А пойду утоплюсь, сказал Степка.
А меня на кого? Спину выровняла, подбородоквыше.
Да на него! мотнул головой в сторону комнатки.
Так хоть заскочи попрощаться, говорит вроде бы и серьезно, а немцуодин смех в ее голосе.
Так когда?
Так сейчас! И вот вроде бы серьезно снова, а немцу хохот слышится. Рассвирепел: издевается румынка, даже умереть спокойно не дает.
Смотри, Маруська! прошептал люто. Сама напросилась. Вот сейчас в окно влезу, назад не выпихнешь!
И с чего бы это я тебя выпихивала? снова серьезно.
Степка враз остыл, голова кругом, ноги слабые, и плакать хочется.
Слышь Маруся Конец нам. Конец Ты теперь замужняя стала.
Рот рукой прикрыла, рассмеялась тихо.
Ох и болтливым ты стал
Да как же мы В комнате этот, твой спит.
А я не сплю. Наклонилась, приказала:Давай уже
Немец обо всем забыл. Забралася на подоконник и спустя миг исчез в открытом окне. И за этот миг таким героем себя почувствовалсловно вместо Гагарина в космос слетал. А в комнатку прыгнулмама родная! На кровати Лешка храпит, у окна Маруся в одной сорочке с намыстом на шее, и вот между нимион, как кизяк в проруби.
Закрутился на одном месте.
Да пойду, наверное, шепчет и голоса своего не слышит.
Маруся улыбнулась, шагнула к Степке, закрыла ему рот поцелуем. Оторвалась. На Лешку кивнула.
И ты бы меня на него покинул?
Сама на него бросилась, ответил горько.
Чтобы не топился, приказала Маруся.
Все равно пропаду, прошептал.
А я тебя женю, Степа, ответила. Ровней будем. У менявот этот, а ты, например, Татьянку горбоносую возьмешь А ночинаши
Маруська, да ты Румынка сумасшедшая, испугался.
Она приложила палец к губам, мол, тихонечко мне, и опустилась на пол. Степкины ноги подкосились, будто обрадовались, и так едва немца держали. Он опустился на пол рядом с Марусей и, пока ее быстрые руки нетерпеливо расстегивали пуговицы на его сорочке, осторожно отодвинул подальше Лешкину руку, которая упала с кровати и свисала прямо над Степкиным носом.
Через год снова лето запекло.
И чего это ты, немец, все лыбишься? спросил баянист Костя, когда однажды утром пришел в тракторную бригаду и увидел, как немец без печали в тракторе ковыряется.
А по ком слезы лить? подозрительно зыркнул Степка. Перестал улыбаться.
А сам узнаешь! Костя недобро оскалился и присел на колесо трактора. Иди, немец! Получишь сейчас нахлобучку за все свои похождения.
Степка побелел, растерянно вытер замасленные руки о рабочие штаны и поправил очки.
Ты того Что такое? Куда идти?
В контору, куда ж еще? удивленно пожал плечами Костя. Ради какого-то немца меня по бригадам бегать заставили!
А что там, в конторе?
Там и председатель, и секретарь парткома, и Лешка Ордынский Он же теперь в хозяйстве второй человек после Старостенко. Ждут тебя, немец. Готовь сраку!
Степка вздохнул и побрел к конторе. «Да разве могло быть иначе? горевал мысленно. Кто-нибудь когда-нибудь, но узнать должен был Что теперь будет? Хоть бы Марусю не трогали»
На то время колхоз уже богатым стал. Новую контору в центре Ракитного возле клуба построил, начал колхозникам новые дома ставить, без печейс газом. Степка остановился около аккуратно покрашенного белым заборчика, который охранял цветник вокруг конторы, и толкнул дверь.
В конторском коридоре темно, хоть глаз выколи: верно, скупенький Старостенко справедливо рассудил, что в коридоре дела не делаются, и решил сэкономить на электричестве. Степка прошел мимо нескольких закрытых дверей, за которыми шуршала бумагами колхозная элитабухгалтерша, агроном, два животновода и инженер-механик, который и был немцу начальником, и обреченно остановился перед дверью кабинета председателя колхоза Матвея Ивановича Старостенко, потому что в Ракитном знали всекогда требовалось кого-то обуздать, так секретарь парткома Петр Ласочка и председатель сельсовета Панасюк собирались вместе тут, в кабинете председателя колхоза Матвея Старостенко, и вот втроем без пыток и издевательств, а только одними своими словами так могли запилить норовистого, что тот выходил шелковым и послушным. Но чтобы попасть в кабинет председателя, нужно было пройти еще и через приемную. А в приемной сидела Маруся. И немец перепугался до смертистоит у закрытых дверей, а открыть их никак не решается.
Немец! Ты чего дорогу загораживаешь? горластая бухгалтерша без церемоний толкнула его в бок.
Председатель вызвал, выдавил Степка.
Так иди, трясця матери, расходилась. Вот босяки! Выдумают что угодно, только бы им не работать, а за трудодни так первыми глотки дерут!
Степка выдохнул и открыл дверь. Маруси в приемной не было. Тут дверь кабинета Старостенко открылась, в приемную выглянул председатель.
О! Поминали волка, а он уже и тут, смерил немца взглядом. Проходи, Степан. Разговор имеется.
Степка напрягся и шагнул в кабинет председателя. Очки мигом запотели, но немец увиделнарода в кабинете больше троицы, которая обычно вытряхивала душу из ракитнянских горячих голов.
Председатель Старостенко прикрыл дверь и уселся за стол. На стульях у приставного столика сидели секретарь парткома Петр Ласочка, лысый, как бубен, и въедливый, как осенняя муха, около него, как и обычно, председатель сельсовета Панасюкстарый и уже к жизни не очень рьяный, напротив Панасюка деловито перебирал бумажки Лешка Ордынский в чистой, аж хрустящей, сорочке и пестром галстуке, рядом с ним поправлял очки на носу совсем незнакомый немцу, нездешний человек. А у открытого из-за летней духоты окна А у окна стояла Маруся, и немцу почудилось, что бледная как призрак, настороженная, печальная.
Примечания
1
Намыстобусы (укр.).