Я больше не могу! Уезжаю отсюда к чертовой матери. Невозможно открыть холодильник и съесть яблоко, если мне того хочется! ¡Me voy a largar, me oyes!
Зойла, потише! Тебя услышат! просит Папа.
Но Мама начинает кричать еще громче:
А мне наплевать, слышат меня или нет!
И я плачу, сама не зная почему, и Мамане могу забыть этогоснимает с ноги туфлю и швыряет ее, и когда я позже думаю об этом, мне кажется, будто все происходило под ночным небом, хотя это было не так. Сумерки в Мехико полны звезд, подобных стекляшкам на стенах сада, и на меня смотрит луна-ягуар, и мамина стеклянная туфелька летит-летит-летит по разбитому небу.
16El Destino Es el Destino
За кого ты меня принимаешь, за автомат? Я в одиночку ликвидировала весь тот ужас в столовой, а это была тяжкая работа. Неподъемная. Монументальная. Ты понятия не имеешь, что такое труд. А я всего лишь человекплоть и кости, помоги мне Господь, и где была лентяйка Оралия, и с какой стати я должна столько всего делать для такой оравы, скажите на милость? Я уж не говорю о расходах. Мы небогаты, сам знаешь. Слава богу за папино пособие и tlapalería и немаленькую зарплату твоей сестры. И не забывай, что этим летом мы ничего не получаем за две комнаты; потому что я попросила жильцов съехать и освободить их для вас. Нет, я не жалуюсь. Разумеется, я предпочла бы, чтобы вся семья была вместе. Что такое деньги по сравнению с радостью от того, что твои близкие рядом? Приходится идти на жертвы. Семья всегда у меня на первом месте. Неужели я ничему тебя не научила, Иносенсио?
Ужасная Бабуля стенает так ежедневно, хотя двое ее младших сыновей убрались восвояси вместе с семьями. Вдобавок ко всему, недовольная Бабулиным гневом Оралия пригрозила уволиться.
Если вам не нравится, как я работаю, сеньора, то можете рассчитать меня.
И ты сбежишь, несмотря на то, что я заплатила тебе вперед? Не позволю этого, даже если Господь повелит! Нечего гримасничать. Посмотри на меня, Оралия, посмотри, я сказала, не перебивай и посмотри на меня. Я найду тебе помощницу, te lo juro. Ты знаешь кого-нибудь, достойного доверия? Поспрашивай людей. Может, найдешь какую девушку из деревни. Деревенские, они куда как порядочнее и трудолюбивее городских. Не хочу, чтобы люди, которым я не доверяю, спали под одной со мной крышей. Но дело ограничивается тем, что посылают за Канделарией, ту привозят, и она моет, стирает и чистит всю следующую неделю. Ее кровать ставят в комнате Оралии на чердаке, чтобы девочке не приходилось тратить время на дорогу туда и обратно, и она едет к матери только на выходной. Девочка Канделария будет жить в доме Бабули!
Это не навсегда, мисси, только на время, не питай по этому поводу никаких иллюзий. И ты должна мыться каждый день, и твои волосы должны быть очень чистыми, понятно? Здесь тебе не деревня.
Чтобы немного отдохнуть, чтобы дети не путались под ногами, пока идет ремонт в столовой, Бабуля настойчиво упрашивает Папу отвезти на восемь дней свою семью в Акапулько. Это обойдется недорого. Мы можем остановиться в доме сестры сеньора Видуарри. Акапулько всего в восьми часах езды от Мехико. Мы можем добраться туда на машине.
Мама, никогда не соглашающаяся с Бабулей, в этот раз умоляет Папу:
В Мехико всегда одно и то же дерьмо. Мы все время сидим дома. Никуда не выходим. Я устала от этого, слышишь меня? Это так противно!
И наконец Папа сдается.
Поначалу предполагается, что поедут лишь Папа и Мама, шестеро моих братьев и я. Но Бабуля так выразительно вздыхает, что Папа вынужден просить ее присоединиться к нам.
Какого черты ты настаиваешь на том, чтобы она ехала с нами? шипит Мама, пакуя вещи.
Ну как я могу отказать собственной матери? Особенно раз она была настолько добра, что одолжила нам денег на эту поездку?
В гробу я видела ее чертову доброту.
Тссс. Дети.
Пусть слышат! Пусть лучше рано, чем поздно узнают, что представляет из себя их Бабуля.
В утро нашего отъезда Бледнолицая Тетушка и Антониета Арасели тоже пакуются, чтобы поехать с нами. Бабуля сама сходила в secundaria, чтобы проинформировать игуменью о том, что у моей кузины la gripa.
Даже Канделария едет!
Когда последний чемодан уложен в багажник, Бабуля подступает к Папе:
Возьми ее с собой, бедняжку. Она может помочь с детьми.
Так что в самый последний момент Канделарию посылают в ее комнату на чердаке взять пластиковый пакет с поношенной одеждой. Но деревня Канделарии расположена в Наярите. Она никогда не видела океана. Еще до истечения восьми дней ее отошлют обратно на автобусе фирмы «Трес Естреллас де Оро» в Мехико, и адрес Ужасной Бабули будет приколот булавкой к изнанке ее платья, дабы она избежала участи бесчисленных неудачниц, икающих и глотающих слезы в телевизионных объявлениях для общественности. «Если вы узнаете эту юную леди, пожалуйста, позвоните» Поскольку она в городе новенькая и не умеет ни читать, ни писать, а гигантская волна Акапулько собьет ее с ног, и океанская вода будет литься из ее рта, и глаз, и носа несколько дней, и тогда обнаружат, что Канделария не может заботиться о малышах без того, чтобы сначала кто-то позаботился о ней.
Но это не помогает. El estino es el destino. Судьба человекаэто его судьба. Приколотая к платью записка с адресом будет утеряна. Ну кто знает, куда она подевалась? И Канделария появится-таки в телевизоре, извергая потоки слез, как в telenovela. Ну кто бы мог подумать! Соленая вода, подобная океанской, будет литься у нее из глаз, Оралия закричит, чтобы Маленький Дедуля пришел и посмотрел, она ли это, Дедуля пошлет Оралию в центр города, чтобы она забрала Канделарию, а ее мама Ампаро, прачка, изобьет ее смертным боем за то, что она так напугала ее, а затем придет и попросит избавить ее от работы у Бабули, потому что ее дочь почти что взрослая и матери приходится быть предельно осторожной, верно? И Бабуля скажет: «Ну да, полагаю, так оно и есть». И Ампаро, и девочка Канделария затеряются где-то в деревне в Наярите, и по возвращении Бабули будет казаться, что земля поглотила их обеих, прачка и дочь прачки исчезли, и никто не знает, где они. И ничего тут не поделаешь.
Но пока Канделария еще не наглоталась Тихого океана и не отослана обратно в Мехико на ближайшем автобусе «Трес Естреллас де Оро». И мы едем в Акапулько в папином универсале, все мы. За рулем Папа. Ужасная Бабуля сидит там, где обычно сидит Мама, потому что ниже ее достоинства ехать не на почетном месте. Антониету Арасели пристроили между ними, потому что она заявила, что ее тошнит, если она сидит сзади. Мама, и Бледнолицая тетушка, и Канделария сидят во втором ряду, у каждой на коленях по «малышу» Лоло, Мемо, я; Рафа, Ито, Тикис и Тото претендуют на самое лучшее местото, что сиденьем назад.
Почему сзади сидят они, а не мы?
Да потому, что онишайка malcriados, ответствует Бабуля. Вот почему. Она имеет в виду «плохо воспитаны», но на ее слова обращает внимание только Мама.
Мы машем на прощание стоящим в воротах Маленькому Дедуле, Оралии и Ампаро:
До свиданья! До свиданья!
Если будем ехать без остановок, то можем добраться туда за семь часов, говорит Папа.
Семь часов! Не будет этого, даже если Господь пожелает! Хорошо хотя бы доехать живыми. Не обращай внимание на тех, кто бибикает, Иносенсио. Просто делай свое дело, mijo. Делай свое дело
В боковом зеркалепрачка Ампаро с лязгом закрывает зеленые чугунные ворота.
17Зеленый рис
А потом что?
Не помню.
Вспомни, Папа.
Это было давно.
Ты был в школе или сидел на дереве? Что ты сказал, когда тебе в первый раз крикнули «Тарзан, Тарзан»? Ты заплакал?
Ну и вопросы ты задаешь, Лалита. Ну как я могу помнить такие вещи?
Мы уже почти приехали? спрашивает Тикис с самого заднего сиденья. Долго что-то едем.
Ничего себе долго! возмущается Бабуля. Эти шикарные дороги появились здесь благодаря тяжелому труду твоего Дедули. До того путешествие занимало три недели, а теперь всего несколько часов. Представь только, каково бы нам пришлось в жару да с этими жуками трястись на burro. Вот уж намучились бы.
А я думал, Дедуля был бухгалтером, говорит Тикис. Ито одаривает его выразительным взглядом, а Рафа толкает локтем.
Может, и был, но ему приходилось иметь дело с пылью, и джунглями, и москитами, и динамитом, как и всякому, взявшему в руки лопату. Прежде здесь были совсем дикие места. Путешествовали тогда на лодке, или по железной дороге, или на burro, или на спинах индейцев. Рассказывают, китайский император однажды прислал Эрнану Кортесу подарок. Две прекрасные вазы, такие большие, что в них могло спрятаться по человеку. Но испанскому вице-королю пришлось отослать их обратно, и они еще раз проделали по морю весь долгий путь до императорского дворца, представляете? Горные дороги были такими паршивыми, что у него не было уверенности, что вазы переживут здешнее путешествие.
Бабуля, а почему он просто не сказал, что они разбились, и не оставил их себе вместо того, чтобы отсылать обратно в Китай и обижать императора?
Ну что за чушь, дитятко! Откуда мне знать?
На обочине дороги собака делает caca.
Не смотрите! вопит Бабуля. А не то у тебя на глазах вскочит ячмень!
Мы минуем города с большими выбоинами на улицах и полудикими свиньями и зеленые-презеленые горы, при виде которых хочется плакать. Все пахнет серебром. Словно только что прошел дождь. Или словно дождь вот-вот начнется.
В Таско мы обедаем в открытом ресторанчике. Когда мы запихиваем в себя ложки с зеленым рисом, мимо проходит похоронная процессия.
Дорога до Акапулько подобна серпантину, и лучше смотреть туда, где ты только что был, чем туда, куда едешь. Горячий воздух пахнет рыбой. Антониету Арасели тошнит, и мы останавливаемся, чтобы она могла выпить теуаканской минеральной воды. Затем приходится сделать еще одну остановку, потому что детям, выдувшим слишком много бутылок «Лулу» и «Пато Паскуаля», необходимо пописать. Прежде чем мы добираемся до Акапулько нас рвет, и наша блевотина чем только не пахнет. Тамариндом, тутти-фрутти, лаймом, апельсином, клубникой.
18La Casita de Catita
Акапулько. Дом в форме лодки. Все здесь кучеряво, словно листья папоротника. Океан. Наши босоножки, сушащиеся на солнце. Краска на стенах дома в форме лодки.
Женщина Катитауродливая близняшка сеньора Видаурри, но как сестра сеньора Видаурри может жить в проржавевшей лодке, пахнущей переспелыми манго и плесневелым жасмином? Лицо сеньора Видаурри не уродливо для мужчины, но как женское оно некрасиво. У сеньора Видаурри большое загорелое лицо, похожее на солнце на лотерейных билетах. La cobija de los pobres, el sol. Катите приходится жить с этим позаимствованным у мужчины лицом. Мне страшно смотреть на нее и видеть сеньора Видаурри.
Только у этого сеньора Видаурри две седых косы по обе стороны большого загорелого лица. На этом сеньоре Видаурри фартук, примерно такой, что носят слуги по дому, клетчатый, чтобы на нем не было видно грязи. С вышитыми на карманах цветамимаргариткой, гвоздикой, розой.
Когда я впервые вижу Катиту, мне не хочется целовать ее, хотя Папа настаивает.
Оставьте ее в покое, говорит Катита. Она стесняется.
Интересно, сеньору Видаурри тоже бывает страшно, когда он смотрит в лицо своей сестры и видит себя?
Дорожка к дому Катиты очень крутая. И потому наши ноги передвигаются так, будто мы спешим, мы переваливаемся с ноги на ногу, словно марионетки. На нас некрасивые резиновые босоножки, которые Папа купил нам в первый день, и глупые соломенные шляпы. Когда я снимаю свою, Ужасная Бабуля громко вскрикивает:
¡Necia! Надень ее обратно, или я сама ее тебе надену!
Глупая шляпа на голове у каждого, за исключением Канделарии, которая, как говорит Бабуля, уже загорелее, чем сhicharrón. На самой Бабуле, Бледнолицей Тетушке и на Антониете Арасели. На соломенных шляпах оранжевым вышито АКАПУЛЬКО, а по бокам две пальмы или же на одной стороне агаваона вышита зелеными нитками, а на другойспящий мексиканец в sombrero.
Катита с дочерью спят на корме, в комнате с круглыми, словно иллюминаторы, окнами, в комнате над ними спят Бабуля, Тетушка и Антониета Арасели. Под сеткой от москитов на стоящей во дворе кроватиКанделария. Мы спим над кухней за балкончиком, на ограждении которого развешаны сушиться влажные полотенца и купальники. Зеленые с присосками лапки древесной лягушки. Цветы фуксии с пушистыми язычками. Ящерицы, застывающие на потолке в форме буквы S до тех пор, пока щелчок по хвосту не заставляет их пуститься наутек.
Из-за ящериц мы натягиваем на головы простыни, хотя в комнате ужасно жарко. Мы сами настаиваем на том, чтобы спать так. Наружу торчат только наши носы. Под простынями кисло пахнет кожей.
Вот Катита, и вот ее толстая дочь, пахнущая chocolate. Может, я что-то путаю, и у нее лишь кожа цвета chocolate. Такое вполне может быть. Я не помню, как зовут дочь. Помню только ее толстые руки и tetas. И то, что она однажды сказала по поводу местных жителей, никогда не плавающих в океане:
Почему нет?
Потому что мы об этом даже не думаем.
Но как может человек, живущий в Акапулько, забыть об океане?
Когда как-то утром она наконец приходит с нами на пляж Ла-Калета, то заплывает так далеко, что кажется нам крохотным болтающимся на высоких волнах коричневым пончиком.
Возвращайся, а не то тебя съедят акулы!
Но именно так плавают местные жители, помня о том, что они плывут, и забыв об акулах.
Все запахи закручиваются в один водоворот. Старушечий запах Катитытак же пахнут кухонные полотенца, в которые завернуты грячие tortillas. Сонный ветерок с берега, пахнущий подгнившими бананами и цветами. Кучерявый ветер с океана, что пахнет слезами. Дрожжевой запах наших тел под простынями. Безымянная дочь и ленивый, сладкий привкус запаха chocolate.
19Un Recuerdo
Скажите «виски», командует индеец в соломенной ковбойской шляпе.
Вискииииииии!
«Щелк», говорит фотоаппарат. И когда он перестает мигать, Рафа, Ито, Тикис и Тото опрометью несутся на берег посмотреть, как в небе плывет еще один парашютист. Тетушка с помощью цветастого носового платка и слюны достает песчинку из глаза Антониеты Арасели. Лоло и Мемо тащат Маму за руку к воде, чтобы попрыгать на волнах. А Бабуля громко шепчет на ухо Папе: «Не вздумай заплатить этой деревенщине ни centavo вперед, иначе мы никогда больше его не увидим».
Индеец-ковбой записывает себе в блокнот адрес Катиты, складывает штатив и кладет его на плечо, крича противным голосом: «Fotos, un bonito recuerdo, fotos. Дешево и хорошо!»
За бухтой Ла-Калета, подобно океану, вздымаются и падают зеленые горы. А надо всем этим небо, синее, чем вода. Туристы кричат по-испански, кричат по-английски, кричат на непонятных мне языках. И океан отзывается им также на незнакомом мне языке.
Я не люблю океан. Вода пугает меня, а волны кажутся слишком бурными. Дома вода озера Мичиган такая холодная, что у меня ломит лодыжки, даже летом. Здесь же вода теплая, но волны намывают песок мне в купальник, и у меня саднит живот. Ла-Калета, конечно же, хороший пляж, но как-то раз океан пытается забрать меня, и с тех пор я держусь подальше от воды.
Волны крутят и вертят, и тащат за собой все, что попадает в поле зрения. Я строю домики из песка там, где песок мокрый и липнет к ногам, потому что сухой так горяч, что обжигает. Океанская пена, словно babas обезьяны, крошечные пузырьки из зеленых становятся розовыми, а потом лопаются.
Канделария, у которой на шее ожерелье из ракушек, сплетает мне розу из полосок пальмовых листьев.
Где ты этому научилась?
Этому? Не знаю. Руки сами плетут.
Она прикрепляет розу к моей шляпе и бежит к океану. Когда она оказывается в воде, ее юбочка всплывает, словно кувшинка. Купальника у нее нет, вместо негоуличная одежда: старая блузка и юбка, собранная и закрепленная на поясе, но даже так, барахтающаяся в воде, она выглядит очень симпатично. Трое туристов потягивают кокосовый напиток в тени пальмовых palapas и горланят песню «Битлз»:
I saw her standing there. Их смех подобен крикам чаек.
Канди, берегись акул!
Дно океана рифленое, словно нёбо, оно иcчезает из-под ног, когда меньше всего того ждешь. Вот почему я кричу, чтобы Канделария была поосторожнее, оказавшись на глубине. Вода Акапулько, соленая и горячая, как суп, щиплется, попадая в глаза.