А потом, когда умер Вензельмоя морская свинка, мама снова плакала, хотя, между нами говоря, Вензеля она никогда особо не жаловала, потому что он, видите ли, вонял на всю квартиру своей клеткой. Но тогда она плакала. А я еще громче, потому что какая разница, кто чем воняет, если это твой друг. Мы же с ним два года в одной комнате жили. Конечно, я ревел, хоть мне и было тогда уже под восемь. А потом пришел папа и сказал:
Что вы тут устроили белужий хор? А ну марш на кухню. Арбуз на столе остывает!
А я как услышал про арбуз, так еще громче заревел. Это же любимое блюдо Вензеля! А теперь уже всё. Потому что какой арбуз на том светев смысле на небесах?
Но папа и тогда нашелся. Сказал:
Да чтобы ты знал, на том свете только арбузами и кормят!
А я такой:
Что, правда? Арбузами?
Не то чтобы я сразу купился. Но папа и весь его видони были очень убедительны. А он еще, как специально, уточнил:
Хомяков так точно! А свинок еще и дынями!
А Вензель же эти дыни еще больше арбузов любил. Обожал просто! В общем, я сразу успокоился и даже, кажется, рассмеялся, счастливый, что Вензель так хорошо устроился. Сейчас бы я, конечно, в такую чушь ни за что не поверил. Но тогда Тогда бы я поверил во что угодно и даже в тот свет, лишь бы только Вензелю там было хорошо. Вот правда, мысль о том, что он сидит на какой-нибудь заоблачной лужайке и хрустит в свое удовольствие дынными корочками, она меня просто к жизни вернула! И маму, как ни странно, тоже. Хотя она потом еще плакала, когда папа клетку из дома выносил. А я вот нет. Потому что у меня всегда был принцип по жизниесли не папе, то кому тогда верить? И я верил!
Безо всяких оговорок. И сейчас верю. Раз он сказал, что плакать незачем, значит, так оно и есть.
Плохо лишь то, что мне не восемь и никаких заоблачных лужаек нет. И я об этом уже знаю.
Вот близнецам хорошо. Они же еще не понимают ничего. Тот же Ерёмасидит себе, рисует.
Я спрашиваю: что это ты там изобразил? А он так беззаботно«цеточик». Цветочек, стало быть. А Сёма тут же:
А у меня тоже ветоцик. Ка-а-асивый! Маме вотлаз. И папева.
Я сказал:
Дорисуй еще один.
А сам подумал:
«Хотя зачем? Это же похороны!»
Но Сёма послушался и стал рисовать. Цветочки. Потом птичек. Ему стюардесса целый альбом принесла. А Ерёме раскраску. И мне еще, главное:
Может, ты тоже что-нибудь хочешь?
С приклеенной такой улыбочкой.
А я ей мрачно:
Виски со льдом!
Без «пожалуйста».
Ну а что она хотела услышать. Дайте и мне порисовать? Но вообще, видно, этого стюардесса и ждала, судя по тому, как скривилась:
Ты несовершеннолетний!
Ой, я вас умоляю! А слово «шутка» она, интересно, когда-нибудь слышала?
Но я не стал уточнять. Просто смерил ее презрительным взглядом и сказал:
Тогда просто лед.
И еще так подчеркнуто вежливо добавил:
С колой, пожалуйста.
Она вздохнула и ушла. Но скоро вернулась с фантой.
А мне-то что? Фанта так фанта. Тем более я этот виски в жизни не стал бы пить. Он же воняет клопами!
Спасибо тоже не скажешь? насмешливо спросила стюардесса.
Я так понял, у нее на меня какой-то зуб. И сказал миролюбиво:
Нет.
Такой еще отвернулся, чтобы и она понялавопросов к ней я больше не имею!
Но стюардесса оказалась на редкость непонятливой. Завопила чуть ли не на весь салон:
Ну и дети пошли! Что ни слово, то хамство.
Лена. Так было написано у нее на бейджике. Я как глянулсразу понял, что почем. Леныони все такие. Вроде как с диагнозом.
Пока стюардесса Лена распиналась, я демонстративно зевал, но когда она пригрозила пожаловаться на мои выходки маме, конечно, не выдержал и сказал:
А вы знаете, что жестокое обращение с инвалидами карается законом?
Естественно, ни о каком таком законе я знать не знал, но от всей души надеялся, что и моя Лена была далеко не первой ученицей в школе.
Инвалид? хохотнула эта двоечница. И в какой же, простите, области?
Вот в этой, кротко сказал я и дернул себя за штанину.
Ой, смутилась Лена. Извини. Я же не
Она нервно скрестила на груди руки, так, словно хотела прикрыться. Потом резко отняла, вроде как поправить волосы. Я видел, еще секунда, и она просто убежит куда глаза глядят. Может, даже в иллюминатор выпрыгнет. Эта мысль меня страшно развеселила.
Ничего страшного, я довольно погладил протез и улыбнулся ей почти по-свойски. Мы, инвалиды, люди привычные.
Лена послушно кивнула.
Хочешь, я тебе колу принесу? пролепетала она чуть не плача и, не дожидаясь моего ответа, попятилась, усевшись на плечо моему знакомому дядьке.
Осторожнее, девушка! возмутился он. Вы мне газету помяли.
«Ну хоть кто-то додумался газету помять», злорадно подумал я и тут же простил Лену вместе со всей ее глупостью.
На самом-то деле там и прощать-то было не за что. Она же не виновата в том, что я инвалид. Просто эти ее руки то здесь, то там. И лицосплошное раскаяние. Могла бы быть проще! Сказать: «А, протез. И что? Разве это дает тебе право быть уродом?» Вот тогда бы я ее зауважал. Потому что нет, конечно же, не дает, и я это знаю. Меня просто бесит, как все реагируют. Как будто это их вина, поэтому со мной нужно особенно церемониться и вести себя так, словно я не просто трагичный калека, а вообще при смерти. Как будто всёбез этой проклятой ноги никакой жизни у меня больше не будет!
А я и сам это знаю, без них. И не надо мне об этом напоминать каждый раз! Я в закреплении материала не нуждаюсь.
* * *
И почему Минск? спросил я маму, пока мы ждали багаж. Папа же вроде из Витебска.
Из тех мест, да, мама устало кивнула. Но туда пришлось бы лететь с пересадками.
Значит, все-таки Витебск? уточнил я, хотя все и так было очевидно. Правильно, где еще хоронить человека, если не на родной земле. Папа сам так говорил. Не помню к чему, но что-то такое когда-то было.
Наш чемодан, так и не ответила на мой вопрос мама. Постой с близнецами.
Сама постой, я резко двинул в сторону багажной ленты. Мама, естественно, за мной, волоча за собой упирающихся близнецов.
Не хоцю цемадан! Я пать хоцю, выл Ерёма.
Не очу спась. Очу ушать ашуподпевал ему Сёма.
Я схватил чемодан первым и стал тащить его изо всех сил. Тяжелый, гад. Весил, наверное, тонну!
Отдай! мама отпустила близнецов и вцепилась мне в руку.
Не отдам, пыхтел я упрямо. И мама тоже пыхтела.
Я вот представляю, как это выглядело со сторонынаше с мамой сражение! Пассажиры, проходившие мимо, косились на нас вовсю. Наверное, думали: «А, это же та чокнутая семейка из самолета!» Мы ведь когда приземлялись, близнецы такой ор устроили. Весь салон переполошили. Я решил их приструнить, пригрозив, что сейчас отдам вот той тете Лене. Не знаю, может, у них с этим именем тоже какие проблемы, но орать они меньше не стали. А Сёма еще и визжать начал.
А лысый дядька сказал:
Сумасшедший дом какой-то!
Мама сразу завеласья по лицу видел, но спорить не стала. Она просто сказала своим особенным голосом:
А нам другого не надо!
Спокойно так. С расстановкой. У меня от этого ее голоса с раннего детства волосы дыбом встают. Это в сто, нет, в миллиард раз страшнее любого крика. Правда, раньше она им нечасто пользовалась. В исключительных, можно сказать, случаях. А в последнее время зачастила. И теперь вот. Я тянул, и она тянула. И чеканила:
Я кому говорю, отпусти. Надорвешься.
И тут случилось что-то неописуемое. Я неловко повернулся и случайно ее толкнул. Не сильно, но мама от неожиданности ахнула и тут же выпустила ручку.
Аккуратно, Ренат, она вдруг зачем-то ухватилась за живот.
Я даже перепугался сначала. Подумал, может, у нее аппендицит, ну или еще какая ерунда. Типа острая желудочная болезнь, раз она так вскрикнула. А потом увидел ее лицо и как-то сразу все понял. Может, интуиция подсказала, не знаю. Что-то во всем этом было такое. Что-то ужасно знакомоевот какое!
Мама, залепетал я испуганно. Ты что
Прости, она так густо покраснела, что губы на фоне багровых щек казались совсем белыми.
Потрясающе! Я тут же перестал мямлить и уставился на нее злыми глазами.
Ренат, я мама смотрела умоляюще.
А я изучал узоры у нее на платье. Вот идиот. И ведь уже давно заметил, не сейчас. Этот ее косяк с одеждой. Она же сама по себе маленькая, стройная, а тут какие-то дикие кофты, юбки. Как на бегемота сшиты! Я думал, это Оксанины. Ну, что мама просто чужую одежду носит, потому что ее вся сгорела. А тут вот что, оказывается.
Понятно, я наконец оторвался от платья и уставился куда-то в пол, чтобы не видеть ее лицо.
Ренат, мама потянулась в мою сторону. Ну что ты?
Она явно вознамерилась меня обнять. Ха-ха, хорошенькое утешеньице.
Я отступил назад, потом еще раз и только тогда уже, с расстояния, посмотрел ей в глаза:
И кто отец?
Ренат! еще жарче вспыхнула мама. Думай, что говоришь!
Я мстительно ухмыльнулся. Не знаю почему. Просто было такое чувство, как будто это она меня ударила.
Просто уточняю, голос у меня звучал спокойно, даже равнодушно, но внутри все жужжало и колошматилось, как будто я шмелей наглотался.
Знаешь, мама со злостью выхватила у меня чемодан. Иногда ты хуже близнецов!
И зашагала вперед, гордо волоча за собой нашу громадину.
Я взял близнецов за руки, и мы потащились следом. Сёма все ныл, так что у меня начало сводить зубы. Я сжал их крепко-крепко, пока не почувствовал боль. Стало чуть легче.
Не ной, велел я ему строго. Скоро приедем.
Ага, знать бы еще куда. А еще зачем и почему. И еще много всего разного.
Пока мы проходили контроль, я, не отрываясь, сверлил глазами мамину спину. Ребенок. Еще один малыш. И как она его вообще рожать собирается? Без папы!
Горло у меня горело таким огнем, что глотать было больно.
«Теперь осталось только заболеть и умереть, думал я с горечью. А что, это идея! Папа умер, он горевать не станет. Мама вон скоро нового себе родит, здорового. А близнецам вообще все равно. Они же маленькие. День-два, глядишь, и забудут меня».
Я, наверное, еще никогда не был так близок к тому, чтобы взять и зареветь. Расплакаться от злости, или ярости, или просто от обиды, как какая-то девица сопливая. Но пока думал, каким чудом сдержаться, меня вдруг само по себе отпустило.
Мы наконец прошли контроль и вышли в огромный зал, гудящий от голосов, смеха и скрипа багажных тележек. Но даже через весь этот гам я сразу услышал окрик:
Алёна!
Конечно, странно. Мало ли на свете Алён. Но я почему-то сразу закрутил головой, пытаясь вычислить кричащего. Как будто понял, что эта «Алёна» нам.
То есть маме. И точно! Она стала как вкопанная, грохнув чемоданом о землю. Застыла, как статуя, с большими такими, круглыми глазами.
Я проследил, куда она смотрит, и увидел человека, пробирающегося к нам через толпу.
Человекаэто мягко сказано. Гиганта. Великана. Я не знаю, как еще Он был нереально огромным. Высоченным и широким, как шкаф. Чистый Халк, короче.
Или просто Мальборо? Он и правда на него смахивал не передать как. Как будто удрал из американского вестерна. Джинсы, рубашка, шляпа какая-то. Я еле сдержался, чтобы не спросить у мамы, а где его кольт.
Аим, мама вдруг ожила и даже что-то пролепетала.
Аким, уже отчетливо выдохнула она и бросилась к нему со всех ног. Он поймал ее, кажется, на лету и подхватил. Я сразу напрягся, глядя, как они обнимаются.
Вообще-то на моем месте любой бы занервничал. Когда какой-то незнакомый мужик лезет обнимать твою мамуразве это не повод дать ему по носу?
Ну-ну, главное допрыгнуть.
И кстати, насчет незнакомого мужика я погорячился. Он был знакомым! Знакомым до жути, а я стоял и не мог понять, где и когда я его видел.
Папа, завопил вдруг Ерёма. Папоцька!
Он уже кроме шуток готов был бежать, но я вовремя вцепился ему в куртку. Еще не хватало! Я, если честно, просто офигел. Чего только не передумал, пока хромал вместе с близнецами в их сторону. Мама. Какой-то левый мужик. Ерёма зовет его папой. Может, мне это всё снится?
Но потом я дохромал и понял. Еще до того, как мама успела что-нибудь объяснить. Я просто увидел его лицо. Широкое, загорелое, со знакомой продольной ямкой на правой щеке. Он внимательно смотрел на меня своими черными глазами. А я смотрел на него. Смотрел на своего папу.
* * *
Конечно, постаревшего. Но я все равно его узнал. Да и как я мог не узнать! Это было его лицо, такое родное, что у меня челюсть сдавило.
Мама, натужно позвал я. Может, даже про себя, раз она никак не отреагировала.
Мама стояла, уткнувшись лицом ему в рубашку, и вздрагивала. Плечами, спиной, вообще вся. Я не слышал ни звука, но видел, что она плачет. А он гладил ее по спине и приговаривал:
Ты поплачь. Поплачь, девочка.
Голос был другой. Не папин. Такой же низкий, но с каким-то сипом внутри. Как будто он простуженный.
Мама? я затравленно топтался на месте, глядя, как вырвавшийся на свободу Ерёма ластится к его ногам.
Ну-ка, посмотрим. Кто это у нас тут? он осторожно отстранил маму и подхватил нашего подлизу на руки.
Папа? Ерёма вопросительно тыкал в него пальчиком.
Не очу к папе, Сёма же наоборотподозрительно хмурил бровки. Не мой папа!
Я и сам видел, что не мой. Но сходство было потрясающим!
Ренат, прошелестела заплаканная мама. Познакомься, пожалуйста
Я внутренне напружинился, готовый услышать все что угодно. Но только не то, что она сказала:
Это твой дедушка.
Здравствуй, сынок, он протянул мне загорелую руку.
З-з-здравствуйте, я таращился на нее, точно пленный немец. Потом сообразил, что стою, как бескультурный пень, и протянул свою.
Ладонь была теплой и шершавой на ощупь.
Отставить выкать, весело подмигнул мне дедушка. Мы же свои люди.
Я очумело кивнул. Свои люди? Еще несколько минут назад я даже не подозревал о его существовании, а тут
Ну что, по коням, он хлопнул меня по спине с такой силой, что я чуть легкие не выплюнул, и мотнул головой куда-то в сторону. Выход там.
Главное, забрал у меня Сёму и пошел, насвистывая. Я думал, тот начнет орать, но нет. Сидел у этого ковбоя на руках, как гвоздь, все на Ерёму поглядывал. Проверял, видно, как тому сидится.
А я стоял и думал: «Что за бред он там нес? По каким коням?» и крутил головой как ошалелый. Со мной такое было впервые. Ну понятно, да, контузия. Но раньше я хоть как-то соображал. А тут всёполный паралич.
Мама? заторможенным голосом позвал я. А как я на лошадь-то? Ну, у меня же нога.
Я реально не мог доехать, что вообще происходит. Стоял, хлопал ртом, как идиотик.
Мама, судя по виду, тоже была слегка не в себе. Еще и улыбалась зачем-то. А ведь только рыдала. Странно, в общем.
Мама, я настойчиво дернул ее за рукав. Ты меня слышишь?
Что? А? она вдруг часто-часто заморгала.
Я говорю, что на лошадь эту дурацкую не сяду, как мог терпеливо пояснил я. Ни за что!
Какую лошадь? удивилась мама, все еще улыбаясь.
Ну этот же как его там дедушка! я нервно оглянулся. Он же сказал, мол, давайте по коням!
Мама прыснула. Я решил, что померещилось. А она опять, уже в ладони. А потом я смотрю, натурально хохочет! Чуть ли не сгибается.
Мам, ты что? я даже немного запаниковал. Может, у нее это нервное? Или вообщеиз-за ребенка. Я читал, у многодетных такое бывает. Ну, типа расстройство личности.
Алёна, обернувшись, прогремел дедушка. Давайте скорее, а то до темноты не доберемся.
«Нормально, да? подумал я. Не успел явиться, а уже раскомандовался».
Сынок, пока я возмущался про себя, мама, наоборот, успокоилась. Это выражение такоепо коням. А поедем мы, как обычные люди, на машине.
И то хлеб, я издевательски закатил глаза, хотя на самом деле чуть со стыда не сгорел из-за собственной тупости.
Ренат, мама положила мне руку на плечо. Я тебя прошуне злись. Вот увидишьвсе будет хорошо.
Я картинно округлил глаза:
Лучше, чем сейчас? Быть того не может!
Но мама, как ни странно, не купилась.
Может, сказала она, неуверенно беря меня под руку. Может.
И мы пошли вперед.
* * *
В машине близнецы почти сразу уснули. Я сидел между ними и слушал, как они тихонечко сопят. Меня это успокаивало.