15
Новый для меня сарай был велик, хотя и несущественно менее необъятен, чем старый, зато удобства и пуговицы были налицо. Я понимал, что наличие пуговиц и удобств является веским поводом для любви, но задавался вопросом, является ли поводом для нелюбви их отсутствие. В старом сарае удобств не было, пуговицы сияли блеском нового сарая, но (или и) я свой старый сарай любил. Сменил сарай в поисках источника пуговиц, то есть не из-за нелюбви к старому сараю как таковому, а из-за нелюбви к отсутствию пуговиц.
«Ты можешь объяснить всё, что возьмёшься объяснять».
Хорошо уже то, что ты считаешь это объяснением. Мне бы твою важную для меня уверенность, пусть и замешанную на сарказме.
Однако продолжу.
В одном из многочисленных мест всеобщего пользования нового сарая было много всех, в этом новый и старый сараи были похожи.
Место было украшено лоскутами или, как я понял, зайдя в это место вторично и хорошенько присмотревшись, на самом деле лоскуты были украшены местом всеобщего пользования. Обилие пуговиц, при первом посещении поражавшее, при втором начало переставать поражать, а после пятого или шестого воспринималось если не как предмет обыденной, каждодневной гордости, то как нечто само собой более чем разумеющееся.
А запах исчез окончательно. То есть какой-то запах, конечно, был, но разве это тот, первоначальный, новосарайный зарах? Я помнил, что он был, а вот воспроизвести его, хотя бы мысленно, не удавалось.
Кроме количественного значения, пуговицы имели качественное, не говоря уже об удобствах, в особенности основном.
За столикомнет, он был больше столика, как и всё в новом сарае, за столом нас, бывших сарайцев, собралось много, хотя и намного меньше, чем сараян, занимавших всё место вокруг всех нас.
«Ты кажется, недолюбливаешь, когдавокруг?»
Увы. Чем больше и чем ближе, тем хуже. Хотя чем дальшене означает тем лучше, ведь то, что сейчас далеко, вполне может оказаться близко. Да и наверняка окажется, точнее говоря, окажутся. Ума не приложу: вот вроде бы все совсем далеко, ан нет, не успел расслабиться, как все окажутся за соседними столиками, вернее, столами. Все, сколько бы их ни было, а ихмного.
«Не язви, лучше продолжай рассказ».
Не рассказ, повесть.
Мы счастливы! сказал бывший сараец, пристально глядя на изредка чередующихся правильных, поимённо отобранных в своё время непервой женщиной и непервым мужчиной.
Мы счастливы! кивнула бывшая сарайка, неотрывно глядя туда же.
Кто-то или что-то дёрнули меня за язык, и я спросил:
Правильно ли, что должно быть правильно и неправильно? Правильно ли, что должно быть неправильно? То есть и может, и должно?
Только так и правильно! ответили бывшие сосарайцы и правильно приложили руку к соответствующей пуговице, которая была теперь у каждого из нас. Рука прилагалась к пуговице по всем правилам приложения руки к пуговице.
Но ведь в старом сарае, продолжал я, безуспешно стараясь оторвать язык от тянущих за него кого-то или чего-то, в старом сарае хотя и не было удобств, особенно основного, да и вида, если быть последовательным, не было, тоже ведь было правильно и неправильно. Разве это правильно?
Все сосарайцы понимающе покачали головой:
В старом сарае правильно быть не могло, равно как не сможет быть неправильно в новом.
«Кто или что тянет тебя за язык? Неужели нельзя промолчать, когда тебя не хотят спрашивать?»
Если молчать, никогда и не спросят
«Никогда не спросят, если не молчать, перебил он меня. Кроме того, лучше пусть вообще не спрашивают, чем не промолчать. Если отсутствует вопрос, то кому, спрашивается, нужен твой ответ?»
Хорошо, я промолчал.
Они все разные! продолжала бывшая сарайка. Не то что там, в старом сарае.
Бывший сосараец кивнул:
Вы правы. Но большинство из нихразные правильно, тогда как растущее меньшинствонеправильно.
По лёгкости и плотности приложения правых ладоней к пуговице чувствовалось, что бывшие сарайцы освоились в новом сарае и он стал для них в лучшем смысле этого слова старым.
Строго взглянув на некоторых сараян, бывший сараец отметил:
Их становится за соседним столом всё больше, что, позволю себе заметить вместо умолчавших об этом фактически первых женщины и мужчины, неправильно. Если так пойдёт и дальше, а дальше пойдёт именно так, термины «меньше» и «больше» потеряют своё исходное правильное значение.
Все новосарайцытеперь уже сараянесогласились и кивнули.
Всеобщий любимец, изначально веско представленный непервыми женщиной и мужчиной в качестве такового, был неотличимо похож на неправильно увеличивающихся в числе. Но он изначально был представлен как правильный, поэтому таковым не только был для сараян, но и стал для бывших сарайцев, правильно не убиравших ладоней с пуговиц даже тогда, когда сараяне свои ладони временно, тоже правильно, убирали.
16
Прошлоеэто отрывной календарь, оторванные листки которого хранишь, не выбрасывая.
«Некоторые всё-таки выбрасываешь, ты не станешь возражать».
Они сами теряются за ненадобностью. Нужныехранятся, хотя и желтеют.
«Снова вынужден возразить: сколько нужных потеряно! Если бы знать, что они окажутся нужны, разве потерял бы, оторвав?»
Мой отрывной календарь состоит не из листковзачем мне листки? он у меняиз чёрно-белых снимков. Эти снимкисамые цветные на свете, цветнее не бывает. Нет снимков более цветных, чем чёрно-белые. Я взял с собой свой календарь, хотяили потому, чтовремя в нёмтолько прошедшее.
Там, в старом сарае, все говорили, как минимум пожимая плечами:
На них нет ни даты, ни, что важнее, красок. Что толку в календаре с чёрно-белыми листками?
Я не отвечалкак ответишь, когда спрашивают не для того, чтобы услышать ответ. Просто взял с собой этот мой чёрно-белый календарь, в котором, увы, нет некоторых листков, таких, теперь я понимаю, незаменимых. Сам когда-то, в прошедшем времени, оторвал их безвозвратно, и где теперь ни ищи, а я всё ищу и ищу не найдутся. Раз уж листок оторван, время его прошло, а прошедшему времени никак не стать настоящим. Времени, чтобы сохраниться, ни в коем случае нельзя становиться прошедшим.
Календарь изрядно похудел, зато некоторые чёрно-белые листки остались в настоящем моём времени, не затерялись в прошедшем.
Вам всем они кажутся нецветными? Как жаль!.. Не снимковвас.
Вот, посмотрите на все ваши цветные снимки: всё, что в них есть якобы цветногоэто беззастенчиво, примитивно ясные краски: красная, синяя, ещё какие-тоэлементарные, очевидные, мне неинтересно их перечислять.
А теперья разрешаю вам всем присмотреться ну хотя бы к вот этому, одному из снимков, составляющих мой календарь. Видите вот эту женщину? Она стоит вполоборота ко всемкроме меня, разумеется, не зная, что щелчок фотоаппарата никогда не останется в прошедшем времени, и дата на снимке женщине не нужна. Не останется потому, что я не позволю ей уйти из настоящего. Смотрите: какое на женщине платье? Белое? Кремовое? Салатное? Голубое? Бежевое? Розовое? Видите, сколько красокв одном лишь платье? А небо у неё за спинойкакое? Уже синее, ещё голубое? А солнцеоранжевое, красное, жёлтое? Ну вот, а вы все называли снимок чёрно-белым. Да в нём больше цветов, чем во всех цветах всех полей и лугов на чёрно-белом свете. На каждом из этих снимков нашлось место каждому цвету и оттенку. Беритемне не жалковсе мыслимые и уже немыслимые краски.
Берите, а то придёт будущее время и некому будет не позволить моему чёрно-белому листку оторваться от календаря и нырнуть в бездонное прошедшее время Бездонноеесли не охранять от него календарь.
Возьмите, пожалуйста, пока не поздно.
17
В старом сарае, как мы помним, завсар был титулом. В новом же титул начсара отсутствовал.
Это, объявили всем непервые для нас мужчина и женщина, главное удобство. Без него пуговицы не сияли бы и остальных удобств не было бы.
«Для тебя главное удобствонечто иное, неправда ли?» спросил он понимающе и ухмыльнулся.
Ничего смешного. Если выбирать между действительно главным удобством и этим, я, безусловно, выберу главное. Пусть лучше пуговицы не сияют, чем не будет основного удобства. Но этоесли придётся выбирать.
«Однако выбирают не удобство, а начсара, уточнил он, как будто я не знал этого без уточнений. Каждый может выбрать себе начсара по вкусу, вот и выбирают».
Вот только начсар, как и завсар, один на всех, общий, сколько ни выбирай. Да и может ли у каждого быть личный завсар, не говоря уже о личных сосараянах? Пусть уж лучше титул остаётся титулом.
«Ты заразился от меня бациллой сарказма, браво».
Какой же это сарказм? Посуди сам: в старом сарае в мешке был кот, в новомкоты. Кто бы в конце концов ни нашёлся в мешке, он остаётся не кем иным, как котом, даже если на поверку окажется кошкой. Главноене собственно кот, а его местонахождение, то естьмешок.
Да уж, не глядя на первых своих мужчину и женщину, согласился знакомый сараянин и отхлебнул из кружки. От мешка никуда не деться. Мешок останется мешком, а коткотом или, на худой конец, кошкой.
И, приложив ладонь к пуговице, продолжил:
Многие, из других сараев, не согласны, что много котовлучше одного и что возможность выбрать кота, то есть начсара, конечно, это главное удобство. Приходится объяснять, хотя самим в это не слишком верится. Но, знаешь ли, он снова отхлебнул и приложил руку к пуговице, одно делоне верится нам, в этом сарае, а совсем другоене верится иносараянам. Этим не вериться не должно. Жаль их, приходится объяснять.
Удаётся объяснить? заинтересовался я.
Сараянин подал плечами.
Когда как. Некоторым повторяем неоднократно, некоторых суём в мешок, чтобы убедились в преимуществах мешка перед его отсутствием.
С котами? проявил я понимание. Я имею в виду мешок.
За котами дело не станет, кивнул сараянин.
Сложное дело, вздохнул я сочувственно.
Что ж поделать: им, иносарянам, без мешка ведь никак, положил он ладонь на пуговицу. Иногда приходится применять силу, в их же интересах. А сила, применённая в интересах того, к кому её применяют, это вовсе и не сила. Этосамое что ни на есть наиглавнейшее удобство.
В новом сарае главным удобством, на мой ошибочный взгляд, было другое, но, наверно, у каждого главное удобствосвоё собственное. Всё, судя по всему, зависит от системы критериев.
«И от размеров мешка», добавил он, потому что ему в который уже раз виднее.
18
В зале присутствовали все, даже формально отсутствующие: все последние, уверен, не чувствовали себя последними: они прильнули к происходящему, чтобы потом поделиться увиденным и услышанным.
Непервый мужчина положил руку на главную пуговицу, понимающе улыбнулся краешками губ и обратился ко всем с ожидаемым всеми вопросом:
Почему, дорогие все, мы гордимся нашим сараем?
Все широко улыбнулись и гордо ответили:
Потому, что в нашем сараевсе удобства, тогда как в других сараях, по слухам, удобства отсутствуют.
И потому, что всеобщие любимец, любимица и любимцыединственно правильные, в других же сараях, как говорят, правильного любимца, правильной любимицы и правильных любимцев нет и быть не может.
И потому, что наш сарай сияет как следует, а не так, как, судя по доходящей до нас информации, пытаются сиять псевдосараи, называющие себя сараями, тогда как всем известно, что нет сарая, кроме нашего сарая.
Но самое важноеэто то, что должности начсара и замначсара не являются титулами, заметила непервая женщина, по случаю находящаяся среди всех.
Непервый мужчина тонко улыбнулся и, плотнее приложив руку к главной пуговице, добавил:
В тех сараях, в которых завсар и замзавсар являются титулами, удобства недостижимы в принципе, а любимцыв принципе же неправильные.
Красноречиво помолчав, он продолжил:
Мы, в нашем единственно правильном сарае, должны быть начеку: недалёкие обитатели некоторых далёких псевдосараев не знают, каким должен быть правильный сарай, и нам периодически приходится осчастливливать их разъяснительной помощью. Некотрые осчастливливаемые сопротивляются своему счастью. На нашу долю, дорогие все, выпало преодолевать активное непонимание единственно правильного счастья.
Все дружно вскочили, прижали руку к пуговице и ответили своему первому мужчине взаимностью.
Однако на поверку оказалось, что вскочили всё же не все: когда все сели, один из всех сараян поднял руку, не желающую покоиться на пуговице:
Слушаем вас, поднял брови непервый мужчина.
Одно из удобствочень неудобное, выдохнул сараянин, не присоединившийся ко всем ранее вскочившим.
Непервый мужчина временно убрал правую руку с главной пуговицы и поднял указательный палец этой отнятой от пуговицы руки:
Тем далеко не всем, вернее, тому далеко не всем, кого не устраивают наши удобства
У-у-у! сказали все.
все мы скажем: продолжил непервый мужчина, и все поддержали его скандированием:
Чемодан, вокзал, псевдосарай!
Непервый мужчина снова прижал руку к главной пуговице и завершил назидание:
Спешу, однако, успокоить вас: где бы вы ни оказались, уважаемый сарянин, влекомый своим недовольством нашими единственно правильными удобствами и не ценящий их и своего счастья, мы окажем вам настойчивую разъяснительную помощь.
Все вскочили, прижали руку к главной пуговице и ответили непервому мужчине горячей взаимностью.
Раздался щелчок, и я, временно оставшись безо всех, смог подумать.
19
Думалось о сараях.
Любить сарай? Как не любить сарай?
Казалось бы: ну что взять с неказистой частицы, незаметной и безобидной? Ан нет, в ней-то как раз вся суть. В ней, в этой её худосочной, хваткой ручке, не той, которой я сейчас пишу о ней, а в её пальцах-защипках, липких, неуступчивых, приставучих, почти самодостаточных.
Как любить сарай? Как его не любить?
Не помню, когда именнособравшись в путь или добравшись до сияющего сарая без вида, когда именно я понял, что свой сарай можно любить потому, что он свой, и не любитьпо той же причине.
«Причина не слишком весомая, заметил он. Думается, столь эфемерный аргумент нуждается в усилении».
Я уверенно покачал головой. Аргументировать можно всё, кроме любви или нелюбви к сараю. Говоря точнее, это чувство само находит аргументы, в равной степени веские вне зависимости от того, любишь ты сарай, или же ты сарай не любишь.
«Любить» не означает отсутствия нелюбви, равно как «не любить» не означает отсутствия любви. Оба эти чувства применительно к сараюнематериальны. Они идут не снаружи, а откуда-то изнутри, причём неясно, откуда именно. Сарай любят беспричинно, немотивированно. Аналогичноне любят. И частица, крохотная и вроде бы незаметная, как рыбная косточка, определяет это чувство: застряла в горлене любят, откашлялсялюбят, а сам по себе глагол ничего не решает, частица играет им по собственному своему усмотрению.
Все любят свой сарай, особенно когда сменят его на сияющий, иначе говоря, чужой. Впрочем, так ли уж иначе? Все живут в своём тускло сияющем сарае, не могут терпеть новый сарай с его пугающим пуговичным сиянием и передают друг другу истории, одна реалистичнее другой, о всеобщности и общедоступности малодоступных в старом сарае пуговиц.
И чем сильнее не могут терпеть далёкий сарай, тем острее желание сменить загадочный вид любимого сарая на простовато-ярко сияющий новый сарай, совершенно не имеющий загадочного вида, нои это тебе не частица какая-нибудь, этосоюз! но имеющий удобства, не говоря уже о пуговицах.
Сменив старый сарай на новый, все впадают в сильнейшую любовь, степень болезненности которой соизмерима с мощью безжалостной частицы. Ещё не добравшись до нового сарая, экс-сарайцы начинают испытывать неистовую любовь к этому новому сараю, превосходящую любовь к нему исконных сараян. Одновременно и соответственно их нелюбовь к старому сараю резко превосходит нелюбовь к нему собственно сарайцев.
«Хочу уточнить. Нелюбовь к старому сараю может принятьи временами принимаетформу нелюбви к новому».
Ещё бы! И как результатлюбви к старому. Неуправляемая частица скачет куда и откуда хочет, не зная границ, наполняя беззащитный глагол неизбывной, яростной силой, тем самым превращая любовь в её зеркальное отражение, и наоборот, зеркальное отражениев любовь. В частице нет ничего частного, она всеобъемлюща, и чувства всех по отношению к сараямстарому и новомунаходятся в полной от неё зависимости.