Я заплатила сразу за целый век, сказала мать, можно не беспокоиться.
Век, повторила я, это долго.
Девяносто девять лет, сказала наша мать.
Она заказала мраморную табличку на склеп, чтобы на ней выбили «Семья Энгелен».
Чтобы не ошиблись, сказала она.
И еще сказала, что на этом наши деньги закончились. Я увидела, как Луи побледнел.
Ты шутишь, ма.
Да он вообще представляет, сколько стоил такой склеп? Он молчал. Мы все трое молчали. Мы отлично знали, он и я, и даже Миа, что обычная могила обошлась бы намного дешевле, но смысла говорить это матери не было.
Она подняла глаза.
Он будет рад своей прекрасной могиле.
А потом она начала плакать.
Ма, сказал Луи.
Она затрясла головой, достала платок и прижала к губам.
Я так его любила.
Мы тоже, ма, сказала я.
Она замолчала. Посмотрела на нас троих. Ее лицо опять исказила гримаса.
Не так сильно, как я.
Она всхлипывала так громко, что мне пришлось прижать руки к ушам. Тут я увидела, как Миа соскользнула со стула, обошла стол, залезла матери на колени и обняла ее за шею. Я опустила руки. Если уж эта малышка могла вытерпеть стенания нашей матери, я должна хотя бы попробовать.
И тут Луи вскочил. Его стул с грохотом упал на пол.
Прекращай эту комедию, ма!
Мы все трое в испуге уставились на него. Мать опять начала всхлипывать.
Комедию? Луи, ради бога!
Заткнись!
Наступила мертвая тишина. И в этой тишине Луи начал говорить. Слышала ли она хоть раз, как плакал наш отец? Нет? А вот он, Луи, слышал. Может ли она представить, каково это? Слышать, как отец плачет за стенкой, оттого что она где-то там, сидит с рукой в штанах другогода-да, какого-то другого мужика, об этом рассказывали у школьных ворот, и всегда именно в тот момент, когда он шел мимо. Но пусть она не беспокоится, он все время ее защищал, пресекал их вранье, ведь его матьдостойная женщина. Хуже всего было то, что он знал, что они не врали. Он не мог сосчитать, сколько раз он лежал и надеялся и молилсяда-да, молился побелке на потолке, чтобы она наконец образумилась, вернулась и попросила у отца прощения. И бедный отец принял бы ее с распростертыми объятиями, ведь он так ее любил. Но раз за разом входная дверь открывалась, когда комнату уже освещал рассвет. Да это гребаное чудо, что отцовское сердце выдержало так долго.
Прежде чем кто-то из нас успел вымолвить хоть слово, Луи сорвал куртку с вешалки. Дверь с треском захлопнулась за его спиной. Мать посмотрела на меня. Ее глаза были выпучены от страха.
Он слетел с катушек, прошептала она.
Я встала. Посмотрела на дверь. В моей голове все перемешалось, все, что рассказал наш Луи. Что, если это правда? Я схватила куртку, надела ее. И тут наша мать сказала то, что заставило меня остаться.
Мне жаль. Вот что она сказала.
И сказала: теперь все будет по-другому. И сказала: кто-то должен присматривать за Миа. И что кто-то должен этому ее научить.
Если бы только отец не сказал, что мать однажды будет нуждаться во мне. Если бы только он этого постоянно не повторял. Если бы только я не дала ему обещание.
Я сняла куртку, повесила ее на вешалку и снова села. Посмотрела на мать.
Я поищу работу, сказала я.
Это был второй самый ужасный день в моей жизни.
Святой, потому что святой
Он скоро прибежит обратно, сказала мать на следующий день. Ему придется сделать самое умильное лицо, чтобы мы впустили его.
Но наш Луи не вернулся. Священник разрешил ему жить в помещении школьного сторожа, оно как раз стояло пустое. Священник держал его для парней вроде Луи, для них всегда найдется работа, говорил он.
Чем я могу отплатить? сказал ему Луи.
Церковный органист умер, вздохнул священник.
Но я умею играть только на трубе, ответил Луи.
Что, если он начнет брать уроки? Приход может взять на себя расходы. И Луи не придется забивать голову арендной платой.
Будет сделано в лучшем виде, сказал Луи.
И не мог бы он еще стричь газон за церковью, раз в пару недель, весной и летом?
Газон за церковью оказался целым парком. Он отнимал времени больше, чем уроки, но наш Луи был вынослив как вол. Он никогда не жаловался. Я это знала, потому что он не скрывал от меня ничего из того, что с ним происходило. Он считал, что я все могу выдержать. А значит, я правда могла.
В первое время я заходила к нему каждый день.
Наша мамашлюха, сказал он однажды.
И все же она наша мама, ответила я.
И шлюха.
Она плачет целыми днями.
Это крокодиловы слезы, Жюльетта. Она хоть раз спросила, каково нам приходится, как велико наше горе, например? Нет? Так я и думал.
Он сказал, что я могу переехать к нему жить, если хочу. И Миа тоже.
Тогда у нашей матери никого не останется, сказала я.
Наверное, я могла бы заметить это по той жадности, с которой она в воскресенье вечером доставала из шкафа свои лучшие наряды и красила губы. Но еще я видела, как она молилась, часами. Обычно она начинала около трех, когда большинство людей надевали воскресные наряды и шли на прогулку. Наша мать никогда не ходила на воскресные прогулки, она молилась. В полной тишине, с молитвенником на коленях, глаза закрыты, лицо обращено к портрету святого Себастьяна на стене кухни. Я не могла понять, как ей удавалось держать глаза закрытыми, ведь там было на что посмотреть. От взгляда на полуобнаженный торс святого, на его крепкие мышцы и черные кудри меня бросало в жар. Это стрелы в его теле делают его святым? спросила я однажды. Он святой, потому что он святой, ответила наша мать, и большего ей не требуется, чтобы молиться за все добро в этом мире. И мне следует понять, как это всегда понимал мой отец, что потом ей нужно выйти развлечься. Она же всегда благополучно возвращалась домой, не так ли?
Она наша мать, и она молилась за все добро в этом мире. Конечно, я все понимала.
Большой приз
Наш отец был мертв уже четыре месяца. На шахтерские выплаты, что получала мать, выжить мы не могли. К счастью, я нашла работу в пекарне, иначе мы бы давно умерли от голода.
Когда я пришла домой в тот день, мать и Миа ждали меня, обе сияли.
Еда на столе, сказала наша мать.
Еда всегда была на столе, когда я приходила домой. Почему же они таращатся на меня так, словно я приз выиграла?
Может быть, мать наконец нашла работу?
Мы покупаем машину, сказала Миа.
Что, прости?
Ну да, сказала мать, машину. Миа думает, что это прекрасно.
Мы не можем позволить себе машину.
Мы ее уже купили. Можем платить за нее раз в месяц.
На какие деньги, ма?
Она продолжала смотреть на меня, светясь от радости. Может быть, мы все же выиграли большой приз в лотерее? Такое бывает. Бывает, что людям вдруг крупно везет. Хотя те, кому вдруг крупно повезло, расплачиваются за машину сразу.
Я хочу посмотреть мир, сказала она.
Как будто я этого не хотела. Не может такого быть, что мир состоит из одной улицы с пекарней на углу и церковной площадью в конце. Но пока что именно это и был весь мой мир. Иначе мы бы умерли от голода.
Я хочу увидеть море, Жюльетта, и наша Миа тоже хочет.
И я хочу, ма. Но попозже, когда у нас будут на это деньги.
Она вздохнула.
Заходил доктор Франссен.
Доктор Франссен заходил только когда кто-то был болен. И насколько я знала, мы трое были здоровы как лошади.
Наша Миа опять кашляет, я сегодня оставила ее дома. Доктор Франссен говорит, что у нее слабые легкие. Это может быть вызвано холодом и дождем. Такой, как наша Миа, тяжело с этим справиться. Он сказал, что нам, наверное, все же надо было съездить на море.
Хотя уже наступила зима, было холодно и часто шел дождь, наша Миа больше совсем не болела. Может быть, она пару раз и кашлянула, но умирать явно не собиралась. Но наша мать представила дело именно так. Потом она опустила голову и схватилась за носовой платок.
Ма.
Она посмотрела на меня. Слезинка потекла по щеке, капнула с подбородка на колени. За ней вслед поспешила вторая. Долго ждать не придется, целое море слез вот-вот хлынет из ее глаз. Но оно быстро обмельчает. Неловко получится.
Не знаю, от усталости или от чистейшего отчаяния, я рассмеялась.
В мгновения ока слезы прекратились.
У тебя нет сердца, Жюльетта.
Я пораженно уставилась на нее. Как она могла такое сказать? Она знала, как тяжело работать в пекарне, знала, как у меня болит спина, знала, как сводит судорогой ноги, но пожаловалась ли я на это хоть раз? И я ни цента себе не оставляла. Она получала всю мою зарплату, потому что была нашей матерью и знала, что нам нужно. Разве она не говорила сестре Маделейн, что только я не даю ей погибнуть в это тяжелое время? Она вымочила пять платков за тот визит. Когда сестра спросила, не лучше ли мне доучиться и получить диплом, я ответила, что хочу помочь маме. Она что, все это забыла? Как она могла сказать, что у меня нет сердца? Мне нужно было уйти из этой комнаты. Из этого дома. Прежде чем случится что-то плохое.
Жюльетта?
Я остановилась.
Жюльетта. Какой ты все-таки еще ребенок.
Голос моей матери мог звучать так, словно тебя обнимали теплые руки. Он заставлял тебя поверить в любую ложь. Она любила меня. Хоть я и причиняла ей боль, она любила меня. Я развернулась и пошла ей навстречу.
Море
Наша мать положила глаз на подержанный «Фольксваген-жук». Видимо, она все-таки чуть-чуть подумала головой. За новый мы бы ни за что не расплатились.
Его привезут завтра, сказала она как-то вечером.
Знает ли она, как его водить?
Меня научат. Она громко рассмеялась. Говорят, я хваткая. Ни о чем не беспокойся, Жюльетта.
Парень из гаража пригнал «жука» к нашему дому. Он взял мать прокатиться. По дороге он ей бы все объяснил.
Было полпервого ночи, когда я услышала, как она крадется вверх по лестнице. Я включила свет в коридоре. Ее глаза блестели, а щеки горели, когда она посмотрела на меня.
Я умею водить, выдохнула она, даже в темноте. Я сразу поняла, куда нажимать. Он сказал, я удивительная.
Кто сказал?
Тот парень из гаража, засмеялась она.
Она приблизила свое лицо к моему. От нее пахло, как от нашего отца, когда он ходил играть в бильярд.
Ты ездила играть в бильярд? спросила я спросонья.
Наша мать рассмеялась.
Я весь вечер училась водить, Жюльетта. В упражнениях рождается совершенство. Много совершенства.
Она засмеялась еще сильнее.
Они сказали, что я правда очень хваткая.
Я кивнула. Я хотела вернуться обратно в кровать.
А потом мы съездили немножко выпить. Если ты чему-то научился, надо это отметить, Жюльетта. Сияя, она посмотрела на меня. Завтра мы поедем на море.
Я тут же проснулась.
На море?!
Наша Миа и я. Ты тоже могла бы поехать с нами, но тебе нужно на работу.
Море далеко. До него двести с лишним километров, я посчитала. А ты умеешь ехать только прямо.
Не переживай, я буду осторожна. Нашей Миа нужно море, Жюльетта. Она уже целую неделю кашляет, и я очень за нее беспокоюсь.
Она больше не смеялась. Она говорила серьезно. И что беспокоится, и что собирается поехать на море. Если нужно было настоять на своем, наша мать становилась сильнее сотни лошадей.
Я иду обратно спать, сказала я.
Разбуди меня, как будешь вставать.
Это меньше чем через четыре часа, ма.
Море далеко, Жюльетта, ты сама это сказала. Нужно выехать вовремя. Не переживай, я знаю дорогу. А к вечеру мы уже вернемся.
Наша мать не понимала, о чем говорит. На море и обратно за день, что она будет ехать медленно, что она знает дорогу? У нас дома даже карты Бельгии не было.
Время закрываться
Мне это сообщил доктор Франссен.
Я смахивала с прилавка крошки, когда зазвенел дверной колокольчик. Был полдень, время закрываться. Мы закрыты, хотела сказать я, но промолчала. Пока ключ в замке не повернулся, мы впускаем всех, сказала жена пекаря в мой первый день. И ведем себя дружелюбно.
Он не улыбнулся мне в ответ. Наша мать. Она слетела с дороги, и ее доставили в больницу.
«Как это, с дороги, как это, в больницу», думала я, а ноги стали мягкими, словно из бумаги, словно ветер мог разорвать их на мелкие клочки.
Наша мать на море, сказала я, на море, а не где-то еще. И наша Миа с ней.
Наша Миа. В ужасе я посмотрела на него. Почему он о ней не упомянул?!
Успокойся, сказал он. У твоей сестры ни царапины.
Я должна была присматривать за ней. Я сжала кулаки в кармане передника. Спрятать ключи, проткнуть шины, я столько всего могла сделать. А я не сделала ничего.
Можно сказать, что твоей матери повезло. Ушибла пару ребер, но ни одного перелома. Сегодня вечером ей уже можно будет вернуться домой. Не пугайся, когда ее увидишь, у нее все лицо в ссадинах, но они пройдут.
Ее лицо, выдохнула я.
Могло быть хуже.
Хуже быть не могло. Он просто не представлял, как мать любила свое лицо.
Она и часа не провела за рулем, когда это случилось. Едва проехав Дист, она попыталась увернуться от встречной машины, и хорошо, что там была канава, а не столб. Даже представить не могу, какие могли быть последствия. О море ей пока придется забыть, машину отвезли в утиль.
Я посмотрела на него в ужасе. Теперь еще и утиль. И кто за это заплатит?
Полиция составила протокол. Есть вероятность, что виновата вторая сторона, тогда весь ущерб будет компенсирован.
Он вздохнул.
Всем вашим бедам должен прийти конец. Твоя мать так много перенесла.
Наша мать. Всегда наша мать. Да он понятия не имел, какими тяжелыми были последние месяцы.
Это целиком ее вина, доктор Франссен. Она водила машину всего день и сразу захотела ехать на море. На море, доктор Франссен. Это почти другая страна.
Он кивнул.
Твоя мать очень давно мечтала о море. Каждому нужна мечта, Жюльетта, и твоей матери тоже. Ты же не будешь говорить, что у тебя нет мечты? Того, что тебя окрыляет?
Я смотрела ему в спину и думала о сцене, на которой я когда-нибудь буду стоять. Не всего один раз, не случайно. Но моя мечта меня никогда не окрыляла. Может быть, я что-то делала не так. Прежде чем я успела задуматься, что именно, мои мысли перепрыгнули обратно на мать, которая хотела увидеть море, на машину, что лежала среди металлолома, на Миа, что могла умереть, но не получила ни царапины, на судороги в ногах и боль в спине.
Может, я плохо старалась, может, нужно было думать о мечте усерднее? В любом случае я знала, во что буду одета. Это будет белый сатин, а по краю вышивка золотой нитью. Локоны я обвяжу ленточкой, губы накрашу красным, и все будут мечтать меня поцеловать. Отец будет сидеть в первом ряду и хлопать до боли в ладонях. Рожденная сиять, скажет он, как он всегда говорил.
Радуга
В тот вечер перед дверью появился Луи.
Самое время, хотелось мне сказать. Я проглотила эти слова. Не стоило питать иллюзий, он пришел не чтобы остаться. Он пришел из-за ярости, что бушевала в его глазах. Я дотронулась до его руки.
Ей очень больно, Луи.
Он кивнул.
Отлично, и вошел в комнату.
Наша мать лежала на диване, ее лицо было не узнать. Избитое, синее и все в ссадинах, опухшее, как шар, который вот-вот лопнет. На ее теле тоже были синяки и ссадины. Из-за отека ее глаза превратились в щелочки. Должно быть, странно было смотреть сквозь них на мир.
Ма, сказала я мягко, смотри, кто пришел.
Она бросила взгляд сквозь ресницы.
Я ничего не вижу.
Это я.
Одним движением она села прямо.
Луи.
Верно.
Это был несчастный случай, Луи. Мне так хотелось машину, чтобы поехать на море
Избавь меня от своих оправданий. Доктор Франссен мне уже все рассказал.
Она вздохнула.
Посмотри-ка на меня, вся избитая и синяя с головы до ног. Но доктор Франссен говорит, что все будет хорошо. Нужно просто потерпеть.
Она подмигнула мне.
Жюльетта, налей нашему Луи кофе.
Я не пью кофе.
Может, рюмочку чего-нибудь покрепче?
Где наша Миа?
Она спит. Малышка устала до смерти. Она вечно такая усталая. Это из-за легких. Потому нам и нужно было на море. Из-за ее легких, только из-за них.
Луи еще раз кивнул.
Рискни повторить это еще хоть раз, произнес он.
Мать скрестила руки на груди и уставилась на Луи заплывшими глазами.