Если только мама не додумалась что-нибудь продать. Хоть бы только сережки, а не что-то из
Хотя нет, бред, конечно. Я бы такое сразу заметил!
Но эта мысль, что мама смогла бы ради меня пожертвовать какими-то своими частями, она меня никак не отпускала. Я уже даже про цветы забыл. Переключился на почки.
Дошло до того, что в итоге подумалможет, и правда надеть эту ногу? Порадовать маму, раз ей важно.
Мне вдруг даже самому стало интереснокак далеко я смогу дойти. Вот, к примеру, в цветочный. Смогу?
И тут же понял, что нет. Конечно, нет. У меня же нет денег! И сразу подумалИ ЧТО? Может, это кого-то и остановит, но точно не меня. Меня это еще больше подстегнуло! Я подумал, сейчас приду такой с этим своим протезом, так мне еще и гвоздики какие бесплатно дадут. За службу отечеству! Ну а что, я ведь свою ногу не просто так потерял. А на войне!
В общем, я уже в эту идею с цветами, как кот в колбасу, вцепилсятак, что не вырвать.
Ну и взял ногу. А она легкая такая Намного легче моей левой. Понятно, ее же в Германии делали. А мою родную Ой, да кто в те времена о качестве думал?!
В общем, я подумал немного, повертел ее, а потом давай прикладывать. И так и эдак. Я же считал, там все просто. Вот тогда, например, когда мы с Богданом Тамировичем первый раз ее тестировали, все легко получилось. Я даже не смотрел особо, как он ее ко мне прилаживает. Встал и пошел с медбратомгулять в брусьях. Через шаг там как болванчик кулялся.
А Богдан Тамирович потом маме еще кучу всего наговорилпро протяжку какую-то, и что гильза в протезе должна быть обязательно вакуумная. Типа присоски. Ну, потому что я вроде как подросток и должен жить полной жизнью, не чувствуя никаких неудобств.
Ха-ха. Будто я могу что-то чувствовать. Чем? Воздухом?
Но протез этот и правдакакой-то навороченный оказался. Не будь он моим, я бы даже рассмотрел его повнимательнее. А так только кожу натер, пока пытался натянуть.
А эти, главное, сели вдвоем и смотрят. И еще советы раздают, как правильно.
Михеич сразу сказал:
Ты куда без протяжки пихаешь? Совсем дурак?
Ну, Михеич у нас, конечно, продвинутый. Ему на правую вон уже коррекцию делают. Так что он по-любому знает, что и как.
Но я все равно не стал его слушать. Из гордостиэто во-первых. А во-вторых, рукаэто вообще не нога. Ни разу! Там же функционал разный.
А Димыч смотрел-смотрел, как я на себя это добро натягиваю, и такой:
Ты хоть той стороной прикладываешь, а, друг Бамблби? И как заржет. А Михеич следом: «Гы-гы-гы».
Я даже немного обиделся. А то непонятно! Там вообще-то снизу стопа! И еще посмотрел такмол, нашлись умные. А они еще громче: «Ха-ха-ха!»
Тут я уже разозлился. Думаюда провались ты! Ну, про ногу эту. Зашвырнул ее куда-то, встал и пошел.
То есть как пошел. Ступил и сразу носом в пол. Понятно, какое у меня теперь равновесие.
Главное, лежу и ржу сам с себя. Обидно, конечно. Но что еще делать, кроме как веселиться? Не реветь же. Если бы это только помогало!
И тут Богдан Тамирович вбегает. А я лежу. А он как закричит:
Вы что, совсем с ума посходили?
А я так, посмеиваясь в пол, отвечаю:
Все нормально. Я просто за цветами шел.
А он склонился и уже по-доброму:
Ну и как, далеко ушел?
А мне вдруг резко стало не до смеха. Просторази как будто шторы на глаза натянули, такой беспросвет.
Я даже пол этот уже не видел. И Богдана Тамировичатоже. Хоть он и прижал меня к себе, чуть ли не нос к носу, пока поднимал. А потом еще так взял, встряхнул аккуратненько и сказал в упор:
Держись, парень. Дальше будет легче.
По-хорошему сказал, прямо чувствовалось, что искренне. Но я все равно отвел глаза в сторону и ответил, ровно так:
Держусь.
Потому что я понимал все. С самого начала понимал и знал, совершенно точно, что никакого «дальше» больше не будет. Только не для меня.
* * *
Тяжелее всего с утра, ну и вечером ещекогда к нам домашние приходят. Поначалу было ничего, даже терпимопока все не перезнакомились. Лежишь себе, никто тебя не трогает. И вопросов дурацких не задает типа «как твои дела?», «как самочувствие?» и самый коронный «мне кажется или ты сегодня какой-то грустный?».
Но это уже потом началосьтипично родительское. А вначале, говорю же, все просто молчали. И мы, и они. Мы даже между собой особо не общались! Так, поморгаем друг другу для приличия и дальше лежимпотолок глазами подпираем. А эти так вообщевели себя странно. Прибегут, пакетами пошуршат и обратно выбегают. Как сговорившись, ну. Боялись они нас, что ли?
Лёхина бабушката до сих пор боится. Зайдет и давай с порога креститься. Еще и молитвы какие-то нашептывает. Я не то чтобы вслушиваюсь, но ее это «Мати Божа» по сто раз в минуту сложно не заметить. И то, как она в одну точку смотрит. Реально, как сумасшедшая. Вот так сядет к Лёхе на кровать и давай из стороны в сторону качаться. И все бормочет: «Мати Божа, спаси i збережи. Спаси i збережи».
А Лёхина теткаона тоже часто приходитсразу злиться начинает. Говорит:
Вы свои молебны в церковь идите читать. Там от них хоть какой-то прок будет.
Потом подумает-подумает и сновауже с претензией:
Где вы раньше-то былимолящиеся? Пока это скотовьё наших детей истребляло? А теперь уже что? Что махать-то? После драки кулаками не машут!
А бабушка тожета еще. Вообще никак не реагирует. Я сначала думал, что она глухая. А потом понялнет. Она это специально, чтобы тетку позлить! У них вообще какие-то странные отношения. Как будто и не семейные.
А Лёха говорит, это потому, что тетка у нихперекати-поле. Ну, такая сегодня здесь живет, завтра там. Плюс без семьипока еще молодая. А вот бабкакоренная. Где родилась, там и умру, называется. Она вон и в Бога до сих пор верит. И в советскую власть. А теткатолько в рок-н-ролл и анархию.
Я не знаю, может, Лёха шутит просто. Но мне в принципе и так и такдо лампочки.
А еще был случай Чуть до драки у нас не дошло! Это когда к Тихоне папа первый раз приехал. Он у них в командировке был, когда все случилось. Пока назад долетел Свет-то не близкийиз Оренбурга пилить! В общем, добрался кое-как на перекладных, а тут такое. Тишкина мама ему, оказывается, не все новости сообщила. Про операцию на ноге сказала, а про то, что ее пришить не смогли, нет. Ну понятно, человек без подготовкигде стоял, там и сел. Лицо руками закрыли в рев. Натурально как маленький.
А тут как раз к Димычу пришли. И тоже папа. Он старый такой. Я сначала думал, что дед, а оказалось, что просто бывший военный. Ну и, в общем, картина. Димыча папа говорит, мол, слезами горю не поможешь. И руку Тишкиному протягивает. Дескать, вставай, брат. А тот как подпрыгнет. И на чистом ругательном, который еще и украинский, мол, какой ты мне брат, если на чужом языке говоришь? Ты мне даже не друг, а кто-то там ну вообще! Типа продажный. Я и сам удивился тому, что ничего не понял. Вроде и язык знаю хорошо, но там у него, видно, совсем старая школа какая-то.
А Димыча папа, как я понял по интонациям, той же школы выпускник. Как бросится на него. Мол, это я продажный? Это тыфашист проклятый, своих же детей под пули подставил и на кусок чего-то там променял. Но вроде как приличного. Может, хлеба? Я просто опять ничего не понял, потому что сразу оглох. У меня же теперь любой внешний шум сразу своимвнутреннимперекрывается. Поэтому я, считай, по губамчто могпрочитал.
Но про хлеб там точно было. Потому что Димыча мама, которая вместе с папой пришла, сначала к ним бросиласьразнимать, а потом плюнула. Руки опустила и такс презрением:
Что вы как два пiвнягребенями меряетесь? Свойне свой. Хоть бы дедов своих уважили. За хлеб, у фашистов отвоеванный, спасибо сказали. А не делили теперьмое-твое.
И правда, мужики! подхватила Лёхина тетка. Одну землю топчете. Что вам тут делить, ну? Стыдно!
Господи, прости, пропела Михеича бабка. Господи, помилуй.
И все посмотрели на нее, как на врага народа.
Всеэто в смысле взрослые. У них же вечно так: главное, свои разборки решить, а потом уже про насдетейвспомнить. Вот и война эта Из-за кого? Из-за них же и началась. Это только говорят, что во всем правительство виновато. А на самом деле всегда и во всем виноваты сами люди. Особенно взрослые!
Нет, сейчас-то, понятно, они запели. Когда уже и плакать поздно! Ах, деточки наши. Ах, родненькие. Только об этом надо было раньше думать. А теперь что? Да ничего! Пусть хоть подерутся. Главное, чтобы нас больше не трогали. Чтобы даже вопросов своих не задавали! Особенно этот: «Почему ты все время молчишь?» Но какое там! Мама меня, чуть что, сразу в сторонку отводит. Вот именно затемчтобы разговорить. Там у нас в коридоре кушетки сваленытипа место для свиданий с родными. Вот мы и сидим по очередикаждый со своими, если в палате неудобно.
Но что там неудобного? Мы вот с мамой ничего такого и не обсуждаем. Так, свои житейские мелочи. А чужиеникогда. Хотя она поначалу пыталась! Все про пацанов расспрашивала: кто они, откуда, чем занимаются? А я чтодоктор, чтобы все знать? Отвечал, мол, никто, ниоткуда, ничем. Но маму таким не убедишь. Она по новой давай, мол, как это ты не знаешь? Вы чтоне общаетесь? Я говорюобщаемся, конечно. Если бы не общалисьуже бы с тоски умерли. Сто лет в одной палате лежать!
А она мне:
Ну вот! Видишь? Значит, и про себя, наверное, рассказываете.
И вот тут я уже не выдержал и сказалзло:
А нечего рассказывать. Того, что было, уже нет. Футбола моегонет. Прогов, которые Димыч писал, нет. И Тишкиных кроссовок, в которых он на свою робототехнику бегал, тоже нет. У него теперь одна нога, мам. Ты не заметила?
Мама сразу потускнела. Виновато так:
Извини, я не подумала
А я еще надавил:
Тех нас больше нет. Так давай о них и вспоминать не будем.
Мама вроде как поняла, но я вижувсе равно иногда забывает. Вот недавно спросила:
А хочешь, я тебе драников принесу? Для настроения, а? Заодно ребят угостишь.
Я чуть язык от злости не прокусил. Договорились жене вспоминать! Но мама в некоторых вопросах, как те же уколы, неотвратима.
* * *
Вообще, не сказать, что я прямо слезы лью. Чаще радуюсь. Вон с тем же Михеичем Мы по любому поводу смеемся! А Тихоня говорит, что это у нас истерическое.
Ну, может. Он хоть и маленький, но умный. На какой-то крутой олимпиаде несколько раз подряд побеждал. А потом в Киев ездилмедали получать.
Как по мне, так все эти медалибред собачий. А Тишка их под подушкой хранит. И нам все время показывает, мол, этаза русский, этаза математику. Одним словомботан.
А вот мама недавно сказала, что Тихон (ха-ха) самородок. Я даже не уточнял, что это значит. Уже по одному названию было ясно, что ничего хорошего. Но вообще, Тишка и правдавроде как вундеркинд. Ему же всего десять, а он с восьмиклассниками учится. Скоро, думаю, уже и до института доберется. Он ведь теперь не только вундеркинд, но еще и инвалид в придачу. Так что у него при поступлении по-любому какие-то льготы будут.
Вообще странно, конечно. Говорить про него «инвалид». Я раньше таких ужас как боялся. Увижу какого бродягу без ног и сразу глаза прячу. А если ребенка, так это вообщекошмар. А сейчас смотрю на Тихонюи ничего. Вот именно что ничегодаже не моргаю. Ну потому что какой он инвалид? Румяный, смеется вонтак что щербина видна. И стопа эта, которой нет, она ему, по-моему, вообще никак не мешает.
А я все думаю: откуда в нем это? Такое смирение. От большого ума, что ли? Может, и правда есть вещи, которые способен понять только гений. Вот почему, например, именно в меня попал тот снаряд? Почему убили именно моего папу? За что нам все это?
Я же и учился вроде неплохо. Хотя при чем здесь это? Уже за любую зацепку хватаюсь А так я в эти байки вообще никогда не верил. Ну, что пятерки в дневникезалог успешной жизни. Учился и учился. Хорошо, ну и хорошо! Я просто сам по себе такой, без всяких стараний. Ну, конечно, не как Тишка, но и не совсем уж тупарь.
Однако же все равно выходит, что глупый. Наверное, глупый, да, раз не могу ответить на все эти вопросы. Зачем? За что? Почему так? Я все думаю и думаю об этом. И про Тишку тоже. Как ему удается такое? В одиннадцать лет! Вот так жить и радоваться какой-то ерунде, не думая про ногу? Еще и медали под подушкой хранить. Как будто он целую коллекцию заиметь собирается.
Это же, получается, у него и планы какие-то есть? На будущее. Ноги нет, а планы есть. Как будто его жизнь и без нее продолжается.
Тогда почему моя застыла? Я вот этого не пойму Я жил и жил, о таких вещах вообще никогда не думал. А тут рази меня как будто в морозилку засунули. И закрыли там не пойми на какой срок.
Я вроде и хочу выбраться, но не могу. Я не знаю как. Я ведь даже ходить не умею!
Ногу эту Просто видеть ее не могу. Вначале еще хоть как-то переносил, пока не понимал, что да как. И пока бинты были. А теперь вот с протезом этим В общем, я его почти не глядя надеваю.
Нога! Не протез, а нога. Богдан Тамирович меня каждый раз поправляет. Говорит, что, пока я не поверю в ее существование, толку не будет. А как я должен в нее поверить? Там же металл сплошной. Ни кожи, ни мышц. Ничего живого.
Я, конечно, делаю, что доктор говорит. И массаж, и ток, и общую физкультуру. Надо расхаживаться, самому ноге помогать.
Но я не хочу ей помогать. Зачем это вообще? Я ее ненавижу!
Маме уже сто раз говорилмне лучше, чтобы без всего. На костылях там или просто в коляске. А с этой ногой Она же не моя! Так, подделка.
А самое ужасное, что свою я уже тоже не чувствую. Вот как только этот протез надеваю, сразу все ощущения пропадают. Ни дрожания, ни жжения. А шрам мойон больше вообще не чешется. Я только недавно и понял наконец, что его уже нет. А так чесал все время. Просто закрывал глаза и представлял себе ногу и то, как чешу ее. Кстати, помогало.
Мама говорит, что все пройдет. Что плохое когда-нибудь забудется. Ну да, как же! Легко говорить, когда у тебя две ноги и ты можешь спокойно ходить гулять или там в туалет. Сам, а не с медсестрой, как какое-то позорище.
Но иногда что-то такое у меня проскальзывает. Я не знаю, как объяснить. Вроде сомнения. Или надежды?
Но нет! Это точно сомнения. Просто мама когда-то и про близнецов так говорила. Когда те были маленькие и орали сутками из-за каких-то коликов. Ох они и давали нам жизни! Особенно Сёма. Я уже натурально из дома сбегал, в магазин там или еще куда. Даже ковры выносил выбиватьсам, без всякого принуждения. Лишь бы только ЭТО не слышать. А мама, естественно, видела все мои ухищрения, но ни разу даже словечка плохого не сказала. Ни единого упрека! Еще наоборот, успокаивала, мол, потерпи, сынок, скоро все пройдет.
И ведь прошло же! Близнецы, конечно, и сейчас скандаляттолько в путь, но того ужаса, какой былего уже давным-давно нет.
Вот я и думаю. Может, у таких, как я, и правда все по новой начинается? Просто взял человек и как бы заново родился. Хопи снова в роддом. Ну, в больницу эту. Пеленки там, распашонки всякие. Потом, когда уже можно будет садиться, коляска. А там и до ходунков недалеко. Я же помню, как это у близнецов было. Поэтапно. А теперь вот и у меня, получается, то же. Прямо как у новорожденного!
Нормальный такой сосунок, да? У мужика уже борода, считай, на носу, а он за ходунками ползает. Ужас же, нет?
Хотя, может, и нет. Потому что когда начинаешь жить заново, можно ведь учесть все свои предыдущие промахи и больше не повторяться. Я вот думаю, с чего начать. Больше никогда не есть стекло, как я в три года додумался и шрам заработална полгубы. Или до конца жизни не выходить на улицу, чтобы еще какая-нибудь бомба по башке не хлопнула. Или выходить, но не забывать говорить перед этим маме «я тебя люблю» и «спасибо за все». Раз уж папе я не успел сказать ничего такого.
Бред, конечно. Разве жизни можно научиться повторно? Если бы еще не помнить ничего, тогда, может, и да. А так Когда знаешь, и помнишь, и видишь перед собой не новый день, а вчерашние ужасы. Какая уж тут жизнь?
Но опять же. Кто-то ведь может! Тогда почему не я?
Вот Михеич Я просто смотрю, как он со своими руками освоился. А вначале тоже ныл. Да что там ныл. Орал! По ночамтак вообще жутко. Требовал отрезать ему руки. Жаловался, что у него пальцы сводит.
Однажды мы целую неделю, считай, не спалидежурили по очереди, чтобы, чуть что, медсестер позвать. Потому что у Михеича темперамент! Если сразу обколоть, он еще ничего, кое-как успокаивается. А если упустить момент, то всётушите свет. Крик будет стоять на всю больницу, про пальцы эти шевелящиеся. Они мне потом на каждом углу мерещатся.