Мы повернули на юго-восток.
4.
Бунт в Собиборе, крупнейшее из восстаний в концлагерях, произошел 14 октября 1943 года. Возглавил его Александр Печёрский, заключенный, офицер Красной Армии. Сразу после восстания немцы ликвидировали лагерь.
В Собиборе были мастерские, работавшие на немцев. Четырнадцатого числа в половине четвертого портные сообщили одному из эсэсовцев, что новый мундир готов к примерке. Эсэсовец разделся и отложил в сторону ремень с пистолетом. Портные ударили его топором. Труп спрятали, кровь на полу прикрыли тряпьем и пригласили следующего эсэсовца. Одновременно сапожники сообщали, что готовы сапоги, а столярычто могут показать что-то из мебели. Убиты были почти все эсэсовцы, которые в тот день несли службу. Разыгрывалось все это в тишине и заняло полтора часа. В пять часов несколько сотен заключенных выстроились в колонну. Печёрский крикнул: За родину, за Сталина, вперед! Люди побежали к лесу. Многие сразу погибли, подорвавшись на минах. Тойвеле зацепился курткой за колючую проволоку и на минуту застрял. Когда побежал, поле было уже свободно от мин Американцы снимали фильм Побег из Собибора, Блатт был консультантом. Играл его молодой американский актер. Он, как Тойвеле, зацепился за ограждение и, согласно сценарию, пытался освободиться. Блатту показалось, что это продолжается слишком долго. Ему стало страшно. Время идет, а он не убегает из Собибора. Когда актер побежал по полю, Блатт последовал за ним. Эпизод давно сняли, а Блатт все бежал. Егоисцарапанного, в разбитых очкахнашли спустя несколько часов спрятавшимся в лесу.
Одним из уцелевших эсэсовцев был Карл Френцель. Ему не нужны были ни сапоги, ни новый мундир, ни мебель. После войны его приговорили к семи пожизненным срокам заключения. В 1984 году дело пересматривалось. Процесс проходил в Хагене. Блатт выступал свидетелем обвинения. Он отлично помнил Френцеля. Когда они с родителями и братом вышли из вагона в Собиборе, Френцель лично производил селекцию и отправлял людей в газовую камеру. Накануне, еще дома, Тойвеле выпил молоко, предназначенное на несколько дней. Мать сказала: не пей столько, оставь на завтра. Назавтра они стояли на платформе в Собиборе. Видишь, сказал он матери, а ты хотела оставить молоко на сегодня. Это были последние слова, сказанные им матери. Он слышит их пятьдесят лет. Хотел поговорить об этом с психиатром, но некоторые вещи трудно объяснить американским врачам. Френцель послал женщин с детьми налево и с хлыстом в руке подошел к мужчинам. Крикнул: портные, шаг вперед. Тойвеле был маленький, тощий, не выглядел даже на свои пятнадцать лет и не был портным. Никаких шансов уцелеть у него не было. Он смотрел Френцелю в спину. Сказал: я хочу жить. Повторил это несколько раз. Шепотом, но Френцель обернулся. Крикнул: komm raus du kleiner!и отправил Тойвеле к остающимся мужчинам. Блатт рассказал об этом на суде в Хагене.
Френцель давал показания, находясь на свободе. В перерыве он спросил, не согласится ли Блатт с ним поговорить. Они встретились в гостиничном номере. Вы меня помните? спросил Блатт. Нет, сказал Френцель. Ты тогда был маленький. Блатт поинтересовался, почему Френцель захотел с ним поговорить. Чтобы попросить прощения, сказал Френцель. Оказывается, он хотел попросить прощения за двести пятьдесят тысяч евреев, убитых в газовых камерах Собибора.
5.
Блатт был свидетелем обвинения еще по нескольким делам. В частности, по делу начальника гестапо в Избице Курта Энгельса. Того самого, который надел его отцу на голову терновый венец. Тойвеле чистил ему мотоцикл. Отличная была машина, с коляской и двумя блестящими щитками с обеих сторон. На щитках выгравированы черепа. Энгельс требовал, чтобы черепа были начищены до блеска. Тойвеле часами их надраивал. Отличное было занятие: когда он возился с мотоциклом, ни один немец его не трогал, даже во время облавы. На Энгельса работал еще один еврейский мальчик, Мойшеле. Он был родом из Вены. Ухаживал за садом. Энгельс беседовал с ним о цветоводстве. Мойшеле ему нравился. Ты славный малый, говаривал он. Погибнешь последним, я лично тебя застрелю, чтоб не мучился. На следствии Блатт подтвердил, что гестаповец сдержал слово. После войны Курт Энгельс открыл в Гамбурге кафе. Называлось оно Кафе Энгельс. Заведение приглянулось местным евреям, в одном из помещений там устраивала собрания гамбургская еврейская община. В шестидесятые годы Энгельса разоблачили. Блатт выступал свидетелем на процессе. Под конец ему показали пятнадцать мужчин, и прокурор спросил, кто из них обвиняемый. Энгельс улыбнулся. У него до сих пор желтый зуб, сказал Блатт. Надевая отцу терновый венец и хохоча, Энгельс сверкал этим желтым зубом.
После опознания Блатт пошел посмотреть Кафе Энгельс. Представился жене владельца. Он сам убивал? спросила она. Убивал детей?
На следующий день прокурор допрашивал обоих, Энгельса и Блатта. Вошел судебный служащий: госпожа Энгельс просит уделить ей минутку. Она подошла к мужу, сняла обручальное кольцо, без единого слова отдала ему и ушла.
На следующее утро позвонил прокурор. Курт Энгельс отравился у себя в камере, Блатту незачем приходить на допросы.
6.
Целую ночь шли лесом. Утром Печёрский взял оружие и девятерых самых сильных людей. Сказал, что они идут на разведку, и велел ждать. Оставил одну винтовкуСташеку Шмайзнеру. В Собиборе Шмайзнер был ювелиром, делал эсэсовцам перстни с монограммами. Винтовку добыл во время бунта.
Печёрский не вернулся. Блатт увиделся с ним через сорок лет в Ростове-на-Дону. Почему ты нас бросил? спросил Блатт. Как офицер, я был обязан продолжать борьбу, ответил Печёрский. Он нашел партизан. Воевал, остался жив. Собиборские его приглашали, но ему не дали заграничного паспорта; он никогда не выезжал за границу. Жил с женой в коммунальной квартире. У них была одна комната. Над кроватью висел большой коврик, который он сам вышил. С изображением собаки. В углу, за простыней, стоял таз для умывания и туалетные принадлежности. Наш бунт был историческим событием, а тыодин из героев этой войны, сказал Блатт. Тебе дали какой-нибудь орден? Александр Печёрский приоткрыл дверь, выглянул в коридор и, закрыв дверь, шепнул: евреев не награждают. Зачем ты выглядываешь? спросил Блатт. Вы же в хороших отношениях с соседкой. Всегда лучше проверить, прошептал Печёрский.
7.
Когда стало ясно, что Печёрский не вернется, они разделились на маленькие группы. И разошлись в разные стороны. Тойвеле с Фредеком Костманом и Шмулем Вайценом пошли лесом в сторону Избицы. На следующий вечер увидели деревню. В одном из окошекэто был четвертый дом справагорел свет. За кухонным столом сидела семья: высокий, очень худой мужчина с льняными волосами, маленькая полная женщина, девочка в возрасте Тойвеле и парень, немного постарше. Над ними висела картина. Там тоже сидели за столом люди, но только одни мужчины. Все в белых одеждах, над каждым золотился нимб. Над тем, что сидел посередине, подняв указательный палец, нимб был самый большой. Мой отец, Леон Блатт, был легионером, сказал Тойвеле. Все эти люди на картине, все до единого, были евреями, сказал Шмуль. Вот вам, возьмите на память, сказал Фредек и положил на стол горстку драгоценностейиз тех, что забрали из собиборской сортировочной.
Хозяин, Мартин Б., устроил в овине тайник. Вечером приносил им еду. Его неторопливые тяжелые шаги слышны были издалека. Посреди овина он останавливался, проверял, нет ли чужих, и подходил к укрытию. Разгребал солому и отгибал гвоздь; только он знал, какой гвоздь поддастся. Потом вынимал доску; только он знал, какая доска не прибита. Ставил на край большой чугунок. Кто-нибудь из ребят высовывал руку и затаскивал чугунок внутрь. Хозяин клал доску на место, загибал гвоздь и разравнивал солому. Сидели в темноте. Фредек со Шмулем разговаривали шепотом, а Тойвеле слушал. Тойвеле был маленький, рыжий и конопатый. До войны он, правда, мазался кремом от веснушек фирмы Халина, который таскал у матери, но без толку. А эти двое были на два года старше, из больших городов, и веснушек у них не было. Особенно они любили говорить о том, какие купят себе после войны машины. Фредек собирался купить панар, а Шмульбьюик. Тойвеле впервые услышал эти названия. Встряв, сказал, что купит себе опель, такой, как был у капитана Линда. Опель, пренебрежительно засмеялись Шмуль и Фредек и стали вспоминать железнодорожные вокзалы. К некоторым вели длинные темные туннели: идешь, а над головой с грохотом проносится поезд. Ты когда-нибудь видел такой туннель? Тойвеле вынужден был признаться, что в Избице ни одного туннеля не было. Прошло полгода. Мартин Б. сказал им, что уже весна и что зацвела яблоня. Она росла рядом с тайником, возле овина. Много будет яблок, сказал Мартин Б. Спросил, откуда у них такие красивые джемперы и кожаная куртка. Из Собибора, из сортировочной. Одолжили ему куртку и джемпер. В воскресенье он надел то и другое и пошел в костел. В понедельник пришли несколько мужиков. Кричали: где тут у тебя евреи, мы тоже хотим кожаные куртки. Палками переворошили солому в овине, но ничего не нашли. Наверно, палки были коротковаты. Вы сами слышали, сказал вечером Мартин Б., уходите, я боюсь. Они попросили купить им оружие, тогда они уйдут в лес. Вас поймают, сказал он, спросят, откуда оружие, и вы меня выдадите. Мы вас не выдадим, купите. Выдадите наверняка, уходите, я боюсь.
Прошло несколько дней. Вечером они услышали, что хозяин отправляет детей ночевать к деду с бабкой и кличет в кухню собаку. Погодя он пришел в овин. Отогнул гвоздь, вытащил доску. Фредек высунулся за чугунком. Они увидели яркую вспышку и услышали треск. Фредек скорчился и стал перебирать ногами. Чьи-то руки оттащили его в сторону. Они увидели круглощекое лицо незнакомого парня и снова вспышку света. Тойвеле почувствовал укол в челюсть. Потрогал щеку, щека была мокрая. Его тоже оттащили чьи-то руки. Когда он открыл глаза, то, несмотря на темноту, увидел дядю Янкеля. Дядя сидел рядом с ним на соломе, худой, сутулясь, как всегда. Ага, подумал Тойвеле, я вижу дядю Янкеля. Когда умираешь, видишь свое детство, значит, сейчас я умираю. Знаешь, сказал дядя Янкель, у человека после смерти еще три дня растут волосы и ногти. Человек все слышит, только говорить не может. Я знаю, сказал Тойвеле, ты мне уже рассказывал. Я не живой, но пока еще слышу, и ногти у меня растут. Он слышал голоса и треск, два раза подряд. Добейте его, будет тут до утра стонать. Это говорила хозяйка, может быть, даже про него, про Тойвеле. Пожалуйста, не убивайте меня, я до конца жизни буду вам служить. Это говорил Шмуль. Но такой слуга никому не понадобилсяснова раздался треск, и Шмуль замолчал. Уже коченеет. Это сказал Мартин Б. наверняка про Тойвеле, потому что потрогал его руку. Есть! Голос был незнакомый, возможно, щекастого парня. Видно, он что-то нашел. Наверно, их мешочек с золотом, потому что все вдруг опрометью кинулись в кухню. Ты живой? Это был Шмуль. Нет, шепнул Тойвеле. Он хотел рассказать Шмулю про волосы и ногти, но тот пополз к двери. Тойвеле привстал на колени и пополз за ним. Шмуль свернул к деревьям. Тойвеле казалось, что он все еще следует за ним, но, когда очнулся, понял, что сидит под деревом на опушке леса. Встал и пошел.
8.
В тех краях протекала река Вепш.
Река делила мир на две частихорошую и плохую. Плохая была справа, и там находилось Пшилесье. Слева от реки были хорошие деревни: Янов, Мхи и Остшица.
В хороших деревнях много кого спасли: Сташека Шмайзнера, портного Давида Беренда, шорника Стефана Акермана, торговцев мясом Хану и Шмуля, торговца зерном Гдаля из Пясков, владелицу ветряка Байлу Шарф и детей мельника РабаЭстер и Иделе.
Детей мельника спас Стефан Марцынюк.
Двадцатью годами раньше он убежал из большевистской тюрьмы в глубине России; в Польше жил на чердаке еврейской мельницы. Будь у меня мешок муки, сказал, я бы испек хлеб, продал его и выручил пару грошей Мельник дал ему мешок муки, и Марцынюк испек хлеб. Заработал пару грошей, а спустя несколько лет был уже одним из самых богатых хозяев в округе.
Мельник с женой погибли в гетто, их дочку Эстер отправили в Собибор. Накануне запланированного побега Эстер приснилась мать. Она вошла в барак и встала рядом с нарами. Утром мы убегаем, шепнула ей Эстер, ты про это слыхала? Мать кивнула. Мне страшно, пожаловалась Эстер. Я не знаю, куда идти, наверняка всех убьют Идем со мной, сказала мать, взяла дочку за руку и повела к двери. Они вышли из барака и прошли через лагерные ворота. Никто не стрелял. Это же только сон, подумала Эстер. Завтра все будет наяву. Завтра будут стрелять и всех убьют Они с матерью шли по полям и по лесу, пока не дошли до большого крестьянского подворья. Узнаёшь? спросила мать. Эстер узнала: они стояли перед домом Стефана Марцынюка. Запомни, сказала мать. Сюда ты можешь прийти
Назавтра они убежали. Через одиннадцать дней Эстер вместе со своим женихом добрались до деревни Янов и остановились перед домом, который она видела во сне.
Был вечер. Они не захотели будить хозяев, прокрались в овин и легли на солому. Вы кто? услышали в темноте мужской голос, и чьи-то пальцы схватили Эстер за руку. Это я, твоя сестра, сказала Эстер, потому что узнала голос Иделе, своего старшего брата.
Это не мать, это Бог вас прислал, сказал Стефан Марцынюк, когда они рассказали ему про сон. Пока война не кончится, побудете у меня
Тойвеле тоже попал к хорошим людям в хорошую деревню на левом берегу Вепша. Жил в Мхах у Франтишека Петли. Дядя Петли был лакеем у президента Мосцицкого. В деревне объявили, что Тойвеле (то есть Томек)родной сын этого лакея. Ребята на пастбище его зауважали, в особенности Кася Туронь, которая была выше всех ростом, потому что пошла в отца-кавалериста. Дети пасли коров. Их любимая игра называлась Лови еврея. Считалкой эне-бене-раба определяли, кто будет евреем, еврей убегал, остальные бросались вдогонку. Поймав, задавали вопросы: тыюде? убил Христа? пиф-паф!
Томека остановили в поле два немца. Он шел со Стефаном Акерманом, шорником, который прятался в Остшице. Один немец слез с велосипеда. Jude? Неподалеку сидели мальчишки с пастбища и Кася Туронь. Пан немец, крикнула Кася, это наш парень. А этот? Акермана Кася не знала. Вы что, пан немец, не знаете, что надо делать? Велите спустить штаны и пиф-паф. Акерман спустил штаны. Немец снял с плеча винтовку и протянул детям. Кто хочет сделать пиф-паф? Дети молчали. А ты? Хочешь сделать пиф-паф? Немец протянул винтовку Касе. Она замотала головой. Второй немец повел Акермана в лес. Послышался выстрел. Немец вернулся, оба сели на велосипеды и уехали. Ночью к Томеку пришел Акерман. Немец дал ему сигарету, выстрелил в воздух и велел убираться.
Утром на лугу Кася сказала: это я виновата, да? Кася была красивая. Может, не такая красивая, как Малка Лернер, зато глаза у нее были голубые. Придешь, Томек, к нам в сушильню? Когда стемнеет. Приходи, почитаешь мне. Томек удивился: я не умею читать в потемках. Сумеешь, сумеешь, сказала Кася. Читать он не смог, поэтому они легли на кучу табака. Табак очень хорошо пах. Кася все еще расстраивалась из-за Акермана, и Томек ее утешал. Потом ему стало не по себе, и Кася его утешала. Потом она вскрикнула: Томек, да ты же еврей! Он вскочил и застегнул штаны. Не бойся, я никому не скажу, торопливо прошептала Кася.
9.
Ромек, сын Франтишека Петли, сапожник. Живет в Варшаве, в районе Нове-Място. Сидит за старой зингеровской машинкой и шьет голенища для сапог. Блатт и в этот раз его навестил. Выпили по рюмочке, закусили. Повспоминали Мхи, покойного Ромекова отца, евреев, Касю и еще эту, послевоенную, которая в Ташимехах жила, крохотуля, но какие глаза ну и, конечно, не обошлось без пули в челюсти. Всё хранишь там? спросил Ромек Петля. Храню, сказал Блатт. А помнишь, как я тебе таскал бинты и мазь? У немца взял. За два яйца. Специальную военную мазь для ран. Всё немец отдал за два яйца. Ромек Петля сложил аккуратной кучкой голенища с пришитыми стельками. Стельки были утепленные. Голенищанекрасивые. Для дешевых сапог, для бедных людей. Ромек Петля сказал, что спрос на них все растет, потому как бедных все больше. А что толку? голенища только тоску наводят. Ромек Петля снова налил, но тоску это не разогнало. Наоборот. По каким-то причинам тоска прочно засела в обувных деталяхподошвах, стельках и голенищах. А почему, вообще-то, ты эту пулю не убираешь? спросил Ромек Петля. Кто его знает, задумался Блатт. Я всё теряю. Если вытащу, потеряю, а так она сидит себе в челюсти, и я знаю, что она есть.
10.
Война закончилась. Уцелевшие избицкие евреи собрались в Люблине. Обсуждали: уезжать, не уезжать? Томек уехать не мог, потому что его сапоги остались в овине у Мартина Б. Так и ходил босиком. Война закончилась, а он босой. Дал какому-то мальчишке десять злотых. Пойди в Пшилесье, сказал, зайди в четвертый дом по правой стороне и спроси Мартина Б. Скажи, что Томек ждет сапоги в Малинеце у колодца. Скажи, сапоги Томековы остались в овине.
Он ждал у колодца. Был июль. Жарко. Пришел Мартин Б., тоже босой. В руках держал сапоги, начищенные до блеска. Это были сапоги Шмуля. Мартин Б. молча протянул их Томеку, повернулся и ушел. Томек взял сапоги и пошел. По-прежнему босиком. С сапогами Шмуля Вайцена в руках: правый сапог в правой руке, левыйв левой.
Томек поехал в Люблин. Встретился со Сташеком Шмайзнером, тем самым, которому Печёрский в лесу оставил единственную винтовку.
Отличные у тебя сапоги, сказал Сташек.
Томек рассказал ему про Фредека, Шмуля и Мартина Б.
Сташек остановил советский грузовик с капитаном. Дал капитану пол-литра. Поехали в Пшилесье. Мартина не застали. Молотить пошел, сказала жена. Ты его заменишь, Сташек кивком показал на дочку Мартина Б. Жена охнула. Побежала куда-то и принесла золото в горшке. Возьмите! Девушка уже стояла у стены. Она не виновата, крикнул Томек. А сестры мои были виноваты? спросил Сташек. А мать была виновата? Жена Мартина Б. бухнулась перед Сташеком на колени. Он поднес к глазам фашистскую винтовку и прицелился в девушку. Томек снизу ударил его по руке. Жена Мартина Б. громко плакала. Дочка Мартина Б. стояла спокойно, прислонясь к стене. Смотрела в небо, будто хотела проследить за полетом пули.