Наверное, он будет борцом, предположила Пипа, когда Дилану исполнилось полгода.
Меняя ему пеленку, она обхватила его толстые ножки и со звуком подула малышу в живот.
Или дегустатором пиццы.
В ответ Пипа запустила в меня грязной пеленкой.
Дилан перестал быть толстячком, когда начал ходить. Почти за ночь пухлые браслетики растаяли с его рук, и день за днем я наблюдал, как он стал превращаться из младенца в малыша.
А потом он заболел и стал худым. И теперь я отдал бы все что угодно, лишь бы снова увидеть эти толстые ножки с рекламы «Мишлен».
Как самочувствие, чемпион?
Дилан откашлял еще немного мокроты.
Отличная работа, Дил!
Вытерев Дилану рот, врач осторожно опускает его голову на подушку.
Если хотите, он может еще немного посидеть.
Здорово, что Дилан уже может сидеть, и хотя он в полузабытьи (ничего удивительного при таком количестве препаратов, которыми его накачивают), сын явно чувствует наше присутствие. Через некоторое время врач возвращается и, убрав губчатую подушку, укладывает Дилана набок, подложив ему под голову подушку поменьше. Пипа достает свое вязание, а я вынимаю планшет, перевожу его в режим «в самолете» и тупо смотрю на экран.
Перед болезнью Дилан только начинал говорить. Он знал около пятидесяти словмы записали их на листке бумаги и прилепили его к холодильнику, но уже мог составлять из них коротенькие фразы. «Хочу молока». «Не надо гренок». «Папина книжка».
У меня сжимается горло. Я хмуро смотрю на курс биткоинов, затем закрываю таблицу и нахожу список статей, которые я скачал из интернета. «Выживаемость при медуллобластоме» гласит первый заголовок. Но я знаю и так. Если нет метастазов, выживаемость составляет семьдесят-восемьдесят процентов.
Восемьдесят процентов, повторила Пипа, когда я сообщил ей об этом. Совсем неплохо.
Она повторяла это снова и снова, словно была не совсем в этом уверена. Но я утаил от нее, что было написано дальше.
«У детей до трех лет болезнь ведет себя более агрессивно. Уровень выживаемости у них ниже».
Я смотрю на своего сына, бледного и слабого под тонким одеялом. Сквозь редкие волосы просвечивает шрам от операции. Он находился в операционной в течение шести часов, и каждая минута казалась мне годом. Я принес свой ноутбук и, сидя в столовой, отвечал на электронные письма, которые едва читал, и сочинял презентацию, которая меня совсем не заботила.
Пипа возмущенно смотрела на меня.
Как ты можешь думать о работе в такой момент?
Но ведь кто-то должен платить за ипотеку, резко бросил я, уязвленный ее упреком.
Я смотрел в ее глаза, не в силах выразить словами то, что на самом деле хотел сказать, что лучше уж думать о работе, чем о том, что происходит сейчас в операционной.
Врачи добрались до большей части опухоли. Это называется «субтотальная резекция». Пока мы ждали, когда нас пустят к Дилану, я посмотрел в интернете, что это значит. «От пятидесяти до девяноста процентов опухоли», сообщил мне гугл.
Между пятьюдесятью и девяноста большая разница, заметил я, когда мы сидели у кроватки Дилана, а хирург стоял в его ногах с блокнотом в руках. Не могли бы вы уточнить?
Я старался не затрагивать здоровые клетки вокруг опухоли, чтобы еще больше не повредить мозг, уклончиво ответил он, ничуть не развеяв наши опасения.
Повреждение мозга.
У Дилана поврежден мозг. Сначала опухолью, а затем, по какой-то жестокой иронии судьбы, в результате операции по ее удалению. Какие-то части мозга восстановятся, а другие нет. И при всех своих знаниях и опыте врачи не в состоянии сказать, какие именно. Мы должны лишь ждать и надеяться.
Пойду на воздух, говорю я Пипе.
Она поднимает голову для поцелуя.
Я иду через стоянку к скамейке под дубом. Сажусь и, упираясь локтями в колени, потираю глаза ладонями. В голове возникает ощущение, будто я нахожусь под толщей воды и океан всей тяжестью давит на меня. Я думаю об опухоли в основании мозга Дилана и о том, испытывал ли он похожие ощущения? В понедельник ему сделают томографию, и я пытаюсь догадаться, что осталось от его опухоли. Я мысленно представляю, как она съежилась и усохла после радиотерапии, но перед моими глазами лишь участок затемнения на том первом снимке, который нам показали, когда Дилан поступил в больницу.
Мне очень жаль, виновато произнес тогда врач.
Опухоль в мозгу у Дилана была уже довольно давно. Месяцы головных болей, тошноты, ухудшения зрения, потери равновесия и дюжина других симптомов, о которых дети постарше могли бы рассказать, но Дилан
Я все сильнее тру глаза и думаю о прошлом лете, когда мне следовало бы догадаться
Опля! воскликнула Пипа, когда Дилан врезался в стенку, упал, попытался подняться и снова упал. Мы тогда рассмеялись и вспомнили игру, в которую играли в детстве, когда ты сначала кружишься на месте, а потом пытаешься бежать по прямой.
Мы над ним смеялись.
Это началось тогда? Не обычная неуклюжесть маленького ребенка, еще нетвердо стоящего на ногах, а страшная болезнь? Я не могу удержаться от стона.
Рядом слышится чей-то кашель.
Я выпрямляюсь, раздосадованный чьим-то присутствием, и вижу Коннора Слейтера, сидящего рядом со мной. Кивнув, я собираюсь встать и уйти и вдруг понимаю, что это был не кашель.
Коннор Слейтер плачет.
Он сидит, вцепившись в края скамейки красными огрубевшими руками. На предплечье у него татуировкаимя Лиама в окружении черных завитков. Несмотря на холод, на нем мешковатые шорты, из которых торчат загорелые веснушчатые ноги в желтых поношенных ботинках.
Я не знаю никого похожего на Коннора Слейтера, я не знаю, как я могу ему помочь.
Я не знаю.
И все же.
Я знаю, каково этооставить семью в понедельник и не видеть ее до пятницы. Знаю, что чувствуешь, когда звонит твоя жена, чтобы сказать: «Я в больницеты должен приехать. Приезжай прямо сейчас, я тебя жду». Знаю, как страшно терять ребенка, когда ничто другое уже не имеет значения.
Я это пережил.
Все это тяжело, да?
Коннор медленно кивает. Уперев руки в колени, он смотрит вниз.
Это хорошая больница, одна из лучших в стране. Лиам в надежных руках.
Это звучит банально, но Коннор потирает лицо и энергично кивает, и я думаю о том, что иногда мы хотим услышать именно банальности.
Я торчу здесь ради Ник, понятно? И не хочу расстраивать наших ребят, поэтому говорю им, что все в порядке, стараюсь заботиться обо всех, и о Ник тоже, но
Он обрывает себя на полуслове, но я уже понял, что он хочет сказать, потому что думаю о том же.
И никто никогда не спрашивает, каково приходится вам.
Коннор сжимает губы.
Ведь вы совсем не в порядке.
Верно.
Он поднимает на меня красные опухшие глаза.
Потому что это я виноват, что Лиам оказался здесь.
Глава 6
Пипа
Он забыл свой ингалятор. Никки меняет Лиаму пижаму.
Макс сегодня на работе, так что в палате нас только двое. Здесь есть ширмы на колесиках, которыми можно отгородиться, но поскольку других родителей сейчас нет, а мы с Никки неплохо ладим, в такой изоляции просто нет необходимости.
Когда-то мы с Элисон говорили о том, что наша компания мам с детьми могла бы куда-нибудь уехатьна несколько дней арендовать дом, чтобы жить там всем вместе. Готовить и заниматься своими отпрысками.
Что-то вроде коммуны, засмеялась она тогда. Интересно, сможем ли мы когда-нибудь это сделать теперь?
Никки стягивает с сына футболку.
На день рождения мы подарили Лиаму новый рюкзак. Он переложил туда все свои вещи, а про ингалятор забыл, и тот остался в старом рюкзаке.
Я чищу Дилану зубки. Их у него четырнадцать, и сквозь десны прорезывается еще несколько. Дилан смотрит на меня своими большими блестящими глазами.
Зубки не болят, малыш?
Так хочется, чтобы он что-нибудь произнес в ответ или хотя бы издал какой-то звук.
У него давно не было приступов, продолжает Никки. Но когда они пошли в столовую, он вдруг вспомнил, что забыл ингалятор, и очень расстроился.
Бедняжка.
Я осторожно провожу по зубам щеткой. Несколько месяцев сына кормили через трубку, но три раза в день мы чистили ему зубы, чтобы не дать размножиться бактериям. Я задумываюсь о том, сколько времени пройдет, прежде чем я снова стану для него готовить. Будет ли он по-прежнему любить овсянку с бананом или его вкусы изменятся? Может быть, он захочет блинчиков или французских тостов?
Коннор задерживался и не придал этому значения, говорит Никки оправдательным тоном, ведь у Лиама уже несколько месяцев не было приступов. А потом Ее голос дрожит. Из школы позвонили и сказали, что ему вызвали скорую помощь.
Ты, наверное, здорово испугалась.
Закончив с зубами Дилана, я кладу зубную щетку в тумбочку и выливаю в раковину использованную воду.
В школе должен быть запасной ингалятор для таких случаев, но его не заменили вовремя. Я вот все время думаю: если бы мы не подарили ему новый рюкзак, если бы Коннор не задержался
Если бы Мантра всех родителей, дети которых попадают в палату интенсивной терапии. «Если бы мы раньше пошли к доктору, если бы мы прислушались, если бы мы только знали, если бы»
Но я-то знала.
Я кладу на тумбочку чистую пижаму для Дилана, чтобы он надел ее завтра.
Я знала, что с ним что-то не так. Просто знала и все.
В мае прошлого года мы отправились в отпуск все вместе. Небольшая квартирка, которую мы сняли на одном из Канарских островов, была очень уютная. Мы ели копченую колбасу с красным перцем, козий сыр и липкий мед; купались в море, таком ярко-синем, что резало глаза. Для Дилана перелет оказался трудным. У него болели уши, и он проплакал всю дорогу, а на следующий день он совсем расклеился.
Ты только посмотри на эту красоту, сказала я Максу, махнув рукой в сторону залива. Я думала, он будет носиться от восторга.
Но Дилан сидел в коляске, капризничал и клевал носом. Позже я увидела, как он упал, когда обследовал квартиру.
Что-то он частенько падает.
Но ему только два года.
Тебе не кажется, что он падает чаще, чем обычный двухлетний ребенок?
Макс посмотрел на меня точно так же, как в тот раз, когда я убедила себя, что у Дилана задержка в развитии, потому что он стал слишком поздно ползать. Таким же взглядом он одарил меня, когда я высказала опасение, что сын не переносит лактозу, потому что его дважды вырвало после молока, которое мы давали ему на ночь.
Ладно, сдаюсь! сказала я, поднимая руки. Наверно, я просто сумасшедшая мамаша. Признаю себя виновной.
Позже мы узнали, что опухоль мозга вызвала гидроцефалию, объясняю я Никки. Скопление жидкости в мозгу. Она вызывает головные боли, ухудшение зрения, неуклюжесть. Переносить давление в самолете Дилану было в два раза тяжелее, чем здоровому ребенку.
Я нервно сглатываю. Если бы мы знали.
Но вы же не могли об этом знать, утешает меня Никки.
Только я знала. Не могла не знать. Мать всегда чувствует, что с ребенком что-то не так.
Какое-то время мы молчим, погруженные в свои мысли и свои «если бы». Я повела Дилана к доктору только через месяц. Если бы Я вглядываюсь в лицо сына, пытаясь увидеть в нем прошлого ребенка и будущего. Он выглядит как обычно, и все же в его лице есть что-то безучастное, меня пугает пустота в его глазах. Он безвольно лежит там, где его положили, иногда шевеля руками или ногами, но по большей части он неподвижен. Только смотрит.
Он неплохой человек, мой Коннор, вдруг слышится из угла.
Конечно, автоматически подтверждаю я, хотя отлично помню, с какой злостью он набросился на Тома с Алистером и доктора Халили.
На самом деле он не хотел никого обидеть. Он был просто напуган и переживал, что не привез Лиаму ингалятор, объясняет Никки, положив руки на край кровати сына. Он заботится о нас всех. Остальные дети ему не родные, только один Лиам, но ты этого никогда не заметишько всем он относится одинаково. Он так любит их всех. Он сильный человек, понимаешь? Не то что я.
Он плакал, сообщил мне Макс, рассказывая, как они с Коннором сидели на скамейке.
Приехав домой, он собирал вещи для очередной командировки.
Такой большой и агрессивный, а плакал, как ребенок.
Я представила себе это, а потом попыталась представить ситуацию наоборотМакс плачет, а Коннор его утешает, но вообразить плачущего Макса я так и не смогла.
Я знаю, говорю я Никки.
Если Коннор не хочет, чтобы жена знала о его переживаниях, не мне ей об этом говорить.
Когда у Дилана томография?
Я рада сменить тему. К счастью, я замужем за Максом, а не за Коннором. Мой муж сосредотачивается на решениях, а не на проблемах, и он смотрит в будущее, а не копается в прошлом. Еще не хватало, чтобы мы оба раскисли.
Сегодня. Да, Аарон?
Тот кивает.
Во всяком случае, я постараюсь их поторопить, но тут всякое может быть.
Поначалу я стеснялась говорить при персонале. Я шепталась с Максом, словно мы сидели вдвоем в тихом ресторане, хотя мы просто обсуждали наши дела. А что еще оставалось делатьмолчать? Шесть месяцев? Так что Аарон, Инь, Шерил и все другие медсестры слышали, как Макс ссорился с клиентами и Честером, помнили мои гневные тирады против уничтожения барсуков, якобы распространяющих туберкулез, и знали о моем чувстве вины перед родителями. Родители были невольно втянуты в мои стычки с Максом, вызванные напряжением и усталостью, и были свидетелями примирительных поцелуев, когда мы шли на мировую.
Да я просто отключаюсь, сказала Шерил, когда я спросила, не мешаем ли мы ей своими разговорами. Вам может показаться, что я вас слушаю, но на самом деле я думаю, вероятно, о том, куда пропала моя сменщица, я раскладываю лекарства, регулирую капельницы, кормлю или переворачиваю пациентов
Ты переживаешь насчет томографии? спрашивает Никки.
Мамочки всегда переживают, улыбаюсь я. Но пока все идет хорошо. Его сняли с искусственной вентиляции легких, он неплохо дышит, температура нормальная Постучим по дереву, добавляю я.
Интересно, есть ли еще в мире место, где эта поговорка звучит так же часто, как здесь, и где она так же много значит?
В среду доктор Халили сообщит нам, когда Дилана можно будет забрать домой.
Вау!
На лице Никки отчетливо читается зависть, и я понимаю, что совершила промах. Мы уже завершаем наше долгое печальное путешествие, а для Слейтеров оно только начинается. И я заставляю себя сдерживаться.
Но это будет не завтра. И не думаю, что вы пробудете здесь слишком долго.
Я помню горькую зависть, которая охватывала меня всякий раз, когда чьих-то детей переводили в обычные палаты. Ну почему они, а не мы? Когда же наступит наша очередь?
Теперь наша очередь, думаю я, глядя на Дилана.
Глава 7
Макс
Немного странно возвращаться в дом, где ты вырос. Улица та же, но что-то в ней изменилось: деревья кажутся выше, повсюду новые машины. Какие-то дома снесли, и на их месте появились новые. Когда мои родители в середине семидесятых купили дом 912 на Уолкот-авеню, это был один из целого ряда таких же домов с фронтонами, лестницами, ведущими к крыльцу, и аккуратными квадратами газонов. Длинные узкие здания с анфиладой комнат, выходящих на задний двор. К тому времени, когда я был уже достаточно взрослым, чтобы ездить на своем велосипеде по улицам, эти фамильные гнезда уже сносили, чтобы на их месте возвести целый квартал кирпичных кондоминиумов. Сейчас дом моих родителей кажется карликом по сравнению со своими солидными соседями, и таких домиков здесь осталось всего три.
Заперев взятую напрокат машину, я стою и смотрю на наш дом. Его давно пора подновитькраска на кирпичной кладке облупилась, а сайдинг совсем пожелтел. Окна цокольного этажа, где мы с приятелями играли в шпионов, затянуты паутиной.
Я стучу в дверь и слышу, как мама кричит:
Иду, иду!
Она так торопится, словно боится, что гость, кто бы это ни был, не дождется ее и уйдет. Прислонившись к дверному косяку, я усмехаюсь. Три, два, один
О!
Удивление быстро сменяется восторгом, и мама протягивает ко мне руки. На ней свободные брюки и пестрая блузка, темные волосы стянуты в конский хвост.
Ты не предупредил, что приедешь!
Я был не уверен, что смогу к тебе заскочить.
Я наклоняюсь, чтобы поцеловать ее, как всегда изумляясь своему ощущению, будто она стала еще меньше. Когда я учился в колледже, я объяснял себе это тем, что это я становлюсь выше, но, черт возьми, за последние двадцать лет я вряд ли так сильно вырос. Отец умер через два года после того, как мы с Пипой поженились, и мама сразу как будто сжалась. Я беспокоился о ней и хотел, чтобы она жила с нами, но здесь у нее были друзья и своя собственная жизнь.
Ты останешься до завтра?