Пока еще твой, Кроули поменял ногу на подлокотнике.
И корона моя!
А вот и нет, он снял корону, надел на палец и принялся крутить, любуясь бликами на золоте. Ты заложила ее. Или забыла уже?
Я ее выкуплю! Джованна оскалила мелкие белые зубы. Негодный казначей обкрадывает меня! Прикажу четвертовать его! Она еще быстрее зашагала из угла в угол. Длинный подол шелкового платья, тяжелый от золотого шитья, путался в ногах. Она сердито пнула его, едва не порвав, и остановилась напротив трона.
Серпенто, мне нужны деньги.
Обожаемая королева, я не алхимик, не волшебник и не ростовщик.
Ты всего лишь развратник и лжец, я знаю. Но ты умен, как бес.
Ну почему «как» Кроули тонко улыбнулся, но Джованна пропустила реплику мимо ушей. Я не могу дать тебе денег, но могу дать совет.
Советников у меня полный дворец!..
Совет, где достать денег.
Говори, выдохнула Джованна.
Скажи мне, сладчайшая королева, кто в этом мире богаче самого богатого императора? Кроули вновь нацепил корону и сложил ладони перед грудью в шутовском молитвенном жесте. Правильно, королева: это матерь наша пресвятая церковь. А кто верховный пастырь ее?
Джованна нахмурилась, припоминая последние известия из Авиньона, которые обычно слушала вполуха.
Я напомню тебе, кто: папа Климент Шестой, продолжал демон. Он страстно желает укрепиться в Авиньоне и перенести туда престол из Рима. Но он не сможет этого сделать, потому что Авиньон
Моя наследственная вотчина, понимающе улыбнулась Джованна. Я вправе выгнать его оттуда.
И получишь отлучение. Подумай лучше о том, что Авиньон можно Клименту продать.
Продать?!
Поторгуйся за него хорошенько, Кроули вытянул ноги и повесил тяжелую корону на завитушку резной спинки. Во-первых, выберешься из долгов, во-вторых, получишь признательность пастыря: капитал, который, при разумном подходе, станет приносить тебе хорошие проценты. «А в-третьих, добавил он про себя, это приобретение потешит гордыню папы. Начну искушать его прямо отсюда».
Ну и ловок же ты, змей!
Что я слышу: ангел восхищается хитростью?
Восхищаюсь. Не будь мы с тобой хитрые, не гуляли бы сейчас по улицам Неаполя в год тысяча триста сорок седьмой от Рождества Христова. Какая замечательная осень!
Лето не хотело уходить. Ноябрь отсчитывал последние числа, а дни стояли теплые и тихие, как в августе. Урожай винограда собрали сказочный, весь город пропах душистым соком, уже начавшим свое таинственное движение в дубовых бочках.
Месяц, выпрошенный у Хастура, подошел к концу.
В Риме у меня есть богатый дядюшка. Получил от него письмо, пишет, мол, расхворался, приезжай скорей, уверенно вещал Кроули между первой и второй кружкой. Боккаччо, сидящий напротив, помрачнел.
И надолго ты уезжаешь?
О, месяца на три, не дольше! Упокою старого хрыча, получу наследство и продолжим творить истории для твоей будущей книги!
Он врал расчетливо и почти спокойно. Знал: так лучше. Нельзя дожидаться последнего часа, отмеренного каждому человеку, надо отпускать его раньше, в расцвете лет, чтобы милосердная память смертного стерла со временем ненужные воспоминания и заменила новыми. Был желтоглазыйи нет; и не было никогда. Только бессмертные одни и понимают до самого конца смысл этого слова: никогда.
Джованни, я уеду, но и ты тоже уезжай. Найди какое-нибудь место, где поменьше людей и побольше чистой воды. Поверь мне, я знаю, о чем говорю.
Погоди, а ты? Если все эти россказни о чумене пустые слухи
Не пустые. Но я должен ехать, а ты должен позаботиться о себе.
Аспидо, я буду молиться за тебя.
Они так часто это говорили Но я так и не придумал подходящего ответа. Наверное, потому, что не называл им своего настоящего имени, а, значит, молись они за кого-то другого? А на следующую ночь, когда был уже на полпути к Авиньону, я ее увидел. Чуму. Черное зарево на полнебатакое, что ночные небеса кажутся полинявшей серой тряпкой. И белесый шар у самого горизонта, точно чудовищный гнойный нарыв.
Я видел то же самое. Гавриил толковал мне что-то об испытании крепости веры и праведности, а мне хотелось закричать прямо ему в лицо, что это тупое, слепое и глухое нечто, которое никого не испытывает, а просто убивает всех подряд. Иногда жалею, что не крикнул.
Глава 3. Хранитель королевской библиотеки
Друг мой, все люди делятся на два вида: те, у кого заряжен револьвер, и те, кто копают. Тыкопаешь.
Кроули отсалютовал герою Клинта Иствуда пустым стаканом, поставил видео на паузу и собрался отправиться в кухню, чтобы сочинить очередной коктейль. Рецепт почти оформился в его мозгу, когда в гостиной резко запахло озоном и между столом и диваном материализовался Азирафель.
Не помешал? отрывисто спросил он. Таблички на выходе не было.
После того безумного лета, которое оба назвали «антихристовым», они почти одновременно пришли к выводу, что таиться от начальства уже не нужно, а если так, то не проще ли жить под одной крышей? Поначалу идея выглядела чрезвычайно вдохновляющей, но уже при выборе места жительства появились первые трудности. Их удалось кое-как преодолеть, и тут подкрался вопрос, как должен выглядеть будущий дом. Друзья, прошедшие вместе огонь и воду, едва не поссорились, выбирая подходящий проект. Любые попытки совместить ангельский и демонический вкусы порождали таких архитектурных кадавров, что ради их устойчивости пришлось бы менять законы физики. Кроули не возражал, но Азирафель напомнил о толпах туристов, которые непременно прознают о новой достопримечательности, где бы она ни находилась, и пожелают ее увидеть.
В итоге сошлись на том, что в Лондоне не так уж плохо, перемещать на новое место горы книг и нажитого скарба очень утомительно, а частые расставаниязалог не менее частых встреч и это прекрасно. Наконец, сверхъестественным существам ничего не стоит воспользоваться четвертым измерением для мгновенного перемещения между книжным магазином в Сохо и квартирой в Мейфер. А чтобы не оказаться незваным гостем, договорились в случае необходимости вешать на выходе из параллельного пространства табличку: «Извини, я занят. Если что-то срочное, звони». И еще ни разу ни у кого из них не возникло нужды в такого рода предупреждениях.
Кроули хотел было ответить, что всего лишь пересматривает любимые фильмы под разнообразную выпивку и будет рад компании, но вдруг понял: озон. Запах грозы и тревоги. Во всклокоченных волосах Азирафеля промелькнули голубые искры, хорошо заметные в вечерней полутьме гостиной. Демону сделалось не по себе.
Что стряслось? Ты пытался сломать электрический стул?
Что ты делаешь, когда злишься? ангел не оценил шутку.
Ну, разное Кроули честно задумался. Ору на свои растения. Гоняю на «Бентли», пока не отпустит. Надираюсь до зеленых херувимов.
Ты хотел сказать, чертей?
Чертипромежуточная стадия. Но чаще всего он выразительно посмотрел на ангела:чаще всего я вламываюсь в магазин к своему другу и высказываю все, что меня злит. И только тогда мне по-настоящему становится легче. Кроули выключил телевизор и сделал несколько шагов к Азирафелю. Подходить близко опасался: тот искрил и потрескивал, как пробитый электрокабель. Дверь в оранжерею прямо за тобой. За руль не пущу, сам понимаешь. Выпивка имеется любая и в неограниченном количестве. И я тебя внимательно слушаю.
Ангел набрал в грудь воздуху и с шумом выдохнул.
Меня взбесили наши обскуранты! он поднял руки, собираясь, по привычке, поправить лацканы пальто. Между ладонями промелькнула короткая бледно-голубая молния. Ретрограды! Фарисеи! Ф-ф Филистеры!
Налить тебе что-нибудь?
Позже Понимаешь, я не мог больше смотреть на пустые улицы. На запертые ворота нашего парка. На закрытый «Ритц» Я так истосковался по страсбургскому паштету! Азирафель снова хотел вскинуть обе руки, но, вспомнив молнию, остановился и сунул их в карманы брюк.
Так что же ты сделал? Кроули плюхнулся обратно в кресло. Чудеснул всемирное и мгновенное излечение от этого проклятого вируса?
Ах, если бы такое было мне по силам ангел пригладил волосы и сел на диван. Нет, я никого не излечил. Именно потому, что не способен излечить всех. Но я воодушевил их, понимаешь? он опять вскочил. В глазах загорелся чистый, небесный восторг. Врачи, медсестры, лаборантыте, кто валились с ног от усталости, потому что работали дни и ночи, те, кто отчаялись побороть болезньвсе они получили новые силы и новую надежду. Они воспрянули духом! И такое произошло не в одной больнице, а во всех, на всем острове! Даже немножко на континент хватило
Ты крут, без тени иронии заметил Кроули.
Я делал все, что мог, пожал плечами Азирафель. И все, что должен был делать. Просто раньше мне для этого требовалось указание свыше. И, представь себе, оно последовало! его лицо исказила несвойственная ему кривая улыбка. Мне было предписано прекратить, цитирую: «вселять в смертных необоснованную веру в собственные возможности, могущую привести к неконтролируемому росту гордыни». Какова формулировочка?! Кроме того, ангелу напомнили его первейшую и главнейшую обязанность: внушать смирение, добронравие и кротость. Между прочим, выговаривал мне лично Метатрон. Оказал высокую честь, понимаешь ли.
Если людишки станут много знать, мы сделаемся не нужны. Старая песня У нас Внизу ее поют другими словами, но смысл тот же.
В белых волосах опять промелькнули искры.
Налей-ка чего-нибудь покрепче. Скотч, бурбонвсе равно Один из моих приятелей, недавно, кстати, выслужился в архангелы, по секрету намекнул, что по «не сгоревшему отступнику» принято решение строго контролировать, однако до крайностей не доводить. Фу ты, аж язык свело от канцелярских оборотов ангел принял от Кроули полный стакан, и в три глотка выхлебал крепкий напиток, как воду. Добавь. Да, столько же.
Друг мой, по моему глубокому убеждению, все ангелы делятся на два вида Кроули наполнил его стакан, и продолжил, мысленно подмигнув и «хорошему», и «плохому», и «злому»:те, кто делают карьеру на Небесах, и те, кто работает. Тыработаешь.
Спасибо. Ты бываешь удивительно афористичен.
Кроули мог не опасаться упрека во вторичности: его друг не любил вестерны.
Бессильные мира сего,настроение Азирафеля заметно изменилось. После третьего стакана он перешел от гнева к философствованию. И язык уже слегка заплетался. Верно при припечатал нас Вильгельм
Что-то не припоминаю ничего похожего.
Эт было в з-з-замке Азирафель пьянел на глазах. познкомилис-с мы в з-замке
Кроули мягко предложил ему протрезветь, но ангел ни с того ни сего заупрямился, напомнил, что он крут, пинком распахнул дверь в оранжерею и в облаке спиртного запаха выдул туда туманный шарик воспоминаний, цветом напоминающий сильно разбавленный виски.
В самом деле, замок появился. Он стоял посреди зеленого луга: огромный, из бурого камня, с башенками, зубчатыми стенами и узкими окнами-бойницами. За ним вдали угадывался лес.
Под стенами гарцевал на белом коне рыцарь в светло-сером плаще и серебристом шлеме. На стене стояла дама в остроконечном головном уборе и что-то кричала, глядя вниз.
Кроули прислушался:
Я надеялась, вы покроете себе неувядаемой славой, сэр Азирафель! А вы не скрестили мечей и не преломили копий с Черным рыцарем! Стыдитесь!
Ой, пр промахнулся, Азирафеля пошатывало, пришлось для устойчивости уцепиться за дверной косяк. Не тот век. И замок не того
Все равно интересно, оживился демон. Это же Камелот, верно? Ты вернулся после той нашей встречи на болоте?
Выслушайте меня, прекраснейшая Алиенор! тем временем воззвал рыцарь. Копий я в самом деле не преломлял, но ведь и без того все закончилось благополучно! Я вернулся к вам живым и невредимым!
Вы просто трус, сэр Азирафель, отрезала Алиенор и покинула стену. Рыцарь немного постоял в раздумье, затем направил коня к воротам и скрылся в замке.
Надо было нам обменяться шлемами, заметил Кроули. Ты бы предъявил мой как трофей, твой бы мне тоже пригодился.
Да ну ее, отмахнулся Азирафель, в Камелоте ку-у-уча красоток. Не одна, так другая
Желтые глаза распахнулись до последних доступных им пределов и с веселым изумлением уставились на ангела. А тот забормотал, все более и более путаясь:
Раждому кыцарю э-э-э каждому рыцарю надо поиметь даму сердца или заиметь? Ох, что я несу Нет, срочно трезветь. Сроч-но.
Он сосредоточился на пустой бутылке, возвращая в нее выпитое до последней капли. Очевидно опасаясь, как бы демон не пристал с расспросами о похождениях во времена короля Артура, Азирафель поспешил вызвать новое воспоминаниена этот раз именно то, какое надо.
* * *
Мягкий августовский вечер пах яблоками, зреющими в королевском саду, полынью, укропом и шалфеем с грядок аптекарского огорода. Ароматы вливались в распахнутое окно библиотекипросторного зала, тесно уставленного книжными шкафами и ларями. Под высоким сводчатым потолком копились ночные тени, но у окна еще хватало света: во всяком случае двое, сидевшие у стола, не спешили зажигать свечу в простом медном подсвечнике. Конечно, Азирафель обошелся бы вообще без света, но в четырнадцатом веке такая способность могла быть ложно истолкована.
Раскрыв большую кожаную папку, он вытащил лист пергамента и принялся читать вслух. Ему очень нравилось то, что он читал, хотя смысл написанного резко контрастировал с умиротворением, разлитым в библиотеке.
Ложь и злоба миром правят.
Совесть душат, правду травят,
мертв закон, убита честь,
непотребных дел не счесть.
Заперты, закрыты двери
доброте, любви и вере.
Мудрость учит в наши дни:
укради и обмани!
Друг в беде бросает друга,
на супруга врет супруга,
и торгует братом брат.
Вот какой царит разврат!
«Выдь-ка, милый, на дорожку,
я тебе подставлю ножку»,
ухмыляется ханжа,
нож за пазухой держа.
Что за времечко такое!
Ни порядка, ни покоя,
И Господень Сын у нас
вновь распят, в который раз!
Азирафель отложил пергамент и взглянул на слушателя: сухощавого пожилого мужчину, облаченного в монашескую рясу. Коротко стриженные волосы, совсем седые, обрамляли тщательно выбритую тонзуру.
Что скажете? Удивительно злободневная вещь, вы согласны? Между тем написана полтора века назад. Ее авторлегендарный Гугон Орлеанский по прозвищу Примас.
Наслышан о нем, монах кивнул. Гугон достоин стать в один ряд с величайшими поэтами и ораторами античного мира. Признаться, я думал, его сочинения никем не записаны и передаются из уст в уста, а вы обнаружили целый сборник монах тяжело закашлялся. На бледном лице выступили алые пятна.
Азирафель вскочил со своего места:
Доктор Оккам, я распоряжусь, чтобы сюда принесли горячего молока с медом. Вам не следовало бы сегодня вставать.
Спасибо, мой друг, мне уже лучше, исхудавшие пальцы подрагивали, но Оккам с жадным интересом перебирал пергаментные листы, уложенные в кожаную папку. Это стихотворение я непременно включу в свой новый трактат. Дорогой Вайскопф, должен отметить, королевской библиотеке невероятно повезло с хранителем!
Уходя, Азирафель позволил себе довольную усмешку. Это в самом деле была непростая и кропотливая работа: внушить кастеляну королевской резиденции в Мюнхене, что у него имеется горячо любимый племянник, лиценциат богословия и большой разумник, который прямо-таки создан для работы с личным собранием книг Людвига IV Баварского, короля Германии, императора Священной Римской империи. Прежний библиотекарь срочно попросился на покой, благо, был уже в летах, и вскоре должность перешла к скромному и обходительному господину лет тридцати, представленному кастеляном как Азария Вайскопф.
Ангел, как и полагается полевому агенту, знал все языки мира, но в бытовом лексиконе нередко путался. Смешав латынь и немецкий, он кое-как выкроил себе подходящие имя с фамилией, и долго еще сокрушался о безвозвратно ушедших временах, когда никого не смущал просто «Азирафель».
Внедрение прошло как по маслу. Новый библиотекарь умел не попадаться на глаза императору, но всякий раз, когда Его Величество интересовался состоянием книгохранилища, обнаруживалось, что число фолиантов возросло, и каждая новинка являла собой сокровище в отношении и содержания и оформления. А общение с библиотекарем неизменно приводило обычно раздражительного Людвига в благодушное настроение. Правда, на его распрю с папой Иоанном XXII это никак не влияло, но Азирафель не отчаивался: здоровье у императора было отменное, ум крепкий и ясный, а это значит, ангельское воздействие со временем возьмет свое.