Нет.
Он так пристально рассматривает стол, будто слова, которые хочет сказать, написаны на листе бумаги, и нужно только его найти.
Я говорю что мы можем продлить жизнь
Продлить жизнь.
Я становлюсь попугаем.
Надолго?
Трудно сказать.
Сколько мне останется. Если ничего не буду делать?
Трудно сказать.
Но должна быть статистика.
Я не занимаюсь статистикой. И вы не статистик.
Доктор Сандерс.
Я мысленно пытаюсь заставить его взглянуть мне в глаза.
Скажитесколько?
Он тяжело вздыхает и снова кладет очки на стол.
Во всех учебниках считается, что у больных с четвертой стадией ракадвадцать процентов выживаемости.
Он останавливается, смотрит на меня и снова опускает глаза.
Ваш рак довольно сильно прогрессирует. Если бы мне пришлось давать оценку
Он опять смотрит на меня.
Я киваю.
Четыре месяца. Может, шесть.
Я наскоро вычисляю. Июнь. Или август.
Послушайте, онкологические больные могут жить годы. Это не редкость. И конечно, есть дополнительная терапия, диета, медитации
Я встаю, и он замолкает.
Мне нужно уйти из комнаты, но ноги неожиданно становятся полыми, как две соломинки, подпирающие картофелину, и вряд ли выдержат мой вес. Я сажусь.
Уставилась на буйные брови доктора Сандерса, пока последние два произнесенных им слова вертятся в голове. Диета. Медитация. Диета. Медитация. Диета. Медитация.
Я хочу сказать, что уже пробовала все это. Но почему-то голоса нет. Поэтому приходится говорить мысленно. Я вспоминаю все, что делала последние четыре года, чтобы предотвратить подобный момент. Йога. Ненавижу йогу. Жареные, вареные, тушеные и паровые овощи, все, которые только известны человеку. Ненавижу овощи.
Дыхательная гимнастика. Готовить смузи с капустой. Пить смузи с капустой. Есть чернику. Есть гранаты. Пить зеленый чай. Пить красное вино. Принимать рыбий жир. Принимать коэнзим Q10. Избегать сигаретного дыма, как чумы.
И вот чем все это обернулось.
Я снова встаю на свои соломенные ноги. Доктор Сандерс тоже встает. Протягивает мне руку.
Дейзи, позвольте мне позвонить кому-нибудь. Джеку. Вам нельзя сейчас оставаться одной.
Я качаю головой. Джек. Для него в моем мозгу сейчас недостаточно пространства, поэтому я отталкиваю его имя и пытаюсь сосредоточиться на полученной информации.
Апельсин.
Четыре месяца.
Так, так жаль.
Дейзи, снова пытается доктор Сандерс и уже тянется к телефону.
Не нужно, говорю я и смотрю на часы. Пять пятьдесят две. День почти закончен, но все же нужно так много сделать. Я мысленно вынуждаю себя собраться. Вскидываю подбородок и вешаю через плечо сумочку. Потом в который раз встречаю взгляд доктора Сандерса и говорю:
Нужно поехать, купить оконный герметик.
По пути на парковку я сдерживаю смешок и, когда сажусь в машину, громко фыркаю. Хотя я смотрю на руль, все же вижу только лицо доктора Сандерса: мохнатые брови, образующие полумесяцы над выпученными глазами, и рот в виде идеального «О». И его застывшие черты. Очевидно, он до глубины души был потрясен моим заявлением.
Он подумал, что речь идет о конвертике.
Слово повисло в воздухе, и когда я поняла причину его смущения, что-то промямлила о не закрывающихся окнах, которые очень красивы, но совершенно непрактичны, и быстро вышла из его офиса, захлопнув за собой дверь.
Мои плечи конвульсивно сжимаются. Я чувствую, как по щекам ползут ручейки слез. И это вызывает очередную волну смеха, потому что я плачу и в то же время не совсем плачу. Не так, как должны плакать люди, получив новости, которые получила я.
А вот то, чего я не знала до сегодняшнего дня. «Хоум Дипоу» предлагает огромный выбор уплотнителей. Я стою перед витриной, глядя на этикетки.
Универсальный.
Латекс акрил.
Чистые окна и двери.
Силиконовый для кухонь и ванн.
Белые окна и двери.
Суперсиликон.
Если я буду неотрывно смотреть на тюбики, может, один прыгнет прямо мне в руку. Или заявит о себе тихим, но настойчивым шепотом: «Дейзи, ято, что тебе нужно».
Когда становится ясно, что этого не будет, я начинаю раздражаться. Какова разница в составе каждого герметика, чтобы оправдывать появление совершенно нового продукта с этикеткой? Именно это я чувствую, когда выбираю зубную пасту. Почему здесь такой большой чертов выбор?
Чем могу помочь, мисс?
На меня глазеет мужчина в оранжевом фартуке. Вокруг глаз морщинки, усы, бородка, переходящая в бакенбарды. Как у моего папы. До того, как на перекрестке грузовик сбил его велосипед. От удара он влетел головой в тротуар, из-за чего слетел плохо пригнанный шлем, вместе с кожей лица и волосами. Мне было три года, когда он погиб. Иногда в моем мозгу всплывают смутные воспоминания о нем: мужчина утыкается носом в мою шею. Знакомое прокисшее дыхание. Жесткие усики щекочут мой подбородок.
Я смотрю в лицо человека и гадаю, будет ли его борода так же щекотать мою кожу. Шагаю к нему. И тут же останавливаю себя.
Мне нужен герметик.
Простите?
Я вижу его недоуменную физиономию. Может, он тоже расслышал, как «конвертик»?
И вдруг соображаю, что сказала не «герметик», а «зубная паста».
И похоже, добавила «папа».
Что-то вроде: «Мне нужна зубная паста, папа».
Смешок срывается с моих губ, и я зажимаю рот ладонью.
Вы в порядке, мэм?
Я обдумываю вопрос. Нет, я не в порядке. И чувствую потребность открыть ему причину. Объяснить свое странное поведение.
Я голодна.
Когда в восемь тридцать семь я останавливаю машину на подъездной дорожке, машины Джека еще нет. Мой телефон звонил семь развосемь? Десять? Я потеряла счет с тех пор, как ушла из офиса доктора Сандерса. Но позволяла мелодии играть до конца, кивая в ритм, как любой другой знакомой песне по радио.
Я ставлю машину на ручной тормоз, выхожу в ледяную, гулкую ночь и иду к багажнику, куда продавец помог мне сложить продукты в большем количестве, чем мы с Джеком способны съесть за месяц.
В кустах слева слышится шуршание.
Я подхожу ближе, пытаясь разглядеть силуэт белки или опоссума, но меня слепит свет на крыльце, и в полном мраке, куда он не достигает, не могу ничего разглядеть.
Потом кто-то очень объемный выступает из кустов, и я охаю.
Дейзи!
Черт побери, Сэмми!
Я прижимаю руку к сильно бьющемуся сердцу.
Ты насмерть меня перепугала.
Прости. Я думала, ты меня видела, когда подъехала.
Что ты делаешь здесь, в темноте? спрашиваю я, заметив, что ее дом погружен во мрак. Ни одного огонька.
Только что вернулась со смены, говорит она. И теперь, когда мои глаза немного привыкли к темноте, я вижу блестящий мотоцикл, пристегнутый к перилам крыльца. Должно быть, забыла включить свет. Утром спешила на смену, потому что мама позвонила и как стала болтать! Говорит, говорит, говорит, и отделаться невозможно. Наконец я сказала, что мне нужно на работу. Так она трещала еще десять минут или даже больше. К счастью, босса не было в офисе, когда я наконец добралась до участка.
Я рассматриваю ее мундирвыданные правительством синие широкие штаны, черные туфли, серая куртка на пуговицах с короткими рукавами и матерчатым прямоугольником на рукаве, на котором написано: «Полицейский департамент округа Кларк, Афины».
Талию стягивает ремень, и Сэмми выглядит как серый с синим снеговик: три шара нагромождены друг на друга, и получилась этакая снежная баба. Сэммикоп, то есть моторизованный коп. Не знаю, означает ли это «полноправный офицер полиции» или только младший, вроде каб-скаута, который еще не произведен в бойскауты?
У меня никогда не хватало смелости спросить. Большую часть времени она проводит, штрафуя пьяных студентов и задерживая, если они оказываются несовершеннолетними. Я однажды спросила, надевала ли она на кого-то наручники и как отвозит студентов в участок. Она ответила, что вызывает патрульную машину, но я живо представила, как она каким-то образом приковывает захмелевших юнцов наручниками к рулю мотоцикла и с радостью везет к месту заточения. И этот комический образ застрял в памяти.
У тебя собирается компания на этот уик-энд? спрашивает она, глядя на пластиковые пакеты, едва не вываливающиеся из моего открытого багажника.
Нет.
Я рассматриваю свои покупки и не могу вспомнить ни единой. Словно я была на амбиене и ходила по магазину во сне. Поэтому я пытаюсь найти объяснение.
Пошла в магазин без списка.
И тут до меня доходит, что раньше я никогда не ездила за покупками без листка бумаги, диктующего, что должна купить. Никогда.
И этот крохотный мятеж приводит меня в восторг.
Вот как, кивает она. Я делаю те же ошибки, когда покупаю продукты голодная, что, похоже, случается каждый раз, когда я туда еду. Пончики, жареную курицу, эти крендельки на арахисовом масле Покупаю все, что на глаза попадется.
Она обводит рукой свою пышную фигуру и широко улыбается.
Что очевидно.
Сэмми часто говорит о своей полноте, словно еще пухлым ребенком на игровой площадке усвоила, что искусство выживания зависит от того, кто первым нанесет удар. Обычно ее самоуничижение заставляет меня ежиться. Я никогда не знаю, что ответить. Может, рассмеяться вместе с ней? Начать разуверять? Я часто меняю тему, чтобы избавиться от неловкости.
Сегодня же просто отвечаю ей улыбкой.
Значит, я нарушила два основных правила покупки продуктов.
Она цепляется большим пальцем за пояс брюк и оттягивает, пытаясь поправить: для нее это такой же привычный жест, как для меняприглаживать волосы.
Я помогу тебе их занести, говорит она. Ее пальцы-сосиски уже подхватывают пакеты.
Знаешь, я слышала, как что-то скреблось у стены этой ночью
Я хватаю несколько пакетов и веду Сэмми к заднему крыльцу, пока она пространно излагает историю насчет летучих белок. По крайней мере, мне кажется, что она сказала именно это. Но я почти не обращаю внимания на ее слова.
Ставлю свой груз на верхнюю ступеньку и роюсь в сумке в поисках ключей. Слышу, как Бенни подвывает и скребется по другую сторону двери, и виновато понимаю, что с тех пор, как уехала к доктору, не выпускала его во двор.
Стоит мне открыть дверь, как со ступенек скатывается меховой комок.
Сэмми прерывает свое повествование, чтобы заметить:
Трехногий малыш, а какой проворный после чего продолжает историю. Пронзительный визг несется из гостиной. Я кладу продукты на стойку и ищу в сумке морковь, которую положила туда утром и забыла съесть. Захожу в гостиную и сую морковь сквозь прутья клетки Герти. Знаю, что грубо веду себя по отношению к Сэмми, но осознание этого не вяжется с соответствующими эмоциями.
Ну вот, девочка, воркую я. Я купила тебе еще и огурцов. Твоих любимых.
Заглушив ее визг едой, я облегченно вздыхаю. В доме становится тихо. И сколько я выдержу вот так, не издавая ни звука? Может, Сэмми просто уйдет. Может, уже ушла.
Но когда я возвращаюсь на кухню, Сэмми вваливается в дверь с новым грузом пакетов. За ней бежит Бенни. Она, кажется, не обиделась на мои дурные манеры и продолжает свой рассказ, возможно, с того места, где прервалась. Приходится еще дважды ходить за всем, что лежит в моем багажнике, и пакеты покрывают весь пол и стойку.
А потом специалист по борьбе с грызунами сказалпредставь толькочто они вовсе не летают. Не как летучие мыши и все такое. У них нет крыльев и всего такого. Они планируют. Их следовало называть планирующими белками, а я ответила, что мне плевать, как они называются, я просто не желаю видеть их в своем доме, понимаешь?
Ее глубокий утробный смех заставляет приподняться уголки моего рта. Я как собака Павлова. Кто-то смеется. Я улыбаюсь в ответ.
Но Сэмми не замечает моей реакции и принимается разгружать пакеты, открывать шкафы, кладовую, холодильник, размещает продукты в том порядке, в котором считает нужным.
Я беру коробку сырных крекеров из пакета на стойке. Неестественно оранжевые крекеры на красном фоне коробки так и манят. Когда-то я их любила. Я просовываю палец под наклейку на крышке коробки и открываю пластиковый пакет внутри. Стою посреди кухни и ем один крекер за другим, пока Сэмми деловито разбирает продукты.
Не понимаю, как ты можешь есть все это и оставаться тощей, говорит она. Я вижу, что она держит пачку печенья «Орео» и баллончик со взбитыми сливкамилюбимый перекус Кейли. Она ест все это вместе. Я по меньшей мере миллион раз наблюдала, как она осторожно украшает сливками каждое печенье и набивает живот, и морщила нос при виде лакомства, сплошь состоящего из углеводов и химических пищевых добавок.
Я много хожу, объясняю я. Следовало бы добавить, что я обычно не ем этого. Не хочу, чтобы она считала меня одной из тех, кто гордо откидывает волосы назад и объявляет: «У меня просто хорошие гены».
Вместо этого я добавляю:
И занимаюсь йогой.
Сэмми словно читает мои мысли:
Должно быть, генетика.
Кладет «Орео» на полку в кладовой и дергает себя за пояс брюк.
Потому что я езжу на байке каждый день и не сбросила ни фунта.
Я начинаю хрустеть очередным крекером и делаю вид, будто задумалась над ее словами. Но на самом деле смотрю на ее груди и думаю, что они похожи на две пышные подушки, а животна облако.
И вдруг понимаю, как устала. О, так устала. Не могу ли я прилечь на нее? Всего на минутку.
Дейзи?
Она как-то странно смотрит на меня.
Ты окей?
Хорошо бы люди перестали задавать мне этот вопрос. И вообще, что означает «окей»? Это даже не настоящее слово. И в «Скраббле» не считается.
Просто устала, говорю я вслух.
Ах, бедняжка! А я все болтаю и болтаю. Сейчас оставлю тебя в покое. Все равно завтра рано вставать. Я пообещала Карлу утром выйти в его смену. У него встреча в Национальной стрелковой ассоциации или что-то в этом роде. Так или иначе, он отдежурит за меня в субботу. Рада была с ним поменяться. Студенты по уик-эндамну, чисто дьяволята!
Я рассеянно гадаю, должна ли знать, кто такой Карл.
После ухода Сэмми я вспоминаю, что забыла поблагодарить ее за помощь с продуктами. И эта забывчивость вызывает во мне невыразимую грусть. Она так добра. Может, стоит выйти, постучаться к ней и поблагодарить? Но сорок шагов между нашими домами кажутся сорока милями.
Я ставлю коробку с крекерами назад на стойку. Почти половина благополучно перекочевала в мой желудок. Но я по-прежнему умираю от голода. А потом вспоминаю про стейки, которые купила у мясного прилавка. Большие, красные, на косточке, с белой каемкой жира.
У меня текут слюнки. Не помню, когда в последний раз ела мясо.
Я открываю морозилку и вынимаю белый бумажный пакет, который Сэмми положила на вторую полку, а не в отделение для мяса.
Конфорка со щелчком загорается синим пламенем, и я накрываю ее чугунной сковородой. Оставляю стейки шипеть и фырчать на горячей сковороде и иду в гостиную. Хочу музыки и водки. Не обязательно в этом порядке. Водка была моей обычной выпивкой на последнем курсе. Водка и «Ред булл». Клюквенная. Водка и «Рейнбоу спрайт».
Но сегодня я наливаю неразбавленный «Абсолют», который мы держим для вечеринок, в высокий стакан, с выгравированной буквой R. Набор из четырех стаканов был свадебным подарком от тетки Джека.
Я набираю в рот прозрачной жидкости и начинаю кашлять и задыхаться, когда она прожигает дорожку вниз по моему горлу.
Дейзи?
Джек стоит в арочном проеме между кухней и гостиной. Я не слышала, как он вошел.
Готовишь стейки?
Я киваю. Глаза по-прежнему слезятся от водки.
Его лицо сразу гаснет, и все, о чем я думаю: не знаю, как, но он, должно быть, понял, что случилось со мной сегодня. Огненный скан ПЭТ. Четыре месяца. Все сырные крекеры, которые я только что съела.
Может, потому что связь между нами так глубока. Так сильна. И это облегчение. Потому что до этого момента я понятия не имела, как ему сказать.
Но больше мне не придется думать о том, как все сказать. Потому что он знает.
Океееееей.
Он хмурится.
Что сказал доктор? Я звонил тебе последние три часа.
Он не знает.
Я делаю еще глоток водки. На этот раз жжет меньше.
Он уставился на меня, очевидно, пытаясь сложить пазл, в который попал. Почему жена, которая годами не ела мяса, неожиданно жарит стейки в десять вечера в понедельник?
Именно так работает его мозг. Вечно трудится, стараясь понять. Его мозгпричина, по которой он три раза подряд завоевывал первое место на исследовательском симпозиуме ветеринарной медицины. Его мозг хорош для цифр, рассуждений и вычислений. Мой мозг, очевидно, годен только на то, чтобы выращивать опухоли.