Мы смотрели, пока не начало темнеть, а потом пошли в дом и договорились ни слова не рассказывать родителям. Потому что примета такая: только выскажешь предположение вслух, как оно и сбудется. Мысли не в счет.
Следующий день был воскресенье, и мы поехали на пикник на Стинсон-Бич. Но в понедельник после школы мы с Джори вновь сидели на стене и наблюдали. Было холодно и туманно. Где мы теперь станем играть?
Эй, ребята! позвал толстый дядька снизу. Что вы там делаете?
Ничего! крикнул Джори.
Я вообще никогда не разговаривал с незнакомыми. Джори за это надо мной издевался.
Как это ничего, если вы торчите на стене? Не валяйте дурака, это частное владение, и вам тут нечего глядеть! Иначе получите!
Он был злой дядька и кошмарный на вид: вся одежда у него была грязная и рваная. Когда он подошел к нам, я увидел, какие огромные и грязные у него ботинки. Слава богу, стена была три метра высотой, достать он нас не мог.
Мы просто иногда играем здесь, сказал Джори, который никого не боялся. Но мы ничего не трогаем. Все здесь, как было.
А теперь сматывайтесь отсюда! И чтоб ноги вашей здесь не было! Этот дом купила одна богатая дама, и она не желает, чтобы на ее заборах висели дети. И не думайте, что сможете забраться сюда без спроса: она старуха, но у нее много слуг.
Слуг! Ничего себе!
Богатые люди имеют право жить по своему разумению, добавил он. Так, как им вздумается Богэто деньги, вот что я скажу.
У нас была одна прислугаЭмма, значит мы не богатые. Джори говорил, Эмма для нас как добрая тетя: не родственница и не прислуга. Для меня Эмма была чем-то обыденным, ее я видел, сколько помнил себя, и я знал, что меня она любит меньше, чем Джори. Я ее тоже не любил.
Прошло несколько недель. Занятия в школе закончились. А рабочие все еще отделывали соседнее владение. Мама и папа уже, конечно, заметили перемены, и нельзя сказать, чтобы они были счастливы. Мы с Джори оба недоумевали, отчего у нас в доме никогда не бывает гостей, но мама с папой не хотели этого.
Это все из-за того, что они до сих пор влюблены друг в друга, шептал мне Джори. Вспомни: Кристретий муж у нашей мамы, и ее цветение еще не закончилось.
Какое такое цветение? удивился я. Не вижу никаких цветов.
Джори с почестями перешел в первую ступень высшей школы. Я еле-еле переполз в пятый класс. Я ненавидел школу. Ненавидел и всю эту суету, эти перемены вокруг соседнего особняка. С него слетела вся таинственность. А как интересно нам с Джори там было!
Мы переждем, а потом как-нибудь прокрадемся посмотреть на эту старуху, прошептал мне Джори, чтобы не услышали садовники, окапывающие деревья и стригущие кустарник.
Она стала владелицей огромного куска земли, эта старуха. Значит, понадобится еще много работы и много рабочих. Весь двор был усеян мусором: обрывками бумаги, гвоздями, остатками пиломатериалов после ремонта и прочим хламом, нанесенным сквозь железную решетку перед подъездной дорожкой, проходившей поблизости от того, что Джори называл «тропинкой любовников».
Тот самый отвратительный толстый дядька шел к нам, по пути подбирая пустые пивные банки. Он хмурился, будто мы делали что-то плохое.
Сколько раз говорить вам, парни? заревел он. Не заставляйте меня повторять, а то будет плохо!
И он сжал огромные кулаки.
Джори сидел как ни в чем не бывало, не желая слушаться.
Вы что, глухие? снова взревел дядька.
Лицо Джори вспыхнуло и сделалось из красивого злым.
Мы не глухие! Мы живем здесь. Эта стена на нашей территории так же, как и на ее. Так наш отец сказал. И мы имеем право сидеть здесь столько, сколько нам захочется. Поэтому не смейте кричать на нас!
Ну ты и заноза, парень! бросил дядька, уходя.
Он даже не взглянул на меня, а ведь я был такой же занозой, только все это таилось внутри меня.
Первое знакомство
Было время завтрака. Мама что-то рассказывала папе об одной из своих учениц. Барт, по обыкновению надутый, сидел напротив меня, ковыряя свою застывшую запеканку. Он не любил ничего, кроме чипсов и булочек, но папа говорил, что это для него вредно.
Крис, я думаю, что Николь не выкарабкается, проговорила мама, нахмурясь. Как ужасно, что машины сбивают столько людей, а ведь у Николь маленькая девочка, ей только два года. Я видела ее как-то раз. Она мне напомнила Кэрри, когда той было два года.
Папа кивнул, читая утреннюю газету. Та сцена, произошедшая в моем тайном присутствии на чердаке, все время не давала мне покоя. Я часто думал об этом по ночам. Временами я сидел и думал о том, что запрятано в темных уголках моего подсознания. Наверное, что-то важное, но чтоя не мог вспомнить.
Даже теперь, когда мама говорила о несчастье, произошедшем с Николь, и о ее дочери, я все думал и думал об этой сцене. Что означали их недомолвки? Кто та бабушка, которой они боялись? И откуда они могли знать друг друга в детстве?
Крис, настойчиво сказала мама, ты меня не слушаешь. У Николь нет родныхникого, ты понимаешь? Нет даже дяди либо тети, чтобы они взяли опеку над девочкой, если мать погибнет. Ты же знаешь, с тем парнем они жили в гражданском браке.
Хм, промычал папа, откусывая от пирога. Не забудь полить сегодня в саду.
Мама нахмурилась еще больше. Папа не был внимательным слушателем.
Я думаю, было большой ошибкой продать дом Пола и переехать сюда. Его статуи кажутся здесь не к месту.
Это наконец привлекло его внимание.
Кэти, мы же поклялись друг другу никогда ни о чем не сожалеть. И потом, в жизни есть более важные вещи, чем тропический девственный сад.
Девственный? Да у Пола был самый ухоженный сад, какой я когда-либо видела!
Ты знаешь, что я имею в виду.
Она на минуту замолчала, а потом снова заговорила о Николь и ее двухлетней девочке. Если Николь умрет, девочку отдадут в приют, сказала мама. Папа ответил, что он-то спокоен за судьбу девочки: кое-кто сразу же удочерит ее, если такое случится. Он встал и надел свою спортивную куртку.
Перестань думать о худшем. Может быть, Николь выздоровеет. Она молода, сильна, очень здорова. Если ты так озабочена, я заеду и переговорю с ее врачами.
Папа, вмешался вдруг Барт, молча сидевший до этого над запеканкой, вы не уговорите меня ехать на восток этим летом! Я не хочуи не поеду!
И правильно, сказал папа, потрепав Барта по подбородку и взлохматив его и без того взъерошенные черные волосы. Мы не уговорим тебя, и мы не уговариваем. Я надеюсь, ты не останешься дома один, когда мы все поедем.
Папа наклонился, чтобы поцеловать маму на прощание.
Будь осторожен на дороге.
Мама говорила ему это каждый день, провожая на работу. Он улыбнулся и пообещал, их глаза встретились и сказали что-то друг другу. Я надеялся, что понимаю их язык.
В ботинке на опушке жила-была старушка, продекламировал Барт. С оравою детей, что ж делать с ними ей?
Барт, что ты там наделал в своей тарелке? Если ты наелся, попроси разрешения выйти из-за стола.
Питер-Питер тыквоед! Взял жену, а дома нет! Тыкву съелосталась корка! Вот и женушке каморка! усмехнулся Барт, встал и вышел (это был его способ просить разрешения).
С ума сойти: ему почти десять, а он все еще распевает детские стишки. Он подхватил на ходу свой любимый свитер, перебросил его через плечо и при этом опрокинул пакет с молоком. Молоко растеклось по полу, и его тут же подлизал Клевер. Но мама была настолько опечалена судьбой Николь и девочки, что даже не заметила это.
Эмма, наоборот, сразу же заметила и метнула недобрый взгляд на Барта, подтирая остатки с пола, но Барт в ответ высунул язык и выскочил на улицу.
Мама, извини, проговорил я, тоже выскакивая следом.
Снова мы сидели и наблюдали с высоты стены, что там делается в соседнем дворе. Обоим нам не терпелось, чтобы старая дама поскорее въехала: кто знает, вдруг у нее есть внуки.
Я уже скучаю по этому старому дому, пожаловался мне Барт. Ненавижу тех, кто нам помешал.
Мы оба провели день, занимаясь прополкой и посевом новых растений, но вскоре я задумался над тем, как досадно, что мы больше не сможем пойти в соседний дом, а целое лето еще впереди!
За обедом Барт был больше прежнего рассеян и мрачен, потому что думал об этом же. Перед ним уже несколько минут стояла полная тарелка.
Ешь как следует, Барт, иначе ты не наберешься сил, чтобы поехать в Диснейленд.
У Барта отвисла челюсть.
В Диснейленд? В его темных глазах наконец мелькнул восторг. Мы в самом деле туда поедем? И не поедем к могилам?
Диснейлендэто часть подарка тебе на день рождения, пояснил папа. Мы здесь все вместе отпразднуем день рождения, а потом полетим в Южную Каролину. Подожди жаловаться. Нужно уметь уважать желания других так же, как и свои собственные. Бабушка Джори рада видеть своего внука хотя бы раз в году, а коли уж мы пропустили прошлый год, значит она ждет не дождется. Потом, моя мать тоже ждет, когда я навещу ее.
Я взглянул на маму. Казалось, она уже закипает. И так каждый раз, когда речь заходит о «его» матери. Жаль, что она не понимает его чувств, а ведь она так долго была сиротой сама. Может быть, забыла.
Я бы лучше захотел в Диснейленд, чем в рай! провозгласил Барт. Мне кажется, я никогда, никогда не нагляжусь на Диснейленд.
Я знаю, сухо сказал папа.
Но душа Барта недолго была ублажена, и он снова начал жаловаться, как ему не хочется ехать на восток.
Мама, папа, я не поеду! Две недели навещать старых бабушек и старые могилыэто слишком долго!
Барт, резко сказала мама. Недопустимо выказывать такое неуважение к усопшим. Твой собственный отецодин из тех, чьи могилы ты так не желаешь посетить. Твоя тетя Кэрри лежит там тоже. Тебе придется поехать с нами и на кладбище, и к мадам Марише, хочешь ты этого или нет. А если ты еще раз откроешь рот, я отменю Диснейленд!
Мама, постарался переменить тему Барт, отчего это твой папа, который умер в Пан
Барт, Пенсильвания, а не «Пан».
в Пенсильвании, отчего его фотография так похожа на нашего папу?
В глазах ее вспыхнула боль. Я заговорил, желая смягчить раздражение, которое Барт вызывал у всех без исключения:
Слушай, мама, ведь Доллангенджерэто какая-то насмешка, а не фамилия. Бьюсь об заклад, ты была рада, когда от нее избавилась.
Она взглянула на фотографию доктора Пола Шеффилда и тихо сказала:
Да, когда я стала миссис Шеффилд, это был счастливый день.
Теперь отчего-то огорчился папа. Я уселся поглубже в кресло. Все вокруг них, казалось, напоминало им о прошлом, которого я не знал: тени в углах, сам воздух Мне уже четырнадцать, а я все еще ничего не знаю о жизни.
И о своих родителях тоже.
* * *
Наконец пришел день, когда отделка особняка закончилась. Тогда в старый дом пришли женщины-уборщицы, которые отскребли полы и вымыли стекла в окнах. Рабочие суетились, собирая инструмент, так что мы воспользовались суетой, чтобы спуститься с дерева и подглядеть в окна, а потом опять быстро побежали обратно, чтобы нас не увидели. Мы чинно уселись на стене, будто пай-мальчики.
Значит, она приезжает! в возбуждении шептал Барт. Она может приехать в любой момент, эта старая дама!
Дом был так великолепно отделан и обставлен, что мы ожидали увидеть кого угодно, но только страшно важную персону: кинозвезду, жену президента
Однажды, когда папа уехал на работу, мамаза покупками, а Эмма, как всегда, была занята на кухне, мы увидели огромный черный лимузин, который свернул на дорожку к соседнему владению. Более старая, но тоже шикарная машина следовала за ним. Двумя неделями раньше дорожка была разровнена и залита асфальтом, поэтому теперь она казалась гладкой и блестяще-черной. Я сделал знак Барту, чтоб он попридержал свои восторги. Мы устроились славно: разросшаяся листва образовывала вокруг нас занавес, за которым нас не было видно, а мы видели все.
Медленно-медленно шофер подрулил к дому. Потом вышел и открыл дверцу, чтобы высадить пассажиров. Мы наблюдали, затаив дыхание. Наконец-то мы ее увидим, эту богатую даму, такую богатую, что она может позволить себе все!
Шофер был молод, и выражение лица его было приятно-веселое. Даже издалека было видно, что он красивый малый, но человек, который вышел из лимузина, был стар и вовсе не красив. Он удивил меня своим видом. Нам же четко сказали: она одна, и у нее много слуг.
Смотри, прошептал я Барту, наверное, это ее дворецкий. Но я никогда не думал, что дворецкие ездят в той же машине, что и хозяева.
Ненавижу их за то, что они въехали в наш дом!
Худой старый дворецкий протянул руку, чтобы помочь выйти старой даме. Но она игнорировала его и оперлась о руку шофера. Бог мой! Она вся была одета в черное и вся была закутана, как арабская женщина. Даже лицо ее и волосы покрывала черная вуаль. Может, она вдова? Или мусульманка? Выглядела она очень таинственно.
Ненавижу черные длинные платья. Ненавижу старух, которые закрывают лицо вуалью. Ненавижу все эти тайны, бормотал Барт.
Заинтригованный, я наблюдал, как женщина движется к дверям дома, и движется достаточно грациозно для старухи. Даже отсюда видно было ее неприкрыто-пренебрежительное отношение к дворецкому. Это интересно!
Она не спешила и внимательно все оглядывала. Надолго задержала свой взгляд на белой стене, на нашем доме. Я знал, что, кроме крыши, там вряд ли что-то было видно. Много раз прежде я стоял на том месте и не видел ничего, кроме крыши и трубы. Наши комнаты могли быть видны только с ее второго этажа. Я бы посоветовал маме посадить побольше высоких деревьев вдоль стены.
Только тогда мне пришел в голову вопрос: для чего это двое рабочих недавно спилили несколько больших эвкалиптов, росших на «нашей» стороне? Может быть, она хотела подглядывать за нами? Но, скорее всего, ей просто не хотелось, чтобы деревья загораживали свет.
Подъехала и вторая машина. Из нее вышла девушка в черной униформе с белым передником и шапочкой. За ней вышли двое слуг в сером. Они потащили в дом коробки, ящики, чемоданы, а дама в черном все стояла и глядела на нашу трубу. Что она там видела?
Подъехал желтый длинный фургон, и оттуда начали выгружать элегантную мебель, но дама не принимала в этом никакого участия, предоставив слугам решать, что куда поставить. Когда наконец одна из девушек начала одолевать ее вопросами, она повернулась и скрылась внутри особняка. Все слуги исчезли вместе с ней.
Барт, гляди, какая шикарная софа! Ты когда-нибудь видел что-то подобное?
Но Барт уже потерял интерес и к даме, и к мебели; он пристально смотрел на черно-желтую гусеницу, ползущую по ветке недалеко от его грязных сандалий. Кругом головокружительно пахло сосной и эвкалиптом, белые пухлые облака плыли по синему небу, птицы пели на все голоса. А Барт смотрел и смотрел только на эту безобразную гусеницубудто только это и достойно внимания в целом мире!
Ненавижу этого урода с рогом на голове, пробормотал Барт. Я знал его страсть: поглядеть, что там внутри. У нее под всей этой разноцветной шерстью такая зеленая жидкая дрянь Маленький гадкий дракон, уйди с моего пути! Попробуй только подползти поближе убью!
Прекрати говорить чушь, Барт; взгляни лучше, какой они заносят стол! Смотри, а этот стул, наверное, из какого-нибудь европейского замка!
Ой, эта безобразная гусеница она ползет ко мне!
Знаешь что? Я думаю, что эта дама, которая въехала сюда, очень хорошая. Тот, у кого такой вкус, не может быть злым человеком.
Только попробуй подползи я тебя убью! Барт разговаривал с гусеницей.
Солнце между тем село, небо стало розовым, и широкие фиолетовые полосы протянулись по всему небу, делая этот ранний вечер еще более прекрасным.
Барт, взгляни на закат! Ты видел более красивый? Для меня краскиэто как музыка. Я слышу, как они поют. Я думаю, если бы Бог лишил меня прямо сейчас зрения и слуха, я бы все равно продолжал слышать музыку красок Я бы танцевал и во тьме, не зная даже, что свет померк.
Глупости говоришь, пробормотал Барт, занося сандалету над несчастным пушистым червяком. Слепотаэто когда черно, как в яме. Никаких красок, никакой музыки. Ничего. Тишинаэто смерть.
Ты хотел сказатьглухота?
Но Барт в тот самый момент ударил по гусенице сандалетом. Потом спрыгнул на землю и начал размазывать то, что осталось от гусеницы, по зеленой траве, принадлежавшей старой даме.
Барт Уинслоу, ты поступил неправильно и жестоко! Ведь гусеницыэто только промежуточная стадия до бабочки, называется метаморфоз. А из той, что ты сейчас убил, получилась бы красивейшая бабочка. Так что убил ты не дракона, а прекрасную принцессу или принца. Заколдованных эльфов, любовников цветов