в центре такого современного города. Глубиной минимум в полметра и сделаны из битого камня, вроде древнего цемента. Я спускалась медленно, радуясь, что на мне кроссовки и сумка у меня удобная. У подножия лестницы я помедлила, заметив, какая вокруг тишина. За рекой, на южном берегу, мчались машины и пешеходы, но издали я ничего этого не слышала. Я слышала только мягкий плеск волн о берег, позвякивание камешков, крутившихся в воде, а над головой крик одинокой чайки.
Группа мадларкеров стояла неподалеку, внимательно слушая гида мужчину, которого я встретила на улице. Взяв себя в руки, я пошла вперед, осторожно ступая между податливыми камнями и грязными лужами. Я подошла к группе и усилием воли заставила себя отбросить все мысли о доме: о Джеймсе, о тайне, которую я узнала, о нашем неосуществившемся желании завести ребенка. Мне нужно было передохнуть от душившего меня горя, от шипов ярости, таких острых и неожиданных, что у меня перехватывало дыхание. Неважно, как я решу провести следующие десять дней, вспоминать и заново переживать то, что я двое суток назад узнала о Джеймсе, смысла не было.
Здесь, в Лондоне, в этой «праздничной» поездке в честь годовщины, мне нужно было понять, чего я действительно хочу и входят ли еще в список моих желаний Джеймс и дети, которых мы надеялись вместе растить.
Но для этого мне сначала нужно было извлечь на свет некоторую правду о себе самой.
3. Нелла. 4 февраля 1791 года
Когда в третьем доме по Малому переулку помещалась почтенная аптека для женщин, принадлежавшая моей матери, там была всего одна комната. Лавка, озаренная пламенем бесчисленных свечей, частенько забитая посетительницами с детьми, давала ощущение тепла и безопасности. В те дни, казалось, все в Лондоне знали о лавке снадобий для женщин, и тяжелая дубовая входная дверь редко бывала закрытой подолгу.
Но много лет назад после смерти матери, после предательства Фредерика и после того, как я начала отпускать лондонским женщинам яды стало необходимо разбить помещение на две отдельные, разграниченные части. Это было нетрудно, достаточно оказалось выстроить стену из полок, разделившую комнату пополам.
В первую, переднюю, комнату по-прежнему можно было попасть прямо с Малого переулка. Кто угодно мог открыть входную дверь она почти всегда была не заперта, но большинству показалось бы, что они не туда попали. Теперь я ничего не держала в той комнате, кроме старой бочки с зерном, а кому интересен бочонок полусгнившей перловки? Иногда, когда мне везло, в углу шебуршилось крысиное гнездо, отчего впечатление заброшенности и запустения только усиливалось. Эта комната была моим первым прикрытием.
Многие покупатели и в самом деле перестали приходить. Они слышали о смерти моей матери, а увидев пустую комнату, решали, что лавка просто закрылась навсегда. Более любопытных и ушлых вроде мальчишек, ищущих, что плохо лежит пустота не отпугивала. В поисках добычи они углублялись в комнату, высматривая на полках товары или книги. Но отыскать им ничего не удавалось, потому что я ничего не оставила ворам, вообще ничего стоящего внимания. И они шли прочь. Они всегда шли прочь.
Какими же глупцами они были все, кроме женщин, которым подруги, сестры или матери указывали, где искать. Только они знали, что бочонок с перловкой играл очень важную роль: он был средством связи, тайником для писем, содержание которых не смели произнести вслух. Только они знали, что в стене из полок спрятана незримая дверь, ведшая в мою лавку снадобий для женщин. Только они знали, что я безмолвно жду за стеной и пальцы мои запятнаны осевшим на них ядом.
Там-то я теперь и ждала женщину, которая должна была прийти на рассвете, мою новую заказчицу.
Услышав, как медленно заскрипели дверные петли в кладовке, я поняла, что она пришла. Я выглянула сквозь едва заметную щель между рядами полок, намереваясь украдкой бросить на нее первый взгляд.
И, отшатнувшись, прикрыла рот дрожащими пальцами. Что это, какая-то ошибка? То была не женщина; то была совсем девочка, не старше двенадцати-тринадцати лет, одетая в серое шерстяное платье и укрывшая плечи темно-синим вытертым плащом. Она не туда зашла? Возможно, она была одной из юных воришек, которых не обманывала моя хитрость, и искала, что бы украсть. Если так, лучше бы ей было зайти в пекарню, утащить пару булочек с вишней, чтобы хоть немного поправиться.
Но девочка, несмотря на свою молодость, пришла точно с рассветом. Она спокойно, уверенно стояла в кладовке, глядя прямо на фальшивую стену из полок, за которой пряталась я.
Нет, она не была случайной посетительницей.
Сперва я приготовилась отослать ее прочь из-за возраста, но одернула себя. В письме она написала, что ей нужно что-нибудь для мужа ее госпожи. Что станется с моим делом, если эту госпожу знают в городе и пойдет слух, что я отослала девочку прочь? К тому же, продолжая подглядывать за девочкой сквозь щелку, я увидела, как высоко она держит свою черноволосую голову. Глаза у нее были круглые и ясные, но она не смотрела себе под ноги и не оглядывалась на входную дверь. Она слегка дрожала, но я была уверена, что от холода, а не от волнения. Девочка стояла слишком прямо и гордо, чтобы счесть, что она боится.
Что внушало ей эту смелость? Строгий приказ госпожи или что-то более зловещее?
Я откинула щеколду, отвела створку с полками внутрь и поманила девочку внутрь. Ее глаза тут же привыкли к крошечному помещению, ей даже не пришлось моргать; комнатка была настолько маленькой, что если бы мы с девочкой встали рядом и раскинули руки в стороны, то могли бы коснуться противоположных стен.
Я проследила за взглядом, которым она обвела полки вдоль задней стены, заставленные стеклянными флаконами, жестяными воронками, аптечными банками и ступками. У второй стены, подальше от огня, стоял дубовый шкаф моей матери с набором фарфоровых и глиняных сосудов, предназначенных для настоек и трав, которые рассыпались и портились от малейшего света. Вдоль ближайшей к двери стены шла на высоте девочкиных плеч длинная узкая стойка; на ней помещались несколько металлических весов, стеклянные и каменные гирьки и несколько переплетенных справочников по женским болезням. А если бы девочка заглянула в шкафы за стойкой, то увидела бы ложки, пробки, подсвечники, оловянные тарелки и десятки листов пергамента, многие из которых покрывали сделанные наскоро заметки и расчеты.
Осторожно обойдя свою новую заказчицу и заперев дверь, я задумалась о том, как обеспечить девочке ощущение безопасности и уединения. Но страхи мои были необоснованны, потому что она плюхнулась на один из двух моих стульев, словно бывала у меня в лавке сотню раз. Теперь, когда она сидела на свету, я смогла рассмотреть ее получше. Сложения она была хрупкого, у нее были ясные ореховые глаза, едва ли не слишком большие для овального личика. Она переплела пальцы, положила руки на стол, посмотрела на меня и улыбнулась.
Добрый день.
Здравствуй, ответила я, удивившись ее тону.
В одно мгновение я почувствовала себя глупо из-за того, что увидела нечто угрожающее в розоватом письме, написанном этим ребенком. Еще я удивилась ее прекрасному почерку, в таком-то юном возрасте. Волнение мое таяло, и его сменяло спокойное любопытство; мне хотелось побольше узнать об этой девочке.
Я повернулась к очагу, занимавшему один из углов комнаты. Чайник, который я недавно подвесила над огнем, испускал струйки пара.
Я заварила травы, сказала я девочке.
Налила отвар в две кружки и поставила одну перед ней.
Она поблагодарила меня и потянула кружку к себе. Ее взгляд остановился на столе, где помещались наши кружки, единственная зажженная свеча, мой журнал и письмо, которое она оставила в бочонке перловки: «Для мужа моей госпожи, с завтраком. На рассвете 4 февраля». Щеки девочки, на которых, когда она вошла, играл румянец, по-прежнему были румяными от юности и полноты жизни.
Какие травы?
Валерьяну, ответила я. С коричной палочкой. Несколько глотков согреют тело, еще пара прояснит и успокоит мысли.
С минуту мы помолчали, но в этом не было неловкости, как бывает между взрослыми. Я подумала, что девочка мне, скорее всего, благодарна за то, что ушла с холода. Я дала ей пару минут, чтобы согреться, а сама отошла к стойке и занялась мелкими черными камешками. Их нужно было отшлифовать на точильном камне, после чего из них выйдут отличные пробки для флаконов. Зная, что девочка за мной наблюдает, я взяла первый камешек, прижала его ладонью, прокатала, потом развернула и снова прокатала. Продержаться я смогла секунд десять-пятнадцать, потом мне пришлось остановиться и отдышаться.
Год назад я была сильнее, сил у меня было столько, что я могла бы прокатать и отшлифовать эти камешки за несколько минут, даже не откидывая волосы с лица. Но сегодня, когда на меня смотрело это дитя, я не могла продолжать так у меня болело плечо. О, я не могла понять, что это за хворь; месяцы назад она зародилась в моем локте, потом переместилась в запястье, и только недавно жар начал проникать в суставы пальцев.
Девочка сидела тихо, плотно обхватив кружку.
А что это, такое густое, в миске над огнем?
Я оторвалась от камешков и посмотрела в сторону очага.
Мазь, сказала я, из свиного жира и пурпурной наперстянки.
Значит, вы ее греете, потому что она слишком затвердела?
Да, так и есть.
А для чего она?
У меня загорелись щеки. Я не могла сказать ей, что листья пурпурной наперстянки, если высушить их и истолочь, высасывают жар и кровь из кожи и потому очень помогают в первые дни после того, как женщина родила ребенка, этот опыт девочке такого возраста был незнаком.
От разрывов кожи, ответила я, садясь на стул.
Ядовитая мазь от разрывов кожи?
Я покачала головой:
В этой мази яда нет, дитя.
Ее плечики напряглись.
Но миссис Эмвелл, моя хозяйка, сказала, что вы торгуете ядами.
Да, но я торгую не только ядами. Женщины, приходившие сюда за моими смертельными снадобьями, видели, сколько всего у меня на полках, и некоторые шепотом рассказывали об этом своим самым близким подругам. Я продаю все виды масел, настоек и вытяжек все, что можно найти в лавке уважаемого аптекаря.
В самом деле, когда много лет назад стала отпускать яды, не могла же я убрать с полок все, кроме мышьяка и опия. Я продолжала держать составляющие для лекарств от большинства болезней, такие безобидные вещи, как мускатный шалфей или тамариск. Пусть женщина избавится от одного недуга к примеру, от вероломного мужа, это не значит, что она неуязвима для прочих болезней. Мой журнал был лучшим тому доказательством; среди смертельных средств попадалось и много исцеляющих.
Сюда приходят только девушки, сказала девочка.
Это тебе тоже сказала твоя госпожа?
Да, мэм.
Что ж, в этом она не ошиблась. Сюда приходят только девушки.
За единственным исключением, много лет назад, в мою лавку с ядами не ступала нога мужчины. Я помогала только женщинам.