С тех пор cuates прозвали Папу Тарзаном. И Иносенсио с гордостью принял это прозвище. Тарзанэто было не так уж и плохо. Его лучшего друга с первого класса звали Reloj, Часы, потому что тот появился на свет с одной рукойлевойкороче, чем другая. По крайней мере Иносенсио повезло больше, чем его соседу, потерявшему ухо в драке с ножамитого до самой смерти звали Taza, Чашка. А как наcчет pobre infeliz, переболевшего полиомиелитом и оставшегося хромым, его звали не иначе как Полька. Pobrecito el MocoСопля. El PedoПердёж. El MojónКакашка. Жизнь была жестокой и в то же самое времявеселой.
Хуан el Chango. Бето la Guagua, потому что в детстве он не мог произнести слово agua. Меме el King-Kong. Чале la Zorra. Бальде la Mancha. El Vampiro. El Tlacuache. El Gallo. El Borrego. El Zorrillo. El Gato. El Mosco. El Conejo. La Rana. El Pato. El Oso. La Ardilla. El Cuervo. El Pingüino. La Chicharra. El Tecolote. Целый зверинец друзей. Когда они встречались на футбольном матче, то кричали: «Вот идет el Gallo». И вместо того чтобы позвать его: «Эй, Gallo», издавали петушиный крик: кики-рики-киииии, а в ответ слышался крик Тарзана, или блеяние, или лай, или кряканье, или уханье, или визг, или жужжание, или карканье.
*До Сверчка Джимини был Кри-Кри, Поющий Сверчок, альтер эго блестящего детского композитора Франсиско Габилондо Солера, написавшего бесчисленные песни, оказавшие влияние на поколения детей и будущих поэтов по всей América Latina.
9Бледнолицая Тетушка
Когда Бледнолицая Тетушка спит, то напоминает почти распрощавшуюся с жизнью утопленницу. Жизнь для неелишь крошечное пятнышко на горизонте. Руки-ноги у нее тяжелые, пропитавшиеся соленой водой. Нужно приложить титанические усилия, чтобы заставить это набрякшее тело подняться с кровати. Делать это по утрам ей помогает Ужасная Бабуля, она застегивает на Тетушке розовое пикейное платье, ведет за руку вверх по лестнице мимо столовой, где мы заняты тем, что разбиваем сваренные всмятку яйца.
Как спала, Тетушка?
Как убитая, отвечает она. Ужасная Бабуля ведет ее дальше, в ванную, глаза у Бледнолицей Тетушки закрыты. Она позволяет вести себя.
Бледнолицая Тетушка надевает на работу коктейльные платья с люрексом, узкие юбки со встречными складками сзади и жакеты bolero с матерчатыми пуговицами им в тон. Украшенные стеклярусом свитера, шелковые блузы цвета кузнечика с воротниками-стойками или безрукавные платья и блузки из крепдешина. К этому прилагаются туфли на шпильках из крокодиловой кожи и такой же кожи сумочка. Коричневый замшевый жакет с леопардовым воротником и леопардовые же перчатки. Шляпки-таблетки со стразами на вуальках. Тетушка всегда выглядит элегантно. Потому что одевается не в «Эль Паласио де Иерро» или в «Ливерпуле», подобно другим девушкам. Все ее нарядыиз «Карсон Пири Скотт» и «Маршалл Филдс».
Ay, надо же как расфуфырилась для такой работенки! хмыкает Тетушка Лича, когда Бабуля и Бледнолицая Тетушка выходят из комнаты.
Как, черт побери, она может позволить себе такие шмотки? добавляет Тетушка Нинфа. Ведь на зарплату секретарши, Господи помилуй, не шибко разгуляешься. Неплохое местечко нашла.
Мама говорит:
Ну если вам интересно мое мнение, то она, должно быть, очень, очень хороша на своем месте.
И невестки разражаются смехом.
Бледнолицая Тетушка работает на очень важного человека, на сеньора Видаурри, и ей нужно выглядеть соответствующе.
Сеньор Видаурри носит жемчужно-серые костюмы, и волосы у него такого же цвета. У него красивые фетровые шляпы. И большой черный автомобиль. Сеньор Видаурри каждый день подвозит нашу прекрасную Бледнолицую Тетушку в свою строительную компанию и каждый вечер доставляет ее домой. У сеньора Видаурри такая же темная кожа, как и у моей мамы. Сеньор Видаурри каждое воскресенье дает нашей кузине Антониете Арасели ее domingo, деньги на карманные расходы, и никогда не забывает сделать это, хотя он ей и не дедушка. Просто он Тетушкин начальник и у него полно денег.
Если Мама и Тетушки не судачат о Бледнолицей Тетушке, или о сеньоре Видаурри, или об Ужасной Бабуле, то любят посплетничать о тетушкином муже, с которым она развелась так давно, что Антониета Арасели совсем его не помнит, и о котором не следует упоминать, потому что у тетушки может случиться истерика.
Ну вот что я вам скажу, говорит Мама. Развода никакого не было, потому что не было и свадьбы. Понимаете, о чем я?
О свадьбе и речи быть не могло, излишне громко шепчет Тетушка Нинфа. Ведь у него в то время уже были две законных жены.
¡No me digas! говорит Тетушка Лича.
Одна в Дуранго, а другая в Тампико. Вот почему ей пришлось бросить его. Так я слышала, продолжает Нинфа.
¡A poco! Прямо-таки варвар какой-то, говорит Лича.
За что купила, за то и продаю.
Мы уже покончили с завтраком и вытираем салфетками молочные усы, и тут Бледнолицая Тетушка выныривает из ванной комнаты, ее маленькие глазкияркие звездочки, роторанжевое сердечко, волосы уложены влажными волнами. Она мечется по кухне и просит, чтобы кто-нибудь застегнул ей молнию на платье цвета морской волны на тонких бретельках, все в розовых блестках, влезает в черные лаковые туфли с застежками крест-накрест на щиколотках, торопливо перекладывает содержимое вчерашнего усеянного серебристыми пайетками клатча в утреннюю черную сумочку-конверт, и ее туфли на каблуках грохочут по плиточному полу в коридоре.
Ее голос доносится теперь из внутреннего дворика и сильно напоминает скрипучий, как у попугая, голос Ужасной Бабули.
Оралия, переставь гевею на солнце и хорошенько полей ее. Не забудь, что мама заказала три баллона с газом. Антониета Арасели, mija, деньги на цветы для умершей монахини я оставила на комодеони завернуты в носовой платок. Оралия, проследи за тем, чтобы Ампаро погладила мою шелковую блузкуту, с вышитыми цветами, а не белую. И не дай ей сжечь ее. Mamá, ты можешь забрать мои вещи из чистки? Не ждите меня к ужину, сегодня я иду в ресторан. Антониета Арасели, хватит грызть ногти. Ты их вконец испортишь. Возьми пилку для ногтей Попроси свою abuela отыскать ее.
Антониета Арасели! Оралия! Mamá! Оралия!
Она перестает кричать, лишь заслышав гудок автомобиля сеньора Видаурри. Зеленые ворота захлопываются с гулким лязгом.
10Девочка Канделария
Когда я впервые вижу девочку с кожей цвета caramelo, я иду позади бабушки и, зазевавшись, наступаю ей на ногу.
Какая ты неуклюжая! Смотри, куда идешь!
А я смотрю на прачечную на крыше, где девочка Канделария пропускает одежду через отжимающее устройство. Ее мать, прачка Ампаро, приходит по понедельникам, она похожа на выжатое бельетакая же жесткая и сухая. Поначалу я думала, будто Ампароее бабушка, а не мама.
Но почему у девочки с кожей, похожей на caramelo, такая некрасивая, старая мать?
¡Hocicona! говорит Ужасная Бабуля, называя меня болтушкой. Подойди ко мне. И, дотянувшись до меня, отвешивает подзатыльник.
Кожа у девочки Канделарии такая яркая, что на память приходит медная монетка veinte centavos, которую какое-то время сосали во рту. Она не такая прозрачная, как у Бледнолицей Тетушки. Не такая бледная, словно акулье брюхо, как у Папы и Бабули. Не того цвета красной глины, что у Мамы и ее семейства. Не цвета кофе, сильно разбавленного молоком, как у меня, не цвета поджаренных tortilla такая кожа у прачки Ампаро, ее матери. Не такая, как у кого-либо еще. Гладкая, словно арахисовое масло, смуглая, словно топленое молоко.
Как тебе это удалось?
Что удалось?
Но я сама не знаю, что имею в виду, и потому молчу.
До встречи с Канделарией я считала красавицей Бледнолицую Тетушку, или кукол с волосами цвета лаванды, которых мне подарили на Рождество, или участниц конкурсов красоты, что показывают по телевизору. Но не эту девочку с зубами словно белая кукуруза и черными волосами, настолько черными, что они, подобно петушиным перьям, на солнце отсвечивают зеленым.
Девочка Канделария с ее длинными птичьими ногами и худыми руками на вид все еще совершенная девчонка, хотя она старше всех нас. Она любит носить меня на руках, делая вид, будто она моя мама. Или же, когда я говорю чирик, чирик, чирик, бросает мне в рот маленький кусочек жевательной резинки «чиклетс», словно я ее птенчик. Я говорю: «Канделария, покачай меня еще на качелях», и она качает. Или: «Будь моей лошадкой», и она взваливает меня себе на спину и мчится галопом по двору. Если я прошу, она позволяет мне посидеть у нее на коленях.
А что ты хочешь делать, когда вырастешь, Лалита?
Я? Я хочу быть королевой. А ты?
Канделария говорит: «Я хочу стать актрисой, как те женщины, что плачут по телевизору. Посмотри, как я умею плакать». И мы пытаемся научиться плакать. До тех пор, пока не заливаемся смехом.
Или она берет меня с собой, когда отправляется выполнять чье-то поручение. По пути туда и обратно мы то и дело закрываем глаза и пытаемся вписаться в повороты: одна из нас ведет другую. Это называется «играть в слепых». «Не открывай глаза до тех пор, пока я не скажу». А когда я наконец делаю это, то обнаруживаю себя стоящей перед воротами какого-то странного дома, и девочка Канделария смеется, смеется.
¿Qué quiere usted?
Mata rile rile ron.
Yo quiero una niña.
Mata rile rile ron.
Escoja usted.
Mata rile rile ron.
Escoho a Candelaria.
Mata rile rile ron.
Когда мы играем в mata rile rile ron, мне хочется держаться с тобой за руки, Канделария, хотя бы совсем недолго, ну, пожалуйста, если только мама позволит этоведь тебе нужно возвращаться на работу в прачечную. Потому чтоя успела сказать вам об этом? девочка Канделария очень любит играть, хотя встает с петухами и спит на плече своей матери всю дорогу до работы. Им приходится долго ехать по городу до дома Бабули на улице Судьбы на трех автобусах каждый понедельник, чтобы выстирать нашу грязную одежду.
Почему ты позволяешь этой индейской девчонке играть с тобой? жалуется моя кузина Антониета Арасели. Если она подходит ко мне, я делаю ноги.
Почему?
Потому что она грязная. На ней даже трусов нет.
Врушка! Откуда тебе знать?
Я не вру. Однажды я видела, как она уселась пописать за прачечной. Совсем как собака. Я сказала об этом Бабуле, и она заставила ее вымыть мыльной водой и шваброй всю крышу.
Ну как тут понять, выдумала все это Антониета Арасели или сказала правду? Чтобы выяснить, носит ли Канделария трусы, мой брат Рафа изобретает такую вот игру.
Мы будем играть в салочки, только нельзя салить того, кто присядет вот так, понятно? Побежали!
Все, братья и кузины, разбежались по двору. Когда Рафа пытается осалить Канделарию, та садится на корточки наподобие лягушки, мы тоже делаем это и смотрим. Канделария улыбается своей широкой кукурузной улыбкой, ее худые ноги раздвинуты.
Не трусы. Не совсем. Никаких тебе цветочков и эластика, кружев или гладкого хлопка, а грубая ткань между ног, пошитые дома шортики, мятые и вытертые, словно кухонное полотенце.
Я больше не хочу в это играть, говорит Рафа.
Я тоже.
Игра кончается столь же внезапно, как началась. Все куда-то исчезают. Канделария сидит на корточках посреди двора и улыбается, показывая большие зубы, похожие на зерна белой кукурузы. Когда она наконец встает и идет ко мне, я, сама не понимая почему, убегаю.
Перестань! Сейчас же перестань! ругается мама. Ну что с тобой такое?
Мои волосы смеются, говорю я.
Мама усаживает меня себе на колени. И больно дергает за волосы, разделяя их на пряди.
Она силком тащит меня к раковине и докрасна скребет кожу на голове куском грубого черного мыла, пока мой плач не останавливает ее. А потом мне запрещают играть с Канделарией. И даже разговаривать с ней. Нельзя, чтобы она меня обнимала, нельзя жевать все еще хранящее тепло ее слюны белое облачко жвачки, что она пальцами достает у себя изо рта и перекладывает в рот мне, нельзя, чтобы она нянчила меня на коленях, словно я ее дитя.
Никогда больше, поняла?
Почему?
Потому.
Почемупотому?
Потому что мне не разрешают! кричу я с выходящего во двор балкончика, но, прежде чем успеваю что-нибудь добавить, меня втаскивают в комнату.
Канделария во дворе прислоняется к стене и покусывает ноготь большого пальца, либо, подобно аисту, стоит на одной ноге, либо, сбросив пыльные туфли со смятыми задниками, похожие на домашние шлепанцы, чертит большим пальцем ноги круг на плитках, которыми выложен двор, либо тащит жестяной таз с выстиранной одеждой к протянутой на крыше бельевой веревке, либо садится на корточки, словно играет в придуманную нами игру, и ее поношенные трусики вызывают в памяти мятую повязку, что была на бедрах у распятого Иисуса. Ее кожаcaramelo. Такая сладостная, что на нее больно даже смотреть.
11Шелковая шаль, ключ, крутящаяся монета
Шелковая rebozo? Из Санта-Марии? Да зачем она? Чтобы Селая подметала ею пол? Иносенсио, ты головой подумал? Ну к чему маленькой девочке шелковая шаль?
Я пообещал Лалите, что однажды мы купим ее. Правда, Лала? говорит Папа, стряхивая пепел с сигареты в кофейную чашку, тот падает в нее с шипением. А потом он запевает песню Кри-Кри об утке, щеголяющей в rebozo.
Но, Иносенсио. Она же шелковая! Это слишком! говорит Бабуля, убирая со стола чашку и ставя вместо нее «сувенирную» пепельницу с надписью «Аэромехико». Эти шали стоят целое состояние. И вообще их больше не делают. Тут потребуется немаленькое везение.
Это трудно даже здесь, в столице?
Они исчезают. Если тебе нужна не подделка, то придется отыскать семью, готовую расстаться с ней. Какую-нибудь престарелую даму, которой очень нужны centavos, переживающую трудные времена. А знаменитых rebozos из деревень больше не сыскать. Порыскай по столице. По деревням. И поймешь, что я права. Все, что тебе попадется, так это туфта, которой торгуют на рынках. Фабричное производство. Rebozos, что выглядят так, будто над ними работали ногами. И это будет даже не искусственный шелк! Можешь быть уверен. Послушай, чем больше труда вкладывают в бахрому, тем выше цена. Посмотри на ту шаль, что я ношу, смотри, какое сложное плетение. Эта?!!! Я уже сказала тебе. Она не продается. Даже если Господь повелит. Только через мой труп. И не проси.
Что-что-что? Что не продается? волнуется Маленький Дедуля, подходя к столу за второй чашкой кофе и еще одной pan dulce.
Мы говорим о шелковых rebozos, Papá? отвечает Папа. Я хочу купить такую Лалите.
А я говорю, что такой больше не найти, Нарсисо. Скажи ему. Пусть лучше купит на рынке хлопковую шаль, правильно я говорю? Нет нужды тратиться на то, что она не будет носить, пока не повзрослеет. А что, если она вырастет и не захочет этого? И что тогда, а? Оставит себе на похороны? А там у вас носят их? Вот уж не думаю. Все вы такие модники. Да что говорить, моя родная дочь не хочет, чтобы ее видели в rebozo. А следующее поколение будет смотреть на них как на тряпье, пережиток прошлого, замену скатерти или, прости Господи, постельного покрывала. Если ты действительно отыщешь настоящую шелковую шаль, то лучше купи ее для своей матери. Я одна смогу оценить ее по достоинству.
Прислушайся к матери, Иносенсио. Дьявол больше знает по опыту
чем по своей дьявольской природе. Знаю, знаю.
После кофе и сладкого cuernito Маленький Дедуля успокаивается и, довольный, отпускает свою обычную шутку:
Я сплю. И после того так хочу ееееесть. Потом ем. И после того так хочу спаааать!
А ну все вы, убирайтесь отсюда! ругается Бабуля, выпроваживая нас из столовой при помощи своей шали, словно мы мухи какие. Ну как можно убрать со стола, если все только и делают, что сидят за ним?
Пришло время дневного сна. Дом наконец успокаивается, во всех комнатах тихо, в тех, что наверху, и тех, что внизу, тихо даже во дворе. Весь мир спит. Как только Оралия перемывает посуду после обеда, Бабуля отправляется к себе. Дверь спальни захлопывается, в замке дважды поворачивается ключ. Стучать никто не осмелится.
Никогда не тревожь свою бабушку, когда она спит, поняла? Никогда!
Нам, по другую сторону двери, слышно, как храпит Маленький Дедуля, а Бабуля нервно шаркает по полу своими chanclas на скошенных каблуках. Некогда они служили Дедуле домашними тапочками. Он говорит, что она никогда не выбрасывает его вещи, даже если он не носит их с с тех пор, как я была глиной.
Тикис, который вечно жалуется, что у него полно работы, и никогда не ест вместе с намислишком уж он занят намыванием папиного универсала за небольшую плату или наведением глянца на папины туфли, ведь только он способен справиться с этим, или с составлением таблицы курса pesos по отношению к долларунаходит предлог для того, чтобы улизнуть и поесть где-нибудь в одиночестве; возвращается он оттуда, где прятался, с пустыми стаканом и тарелкой. Все разбредаются по своим комнатам, чтобы соснуть. Все, кроме меня и Тикиса.