«Да, сэр», «Нет, сэр».
Никогда не будут Вудсоны покорно опускать глаза.
Вы мои дети, вы не станете терпеть это!
Дети Вудсонов нисколько не хуже белых. Они достойны другой жизни
Богом клянусь! повторяет отец. И слышать не хочу о вашей Южной Каролине.
Гринвилл, Южная Каролина, 1963 год
В автобусе мама ведет нас в самый конец.
1963 год,
Южная Каролина.
Слишком опасно сидеть на передних местах,
и не дай бог попросить о помощи водителя.
Это считалось бы неслыханной наглостью с нашей стороны. Не место и не время.
Мне всего три месяца, мама держит меня на руках.
Рядом вжались в кресла сестра и брат. На нем
белая рубашка и черный галстук, голова его
выбрита. У сестренки в косичках белые
ленточки.
Сидите тихо, говорит мама и велит брату вынуть палец изо рта.
Брат и сестра послушно делают все, что скажут.
Правда, им непонятно, зачем такие строгости.
Здесь вам не Огайо, напоминает мама, как будто мы что-то понимаем.
Ее губы чуть тронуты помадой, спина
напряженная и прямая, будто линия с надписью «НЕ ПЕРЕСЕКАТЬ! ДЛЯ ЦВЕТНЫХ ТОЛЬКО ЗАДНИЕ МЕСТА!»
Вы должны пропустить белого, если окажетесь у него на пути, нельзя смотреть белым
прямо в глаза. Да, сэр. Нет, сэр.
Примите извинения.
Мама смотрит куда-то вдаль, ее мысли
далеко отсюда.
Потом лицо ее смягчается, она нежно гладит брата по теплой макушке. Ему три года, его интересует все, что происходит вокруг, он смотрит на мир во все глаза, а его большие уши хотят услышать каждый звук.
Мы такие же люди, как все, шепчет мама.
Такие же, как все.
Дома
И вот
Мы стоим посреди огромного двора, у небольшого дома из красного камня, дома моих бабушки
и дедушки.
Холл-стрит.
Рассохшееся крыльцо не мешало бы покрыть маслом.
Цветущая азалия в горшке.
Сосна.
Красноватая грязь, прилипшая к начищенным туфлям мамы.
Добро пожаловать домой!
приветствуют нас бабушка с дедушкой.
Теплые коричневые руки
обнимают нас. Вытирают слезы маме
белым платком с голубой каемкой. И я, их новое дитя,
погружаюсь в эту бездонную любовь.
Кузены
День рождения мамы, громко играет музыка.
Собрались все ее двоюродные братья и сестрыкак бывало раньше, когда она жила дома.
Это с ними она играла в детстве.
То и дело слышится:
А помнишь, как мы украли персиковый пирог с подоконника миссис Картер, как провалились в канаву рядом с домом Тодда, как перелезли через забор и пробрались в общественный бассейн. И ведь не боялись, что нас арестуют! Никто не говорил нам, где можно купаться, а где нельзя!
И мама смеется, вспоминая это.
По радио Сэм Кук поет «Твист всю ночь напролет»:
Знаешь, есть такое
Чудное местечко
В городе Нью-Йорке,
Где-то на задворках.
Кузены приехали издалека, из Спартанбурга, парни в узких брюках, девушки в пышных широких юбках, которые взлетают и развеваются, когда гости отплясывают твист ночь напролет.
Кузина Дороти танцует со своим женихом, он крепко держит ее руку.
С мамой танцует кузен Сэм, всегда готовый подхватить ее, если вдруг
она вздумает упасть, как в тот раз, говорит он.
И мама вспоминает, как в детстве залезла высоко на дерево, испугалась, а когда посмотрела вниз, увидела Сэмаон ждал ее, чтобы помочь.
Веселятся люди здесь,
Будто нет у них забот,
И танцуют твист они
Ночи напролет.
Мы так и знали, что ты не приживешься на Севере, говорят кузины. Ты наша, твое место здесь, рядом с нами.
Мама откидывает назад голову,
ее завитые и уложенные волосы блестят,
она улыбается так же, как она улыбалась раньше,
пока не уехала в Колумбус.
Она снова Мэри Энн Ирби,
младшая дочь Джорджианы и Гуннара.
Она дома.
Ночной автобус
Отец приезжает на ночном автобусе, мнет в руках шляпу. Май, идет дождь.
Когда он кончится, в воздухе разольется сладкий аромат
жимолости, а пока небо плачет, как и мой отец.
Прости меня, шепчет он.
На этот раз война окончена.
Завтра мы уедем в Колумбус в Огайо,
Хоуп и Делл будут бороться за место на коленях отца. Гринвилл со своей особой жизнью скроется где-то вдали.
А пока мои родители стоят под теплым дождем Каролины, не в силах разомкнуть объятия.
Сейчас для них нет ни прошлого.
Ни будущего.
Лишь безграничное счастье настоящего.
После Гринвилла 1
Когда цыпленок поджарен, завернут в вощеную бумагу, аккуратно упакован в картонные коробки из-под обуви,
которые перевязывали веревкой
Когда кукурузный хлеб порезан на кусочки, персики вымыты и высушены
Когда сладкий чай разлит по стеклянным банкам и на них туго закручены крышки,
а фаршированные яйца уложены в ячейки специального фарфорового контейнераон теперь принадлежит маме, это подарок
от ее матери перед предстоящей дорогой
Когда одежда сложена в чемоданы, ленты и рубашки выстираны и отглажены
Когда мама подкрасила губы, а папа сбрил колючую щетину
Когда наши лица смазали вазелином, а потом
промокнули холодной влажной салфеткой
наступает время прощаний.
Бабушка обнимает нас всех вместе и прижимает нашу маленькую стайку к своему фартуку, быстро смахивая слезы с глаз
Когда наступает ночь, чернокожие люди могут уехать с Юга и не бояться, что их остановят, а может, и изобьют и обязательно спросят:
Вы не из Наездников свободы? Или, может, из борцов за гражданские права? Какое вы имеете право
Ночью мы садимся на автобус компании «Грейхаунд», который отправляется в Огайо.
Реки
Река Хокинг, словно поднимающаяся рука, ответвляется от реки Огайо и быстро бежит через города, будто
стремится обрести свободу, как и штат Огайо, который на карте рвется вверх на север и убегает подальше от Виргинии,
от Юга.
Каждый город на берегах Хокинга имеет свою историю: Атенс,
Кулвилл, Ланкастер, Нельсонвилл,
каждый
надеется, что воды Хокинга унесут с собой все их невзгоды. Потом,
будто вспомнив о своих корнях и о своих владениях, Хокинг поворачивает обратно и вновь соединяется с Огайо,
будто хочет сказать:
Прости.
Будто хочет сказать:
Меня долго не было, но вот я вернулась, я снова дома.
Отъезд из Колумбуса
Когда родители поссорятся окончательно,
моему старшему брату будет четыре года,
сестре около трех,
а я только что отпраздную свой первый день рождения.
Правда, никакого праздника
не будет.
От того времени осталась только одна фотография, на которой родители вместе,
свадебный снимок, вырванный из местной газеты.
Отец в костюме и галстуке,
мама в белом платье, очень красивые, хотя никто из них не улыбается.
Только одна фотография.
Возможно, воспоминания о Колумбусе были слишком тяжелы для мамы, чтобы хранить снимки из той жизни.
Возможно, память о маме всегда отзывалась болью
в душе отца.
Как уходила мама? Как это было?
Женщина ростом почти шесть футов,
с прямой спиной и гордой осанкой
идет по улице холодного Колумбуса, по бокам двое малышей, на руках я, ведь я тогда еще не научилась ходить.
Мой отец, чья красновато-коричневая кожа
потом будет напоминать мне красную плодородную землю Юга, одной рукой держится за металлическую ограду, а другой лениво машет нам вслед.
Провожает нас, будто обычных гостей после воскресного ужина.
Часть II. Истории Южной Каролины текут, как реки
Наши имена
В Южной Каролине мы становимся
Внуками
Гуннара, тремя маленькими внучатами сестры Ирби,
детьми Мэри Энн.
И когда бабушка зовет нас по именам, они сливаются в одно:
ХоупДеллДжеки,
но дедушка
никогда не торопится
и произносит каждое отдельно,
будто впереди у него целый день
или даже вся жизнь.
Огайо уже в прошлом
Когда мы спрашиваем маму, надолго ли мы
здесь останемся, иногда она отвечает: какое-то
время, а иногда говорит нам, чтобы больше
не спрашивали,
потому что она сама не знает, сколько мы пробудем
в доме,
где она выросла,
на земле, где ей все знакомо.
Когда мы расспрашиваем, она рассказывает
нам,
что когда-то этот был ее родной дом,
но сейчас ее сестра Кэролайн, наша тетя Кей, переехала
на Север,
старший брат Оделл погиб,
а младший, Роберт, говорит, что почти уже накопил денег,
чтобы уехать к Кэролайн в Нью-Йорк.
Может, и мне стоит перебраться туда? раздумывает она. Раз все остальные разъехались.
Все остальные
разъехались.
И без них возвращение домой совсем не похоже на настоящее.
Сад
Каждую весну
в каждом клочке черной земли Николтауна
ты чувствуешь обещание тех даров, которые
получишь,
если распашешь поле,
засеешь его и
защитишь от сорняков.
Мой южный дедушка не застал рабства.
Его дед был рабом.
Его отец работал на земле с утра до вечера, получая за это
мизерную плату и немного хлопка.
Ну а дедушка верит, что на земле нужно трудиться не покладая рук, и тогда она даст тебе все, что попросишь.
Сладкий горошек и листовую капусту, перец и огурцы, салат-латук и дыню,
ягоды и персики, а однажды дедушка
говорит:
Может, я когда-нибудь сумею
вырастить пекановое дерево.
Бог дает человеку все, что ему нужно, считает бабушка. Лучше не просить о большем.
Дедушка только хмыкает в ответ. И продолжает
работать на земле,
получая от нее все, что нам нужно,
и даже больше.
Дети Гуннара
В сумерках, когда замерцают светлячки, дедушка возвращается
домой.
Мы видим, как он медленно идет по дороге, серебристая коробка для ланча ударяется о ногу и позвякивает. Когда он подходит ближе, мы слышим, как он напевает:
Где свадебный ужин нас ждет на столе?
На дереве том, в глубоком дупле, а-ха-ха
Добрый вечер, миз Клара, приветствую вас, миз Мэй. Как ваша нога, миз Белл?
Что у вас на ужин, тетушка Шарлотта, наверное, собираетесь угостить меня чем-нибудь вкусненьким?
Его голос гремит по всей Холл-стрит, разносится по дорогам Николтауна, а может, и дальше по всему свету
Кто знает, может быть, он слышен и тете
Кей
всю дорогу, пока она едет
до Нью-Йорка,
и она думает, не вернуться ли домой
Когда он уже рядом с домом, мы подбегаем и повисаем на нем, как на дереве, а он начинает громко хохотать.
Мы зовем его Папочка.
Так его называет мама.
И мы думаем, что так и надо.
Наверное, во всем Гринвилле не найдется человека выше нашего Папочки.
И красивее тоже
его лицо с квадратным подбородком и светло-карими глазами ничем не напоминает наши
черноглазые узенькие личики. Дует сильный
ветер, а его рука, такая теплая и сильная, крепко держит мою, пока я подпрыгиваю рядом.
Он говорит:
Все вы дети Гуннара. Всегда об этом
помните.
Всегда об этом помните
Так и проходят наши вечера в Гринвилле,
Папочка
Возвращается домой,
я прыгаю у него на руках,
вокруг остальные,
все улыбаются,
болтают,
все так любят его.
В конце дня
За печатным станком
вместе с дедушкой работают белые.
К концу дня руки у них так перепачканы краской,
что вряд ли их можно отличить от рук негра.
И хотя он их начальник и к нему положено обращаться
«мистер Ирби», они называют дедушку просто «Гуннар».
По их глазам дедушка видит, что многие из них
не понимают, как могло случиться, что ими командует
цветной.
Никогда такого не было. Им трудно привыкнуть.
Юг меняется слишком быстро.
Иногда белые не слушаются его.
Иногда отлынивают от работы.
В конце дня газета выходит, станки останавливают, рабочие ставят в табеле отметку и расходятся по домам, но
в Николтаун возвращаются только
цветные.
Здесь, куда ни кинешь взгляд: направо ли, налево, назад или впередвсюду увидишь коричневые лица. Город Цветных. Город Негров. Так в двух словах можно сказать про место, в котором мы живем.
Бабушка говорит,
на Юге так везде.
Раньше цветные жили там, где скажут.
Но сейчас другое время.
И люди прямо-таки рвутся уехать, куда они хотят.
И все равно в тот вечер жизнь в Николтауне кажется мне прекрасной.
Домработницы
Многие цветные женщины устраиваются
приходящими домработницами.
По утрам их черные тела тесно прижаты друг
к другу в переполненных автобусах, которые
едут из Николтауна на другой конец
Гринвилла,
где живут белые.
Об этом нам рассказывает бабушка,
надевая на голову маленькую шляпку,
прикалывая к ней булавку с топазом и
натягивая белые перчатки
на мягкие темные руки.
Два дня в неделю она, как и эти женщины, ездит на вторую работу, которая теперь особенно нужна,
ведь нужно кормить еще четверых,
а денег от работы на полставки в школе больше не хватает.
И я не стыжусь этого, говорит она. Работа
по домукак раз то, что я умею. Этим я могу
заработать денег для моих детей, так чего мне стыдиться.
Когда она возвращается вечером, ее руки бледные от стирки чужой одежды«В основном приходится
руками»,
лодыжки отекшие, ведь она целый день на
ногах,
заправляет постели и подметает пол, смахивает пыль с гардин,
убирает за чужими детьми, готовитвсего и не
перечесть.
Никому из вас не пожелаю такой работы, говорит она нам. Я ее делаю, чтобы вам не пришлось этого испытать.
И, наверное, по всему Николтауну дети слышат сейчас те же слова.
Принесите английскую соль, просит бабушка, откидывается в мягком коричневом кресле и прикрывает глаза.
Когда в нем сидит не она, а мы с Хоупом и Делл усаживаемся бок о бок, то остается место для кого-нибудь еще.
Мы наливаем теплую воду, добавляем соль, размешиваем, осторожно приносим тазик и ставим у бабушкиных ног. Каждому хочется потереть распухшие бабушкины лодыжки,
увидеть благодарную улыбку на ее лице, послушать ее истории в тишине
комнаты.
Когда я уходила сегодня из одного дома,
пол был такой чистый, хоть ешь с него, тяжело вздыхая, говорит бабушка. Но видели бы вы, что творилось в комнатах, когда я пришла. Будто черти побывали там и перевернули все вверх дном
Колыбельная
Ночью кажется, что все живые существа соревнуются в том, кто кого перекричит.
Трещат сверчки,
лягушки не отстают и громко квакают в ответ.
Иногда где-то в соснах ухает
невидимая сова.
Даже собаки не улягутся спать, пока не повоют
на луну.
Но сверчки всегда побеждают.
Уже угомонились лягушки,
и сова улетела домой.
Давно умолкли собаки, проиграв битву со сном,
а сверчки все выводят свои рулады,
будто знают, что поют нам колыбельную.
Библейские времена
На полочке у кровати бабушка хранит Библию. Вечером она читает ее, нашептывая что-то, и наутро обязательно рассказывает нам,
как Ной слушал слово Божье, узнал о потопе и взял на свой ковчег по паре всех зверей. И когда вода обрушилась на землю, он спасся,
а все грешники утонули.
И мы тоже спаслись, ведь сейчас утро, а значит, Бог услышал нас, и из Николтауна до него донеслись наши вечерние молитвы:
Иегова, смилуйся и даруй нам новый день!
Еда забыта. Моя рука с теплым печеньем, пропитанным маслом, останавливается на полпути ко рту.
Сколько же воды вылилось на землю, если все грешники утонули? А как они обманывали и грешили? А в потоп были гром и молния? А почему Ной не боялся, что кобра его укусит, или бык забодает, или пчела ужалит?
Нашим вопросам нет конца,
но еще больше нам не терпится послушать, что было дальше,
поэтому, когда бабушка говорит:
«Да помолчите вы! Дайте досказать!»
мы умолкаем.
Мечты Иакова о лестнице в небо, Иисус в окружении детей. Моисей на горе, глас Божий среди бури и огня и заповеди на каменных скрижалях. Даже Саломея поражает наше воображение своим желанием получить человеческую голову на блюдекак можно пожелать такого, да еще и жить дальше как ни в чем не бывало?
Приходит осень.
За окном дует ветер, шумят сосны.
Мы дома, слушаем истории, едим печенье, кукурузную кашу и яйца, а маленькая пузатая печка наполняет
теплом нашу гостиную.
Мы все еще дрожим, размышляя о злодейке Саломее, и медленно жуем печенье.
Как хорошо, что здесь мы в безопасности, ведь от библейских времен нас отделяют сотни лет и тысячи миль.
Любительница книг
Когда мы не можем отыскать мою сестру, мы знаем
она на кухне под столом, с книгой в руке,
со стаканом молока и миской арахиса рядом.