Сегодня мне к Линде.
(Домработницы! Возьмите за правило: у друзей работать нельзя. Рано или поздно они обидятся на вас за то, что вы про них слишком много знаете. Либо, по той же причине, они вам разонравятся.)
Но Линда и Бобмои добрые старые друзья. Даже когда их нет дома, я чувствую их тепло. На простыняхпятна от спермы и черничного желе. В туалетеСкаковой листок и сигаретные бычки. Записки, которые Боб пишет Линде: Купи курево, машину тебе оставляю, трам-па-ра-рам и трали-вали. Рисунки: Андреа с любовью маме. Корочки от пиццы. Протираю Виндексом их зеркальце для кокаина.
Из всех домов, куда я хожу работать, только этот не сверкает чистотой. Точнее, это натуральный свинарник. Каждую среду я, чувствуя себя Сизифом, поднимаюсь по ступенькам в гостиную, которая вечно выглядит так, словно хозяева затевают переезд.
С друзей я имею не очень много: не требую ни почасовой оплаты, ни денег на проезд. И пообедать у них, естественно, всегда нечем. А тружусь в поте лица. Но часто присаживаюсь отдохнуть, задерживаюсь допоздна. Курю и читаю Нью-Йорк таймс, порнороманы, Как возвести крышу над патио. А в основном просто смотрю в окно на соседний дом, где раньше жили мы. Рассел-стрит, дом 2129. Смотрю на дерево, на котором растут деревянные груши. Тер любил стрелять по ним из духовушки. Штакетник и теперь блестит от его стальных шариков. Вывеска БЕКИНС, освещавшая по ночам нашу постель. Я тоскую по Теру и курю. Поездов днем не слышно.
40 ТЕЛЕГРАФ-АВЕНЮСАНАТОРИЙ МИЛЛХЕЙВЕН. Четыре старухи в инвалидных креслах смотрят туманным взглядом на улицу. За их спинами, на сестринском посту, красивая чернокожая медсестра танцует под Я застрелил шерифа. Музыка кажется громкой даже мне, но старухиноль внимания. Под ними на тротуаре лежит записка, кривые буквы: ОНКОЛОГИЧ. ИНСТИТУТ, 13.30.
Автобус опаздывает. Мимо проезжают машины. Если в автомобиле богатый, он никогда не смотрит на людей на улицене смотрит, и все. А бедный обязательно посмотрит Вообще-то порой кажется, что бедняки просто катаются по городу, глазея на прохожих. Я сама так делала. Бедняки проводят много времени в ожидании. В очередях за соцпособием и на бирже труда, в прачечных самообслуживания, у телефонных будок, в приемных покоях, в тюрьмах и т.д. Дожидаясь сорокового, все мы заглядывали в широкое окно под вывеской ПРАЧЕЧНАЯ БАКА И АДДИ. Бак родился среди бензобаковна автозаправке в Джорджии. Сейчас, распластавшись на пяти стиральных машинах, он привинчивал к стене у себя над головой гигантский телевизор. Адди развлекала нас смешной пантомимой: показывала знаками, что телевизор обязательно свалится. Прохожие останавливались вместе с нами понаблюдать за Баком. А экран отражал всех нассовсем как в передаче Человек с улицы.
Рядом, в ФУШЕбольшие негритянские похороны. Я раньше читала неоновую вывеску агентства ритуальных услуг как ТУШЕ, и мне неизменно представлялась смерть в маске, а кончик ее рапирыу моего сердца.
У меня набралось тридцать таблеток: от Джесселов, Бёрнсов, Макинтайров, Хорвицей и Блумов. В каждом доме, где я работаю, колес столькоу одних они возбуждающие, у других успокоительные, что какого-нибудь ангела ада упекли бы за такие запасы на двадцать лет.
18 ПАРК-БУЛЬВАРМОНКЛЕР. Центральная часть Окленда. Пьяный индеецон вечно торчит на остановкеуже запомнил меня, каждый раз говорит: Вот так-то, милка, судьба придетпо рукам свяжет.
На Парк-бульварсиний автобус полицейского управления нашего графства, на окнах решетки. В автобуседва десятка арестантов, едут в суд на предъявление обвинения. Мужчины в оранжевых комбинезонах скованы вместе и передвигаются, словно одна артель. И вообще-то с тем же чувством локтя. В автобусе темно. В стекле отражается светофор. Желтый ЖДИТЕ-ЖДИТЕ. Красный СТОЙТЕ-СТОЙТЕ.
Долго, сонно тянется время: до фешенебельных холмов Монклер, затянутых дымкой, час езды. В автобусе одни домработницы. На склоне чуть ниже лютеранской церкви Сионогромный черно-белый указатель БЕРЕГИСЬ КАМНЕПАДА. Каждый раз читаю и каждый раз невольно начинаю смеяться. Другие домработницы и водитель оборачиваются, таращатся на меня. Это уже ритуал. Когда-то я машинально крестилась, проезжая мимо католических церквей. А перестала, наверно, потому, что пассажиры вечно оборачивались и таращились. Но Радуйся, Мария я до сих пор машинально читаю про себя, когда слышу сирены скорых. И это доставляет мне большие неудобства, потому что в Окленде я живу на Пилюльке, между трех больниц.
У подножия холмов Монклер женщины на тойотах ждут приезжающих на автобусе домработниц. Меня всегда подвозят до верхнего конца Снейк-роуд: я сажусь вместе с Мейми к ее хозяйке, и та говорит: Ой, Мейми, какая вы красотка в этом мелированном парике, а я прямо от мольберта, черт-те в чем. Мы с Мейми закуриваем.
Голос женщины всегда повышается на две октавы, когда она разговаривает с домработницей или кошкой.
(Домработницы! Кстати, о кошках Никогда не ласкайте кошек, не разрешайте им играть со шваброй и тряпками. Дамы станут ревновать. Но никогда не спихивайте кошек со стульев. А вот собак всегда ласкайте и, когда приходите в дом впервые, пять-десять минут гладьте Чероки или Лапку. И не забывайте закрывать унитазы крышками. Пушистые, слюнявые толстомордики.)
Блумы. Самый странный дом из тех, где я работаю, единственный красивый дом. И он, и онапсихиатры. Семейные психотерапевты. У них двое усыновленных дошкольников.
(В домах, где есть дошкольники, лучше не работать. Младенцыпрелесть. На них можно смотреть часами, их можно укачивать на руках. Но детки чуть старшеэто рев, засохшие комки каши, затвердевшие неожиданности, по которым потоптались тапочки в виде песика Снупи.)
(У психиатров тоже не надо работать. Спятишь. Я сама могла бы дать им пару советов Мужские туфли для увеличения ростану-ну)
Доктор Блум (он, а не она) снова сидит дома, болеет. Он еще и астматик, в довершение всего. Стоит вот в халате, мешает мне, почесывает шлепанцем свою бледную волосатую ногу.
О-го-го-го, миссис Робинсон. У него стереосистема за две тысячи долларов и пять пластинок. Саймон и Гарфанкел, Джони Митчел и три альбома Битлз.
Стоит в дверях кухни, чешет другую ногу. Когда я, орудуя шваброй, рисую на полу Мистером Мускулом сладострастные разводыот доктора Блума до обеденной зоны, спрашивает, почему я выбрала такую работу.
Сдается мне, то ли от чувства вины, то ли со зла, говорю нараспев.
Можно, я заварю себе чаю, когда высохнет пол?
Будет вам, идите присядьте. Я принесу чай. С сахаром или с медом?
С медом. Если это не слишком затруднительно. И с лимоном, если
Идите, присядьте. Несу ему чай.
Однажды я вздумала подарить четырехлетней Наташе черную кофточку с блестками. Для игр в принцесс. Доктор Блум (она, а не он) раскипятилась, завопила: Это же разврат. Сначала я поняла ее слова так, будто она обвиняет меня в попытке совратить Наташу. Она выкинула кофточку в мусорный бак. А я, когда отработала, вытащила из бака и унесла, и теперь иногда надеваю, когда играю в принцессу.
(Домработницы! На своем пути вы повстречаете много эмансипированных женщин. Первая стадиягруппа женской солидарности; вторая стадиянаем домработницы; третьяразвод.)
Таблеток у Блумовполным-полно, прямо как из рога изобилия. Ее тонизирующие и его успокоительные. У него есть таблетки белладонна. Не знаю уж, как они действуют, но жаль, что меня зовут не Белладонна.
Однажды утром я подслушала, как он сказал ей за завтраком: Давай сегодня сделаем что-нибудь спонтанное: пойдем с детьми запускать воздушного змея!
Растрогал меня до глубины души. Сердце советовало мне немедленно встрять в их разговор, наподобие домработницы из комиксов на последней странице Сэтердей ивнинг пост. Я умею делать отличных змеев и знаю хорошие места в Тилдене: вот где ветер. В Монклере ветра нет. Но моя рука включила пылесос, чтобы заглушить ответ его супруги. На улице лило как из ведра.
В игровой комнате тарарам. Спрашиваю Наташу: Вы с Тоддом правда играете во все эти игрушки? Она говорит, что по понедельникам они с Тоддом, как только встанут, вываливают игрушки на пол, потому что в этот день приду я. Веди сюда брата, говорю.
Только я их впрягла в работу, заходит доктор Блум. Она, не он. Читает мне нотацию: не надо, мол, вмешиваться, она, мол, не желает грузить детей комплексами вины и долга. Стою, слушаю надувшись. Она умолкает, а потом добавляет: разморозьте, мол, холодильник и протрите его нашатырем, а потомванильным экстрактом.
Нашатырь и ванильный экстракт? Всю ненависть с меня как рукой сняло. Вроде бы мелочь, но я поняла, что ей искренне хочется иметь уютный дом и не хочется, чтобы ее детей грузили комплексами вины и долга. Потом я выпила стакан молока, от которого пахло нашатырем и ванилью.
40 ТЕЛЕГРАФ-АВЕНЮБЕРКЛИ. ПРАЧЕЧНАЯ БАКА И АДДИ. Адди сейчас одна в прачечной, моет огромное окно. Позади нее, на одной из стиральных машин, лежит гигантская рыбья голова в целлофановом пакете. Глаза невидящие, сонные. Это им приятельУокер его зовутприносит головы на бульон. Адди рисует на стекле здоровенные мыльные круги. На той стороне улицы, в детском саду Святого Луки, маленький мальчик решает, что она ему машет. И тоже машет, описывая рукой такие же громадные круги. Адди замирает, улыбается, машет ему по-настоящему. Подходит мой автобус. В гору по Телеграф-авеню, в сторону Беркли. САЛОН КРАСОТЫ ВОЛШЕБНАЯ ПАЛОЧКА, в витринезвезда из фольги, прикрепленная к мухобойке. Рядомортопедические товары: две умоляющие руки и одна нога.
Тер отказывался ездить на автобусах. Люди нагоняли на него тоску: просто сидят, и все. Но автовокзалы ему нравились. Мы часто ходили на автовокзалы в Сан-Франциско и Окленде. Чаще в Окленде, на Сан-Пабло-авеню. Однажды он сказал, что любит меня за то, что я похожа на Сан-Пабло-авеню.
А он был похож на свалку в Беркли. Жаль, что до свалки не ходит автобус. Мы туда ездили, когда скучали по Нью-Мексико. Там голо и ветрено, и чайки парят, как в пустыне козодои. В какую сторону ни глянь, везде только небо. По дорогам, поднимая лавины пыли, громыхают мусоровозы. Серые динозавры.
Тер, я не могу вытерпеть твою смерть. Но ты и сам знаешь.
Как тогда, в аэропорту, когда ты собирался подняться на трап, похожий на гусеницу. Ты улетал в Альбукерке:
О черт, как я могу уехать? Ты ни за что не найдешь, где я оставил машину.
Что ты только станешь делать без меня, Мэгги?спрашивал ты снова и снова в другой раз, когда летел в Лондон.
Макраме плести, шпаненок.
Что ты только станешь делать без меня, Мэгги?
Ты правда думаешь, что я без тебякак без рук?
Да, сказал ты. В Небраске говорят просто.
Друзья говорят, что я потонула в угрызениях совести и жалости к себе, бедная я, бедная. Говорят, что я теперь смотрюи никого не вижу. А когда улыбаюсь, рука машинально вскидывается прикрыть рот.
Я коплю снотворное. Когда-то мы уговорились если к 1976 году у нас ничего не наладится, мы устроим дуэль на конце пирса в яхт-клубе. Ты мне не доверял, сказал, что я пристрелю тебя первая и убегу или застрелюсь перваямне без разницы. Я устала жить с этим уговором, Тер.
58 КОЛЛЕДЖАЛАМЕДА. Старые дамы из Окленда ездят за покупками в универмаг Хинкс в Беркли. А старые дамы из Берклив универмаг Кэпвеллс в Окленде. В этом автобусе все молодыечернокожие, а все пожилыебелые. Этот принцип распространяется и на водителей. Пожилые белые водители автобусов нервничают и злобствуют, особенно когда приближаются к Оклендскому техническому колледжу. То и дело бьют по тормозам, орут, чтобы пассажиры не курили, чтобы не включали транзисторы. Автобусы дергаются, останавливаются с грохотом, толкая белых старушек на стойки. На руках старушек мгновенно появляются синяки.
Молодые чернокожие водители ездят быстро, на Плезант-Вэлли-роуд стараются проскочить на желтый. В их автобусаххоть топор вешай: музыка да дым, но ход плавный.
Сегодня мне к миссис Бёрк. От нее тоже надо бы уйти. Ничего вообще не меняется. Ничего никогда не пачкается. Не возьму в толк, зачем я вообще к ней хожу. Но сегодня мне стало поспокойнее. По крайней мере я догадалась, зачем им тридцать бутылок розового вина Лансерс. Еще в прошлый раз была тридцать одна. По-видимому, вчера у них была годовщина свадьбы. В его пепельницедва окурка (а не только его единственный), на столеодин бокал (она трезвенница) и давешняя новая бутылка розового. Призы из боулинга чуточку сдвинуты в сторону. Наша совместная жизнь.
Миссис Бёрк многому меня научила в плане домоводства. Туалетную бумагу вешайте так, чтобы она разматывалась сверху, а не снизу. На крышке Комет прокалывайте не шесть дырочек, а три. Раскиданное ворохами не соберешь крохами. Однажды, в порыве бунтарства, я содрала крышку целиком и случайно выплеснула всю бутылку Комет в духовку. Это был ужас.
(Домработницы! Покажите им свое усердие. В первый день отодвиньте всю мебель, а обратно поставьте не так, как положено: на пять-десять дюймов дальше, чем нужно, или задом наперед. Когда вытираете пыль, поменяйте местами сиамских кошечек, поставьте сливочник слева от сахарницы. Зубные щетки перемешайте, как вздумается.)
По этой части я сама себя перещеголяла, когда прибралась на холодильнике у миссис Бёрк. Она всевидящая, но если бы я не оставила включенным светильник над холодильником, она бы не заметила, что я отдраила и смазала вафельницу, фарфоровую гейшу подклеила, а заодно вымыла абажур светильника.
Когда вы все делаете не так, это не только доказательство вашей тщательностивы даете хозяйке возможность самоутвердиться, покомандовать. Почти всем американкам крайне неловко сознавать, что у них есть прислуга. Пока вы находитесь в их доме, они не знают, куда себя деть. Миссис Бёрк, например, перепроверяет список тех, кому надо отослать рождественские открытки, и разглаживает прошлогоднюю оберточную бумагу для подарков. В августе, ага.
По возможности идите работать к еврейкам или черным. Вас накормят обедом. Но главное, что еврейки и черные уважают труд, ваш труд, а еще им ни капельки не стыдно весь день сидеть сложа руки. Они же вас наняли, верно?
Женщины из Ордена Восточной звездысовсем другие. Чтобы их не замучила совесть, всегда старайтесь делать то, чего они сами ни за что бы не сделали. Взгромоздиться на плиту, чтобы смыть с потолка пятна от кока-колы. Запереться в стеклянной душевой кабине. Придвинуть к двери всю мебель, в том числе рояль. Они этого никогда не сделаюти вдобавок не смогут войти.
Слава богу, всегда есть хоть одна телепередача, без которой они жить не могут. Я на полчаса включаю пылесос (его шум действует успокаивающе) и ложусь на пол под роялем, на всякий случай сжимая в руке одноразовую тряпку Антипыль. Просто лежу, мурлычу что-нибудь под нос и размышляю. Я отказалась пойти на опознание твоего тела, Тер, нажила себе из-за этого кучу хлопот. Я боялась, что дам тебе в морду за то, что ты натворил. За то, что ты умер.
В последнюю очередь вытираю рояль Бёрков. Плохо то, что на нем всегда стоят одни и те же нотыГимн морской пехоты. Каждый раз иду на автобус и невольно марширую: От чертогов Монтесу-у-умы
58 КОЛЛЕДЖБЕРКЛИ. Водительзлющий пожилой белый. Дождь, поздний час, толчея, холод. Рождествонеудачное время для автобусных поездок. Удолбанная хипушка визжит: Выпустите меня отсюда, козлы, дайте мне сойти! Ждите остановки!рявкнул водитель. Толстуху-домработницу на переднем сиденье тошнит: мнена один сапог, другимна галоши. Волна смрада, несколько человеки толстуха тожесходят на следующей остановке. Водитель заезжает на бензоколонку Арко на Алькатрас-стрит, достает шланг, принимается мыть салон. Но, конечно, только воды напустили она скапливается в хвосте, только размочил все еще хуже. Раскрасневшись со зла, проскочил на следующем перекрестке на красныйвсеми нашими жизнями рискнул, сказал мужчина рядом со мной.
На остановке Оклендский технический колледждва десятка студентов с транзисторами. Первый в очерединемощный инвалид. Рядом с колледжем находится управление соцзащиты. Когда инвалид еле-еле забрался в автобус, водитель воскликнул: Да что ж это такое!а тот посмотрел удивленно.
Снова к Бёркам. Никаких перемен. В доме десять электрических будильников, и все показывают одно и то же время, правильное. В тот день, когда я от Бёрков окончательно уйду, повыдергаю все вилки из розеток.