Ведь все мы персонажи каких-то фантастических историй внутри пятого тома эпопеи «Трудись, пока подохнешь», с одним календарем на всех, одним напитком и одинаково нарисованными женщинами. Новая поросль, засыпанная пеплом активности великого поколения Х. Мы делаем великие вещи, но лишь повторяем за ними. С каждым разом всё лучше и лучше, но менять мы ничего не хотим и не можем, наслаждаемся свободой от долга и выбора, которую нам дали сильные мира сего, наши предки. По утрам я читаю чужие новости, выбираю самую чистую рубашку, разношу всякие вещи по комнатам, спросонья задевая углы. На стенах висят картины с уличных барахолок, они вместо обоев, которые мы не смогли подобрать.
Я собираюсь тихо, чтобы не нарушить магию утра, медленно прикрываю двери, и всю идиллию нарушает только кипящий чайник, дарующий нам бодрящую жидкость. Пакетик заварки, ломтик сыра, и можно сколько угодно растворяться в тишине сонного утра, медитируя на высокие материи, мечтая о далеких географически, но таких близких сердцу тропических островах, если бы не обязательный ответственный труд.
Каждый день я опаздываю на работу на одну минуту, которую теряю, любуясь на серый город из окна своей многоэтажки. Это наше бунгало. Это не признание поражения, это признание того факта, что материальное не имеет значения. Неважно, идешь ты на завод или же в храм, преданное служение всегда с тобой. А еще с тобой всегда твое собственное дерьмо.
Это все, что следует знать.
Доброе утро Максим, говорили коллеги.
Я улыбался в ответ. Пахло очередным заговором вежливости.
В тот день всем хотелось чего-то пожестче. Кофе не помогал, а до более тяжелых напитков оставалось еще восемь часов показательной порки трудом. Город плыл в мареве желтого смога и табака. Суперлуние било в окна всех офисов своим острым, пронзительным блеском. Я вспоминал прошлый вечер книжный клуб, кафе, ее квартира.
Бумаги перекладывались между равными стопками на столе, работа кипела. Без жара и дыма, как в разряженном воздухе, как в безмятежном космосе, так она протекала каждый будний день. Я не думал о Кате, читая поток ее сообщений в телефоне. Она в этот момент листала книгу у себя дома и тоже изо всех сил не думала обо мне. Я водил пальцами по электронной клавиатуре, ждал возвращения друга из долгой поездки, отсчитывая минуты, обедал в паршивом «Сабвее», чтобы день пролетел быстрее. Написал очередное сообщение Кате, все еще стараясь о ней не думать.
Она мне ответила в ту же секунду.
Какой бред! сказал я.
Полное безумие, бессмыслица, ахинея. Надо было отвлечься от окружавшей со всех сторон страсти, куда-то от нее убежать, чтобы не расстраивать себя и невинную девушку. Часы на стене слишком медленно приближали окончание рабочего дня.
Я позвонил другу, Матвею Славолюбову, возвращения которого из Нью-Йорка мы так долго ждали, но абонент оказался недоступен. Шел третий час дня, утренний рейс уже давно должен был приземлиться. Наверное, у него села батарея. Немудрено с такими долгими перелетами и пересадкой в Москве, по уши в зимней суматохе, орущих детях и багаже. Я надеялся на братский сувенир, вроде магнита для холодильника или надувной прокладки под бедра для просмотра футбола, но абонент по-прежнему не отвечал.
Зато отвечала Катя, которой было вовсе не обязательно это делать. Мне не хватало совести сказать ей это прямо, но в общем и целом я надеялся, что обстоятельства нас разлучат. Иначе все шло к похабщине отношений. Мужчина и женщина в самом центре бурлящей жизни способны на что угодно, лишь бы не начать бессмысленно думать, они ломают дрова и строгают из них детей. Но, вспоминая Катину улыбку, я ничего не мог с собой поделать. Вот почему меня это радовало, ее невинные ответы и скромные вопросы, с которых все начинается. Но чтобы прояснить ситуацию меня также радовали пошлые фильмы, беспорядочные связи, крепкие напитки, ксенофобия, булимия, экономический кризис. Вот так меня радовали ее сообщения. Мои же ее доставали, но девушка ничего не могла с собой поделать.
Она лежала дома в джинсах и топике, с босыми ногами и пила заварной чай. Я лежал на офисном стуле, закрывшись монитором от проверяющих и цветком на подоконнике от всего остального мира. И пил заварной чай.
Если называть это общение самым бессмысленным в истории, что будет истинной правдой, то следует также отменить все романы и браки, заключенные после рождения Зигмунда Фрейда.
Я не написал ей ни одного комплимента, она их и не ждала, краснея от каждого моего намека на милоту и фантазируя продолжение. Кем была бы Лолита без педофилов?
Тобой, написал я.
И восторженно спрятал телефон в карман джинсов, стараясь как можно дольше не трогать его и не читать прозвеневший ответ.
Со мной оставались мой чай, осадок от прошлых, умерших отношений, вся моя жизнь и еще шесть часов до полуночи. День стремительно продвигался к закату. Когда кукушка пробила отбой, я уже выезжал с рабочей парковки в направлении к дому Матвея за своими магнитиками с Эмпайр-стейт-билдинг и материалами для новых статей. Улицы тянулись медленной чередой серых кварталов, стоящих посреди бурных потоков машин. Самый обычный час пик в мире работающих в офисах горожан был далек от воспоминаний и мечтаний о тропических буднях с пальмами и песочным бездельем. Пусть даже по радио играл могучий духовный нью-эйдж и елочка-пахучка со вкусом манго болталась на лобовом стекле. Изредка она закрывала вид на тягучую пробку, действовала подобно сладкому бальзаму на душу во время средневековой чумы. Ничто не могло полностью заменить неосуществимую мечту о дальних странствиях.
Ну давайте же, скорее! сигналил я каждому проходимцу в зажатом потоке машин.
Хотел первым получить свою порцию впечатлений, успев попасть к дому Матвея раньше всех наших друзей. С одной стороны, они были свободными от работы творческими личностями с огромным запасом времени, с другой стороны, это сильно вредило их дисциплине. Я же, наоборот, с прошлого вечера был на коне и гнал его к цели со скоростью пять километров в час. Дом возвращавшегося туриста виднелся на горизонте. Я запарковал машину возле открытой калитки. Одноэтажный белый коттедж, отделанный белым сайдингом. Освещенный яркими фонарями, он утопал в неубранном снегу, разбросанному по всему частному сектору, похожему зимой на небрежно брошенное одеяло с холмиками из крыш домов и гладкими прогибами в белом снегу плавные благодаря ветру пейзажи Безье.
На лужайке перед небрежно очищенным от снега крыльцом лежали свежие следы, я уже чувствовал исходящий от них запах Нью-Йорка бензин, перемешанный с дымом от бродяжных костров под мостами. Почистил обувь от налипшего снега и на мгновение замер перед входной дверью. Вкушал ценность момента когда мы вновь увидимся одна эпоха сменит другую, оставив очередное круглое кольцо на стволе дубеющей жизни. Моя рука прижалась к холодной двери.
Взрослые примечательны тем, что у них есть собственная история. Наполненная страстью и болью, пронизывающая своим резким порывом многие судьбы на протяжении долгих цветущих лет и тоскующих зим, оставляющая грубые швы на румяном теле воспоминаний о нашей невинности. Такая особая история, которую не хочется пересказывать без лишней бутылки вина с твердым сыром или двух литров тягучего крепкого чая. У Матвея она была, так же как у меня, поэтому наши налитые свинцом глаза иногда встречались в полном понимания взгляде, что являлось редкостью в современном мире. Не то чтобы мы любили любоваться друг другом, мы вообще были мало знакомы. Но какая-то загадка все время манила меня, я пытался докопаться до самого сердца его истории. Основные факты я знал наизусть, но самое главное оставалось туманным.
От моего толчка дверь открылась, поманив внутрь домашним теплом. Натоплено и надышано понял я. Но свет был выключен, один лишь шорох в кромешной вечерней тьме доносился из глубины гостиной. Я, стараясь не сильно затоптать пол, искал, где включается свет, давно я там не был. Внезапно раздался хлопок, и все лампочки вспыхнули разом. На меня полетели разноцветные бумажки конфетти из одиноко пущенного заряда. Инстинктивно я закрылся, выронив на пол пакет с гостинцами.
С возвращением! закричал первый голос из света.
А, блин, это Максим, сказал второй.
Парни вышли из укрытия и в расстройстве завалились на мягкий диван. Слива и Антон, тоже друзья, один пухлый и небритый, всегда в полосатых жилетках поверх выглаженной рубашки, в очках из какого-то европейского магазина и с короткой стрижкой, второй тощий, вечно в каком-то мятом тряпье, но всегда выбрит и идеально расчесан. Такими я их знал.
Слива, тот, что пухлый, недоуменно спросил:
Где же Матвей? Есть в доме рабочий телефон, чтобы ему позвонить?
Ты же сам здесь живешь через день, неужели не знаешь? ответил ему худой Антон.
Я спешно поднимал выпавшие на пол пельмени и бутылку рома, все, на что хватило фантазии по дороге.
Конечно, живу, коли хозяин мне разрешил, уточнил Слива. А сам-то сколько девушек сюда водишь? Своего дома нет, так вы тут все крушите, пока он в разъездах. И телефон раздавили вот, извращенцы, и ковер
Вот про ковер ни слова! занервничал Антон. Мы же договаривались! Ты дал слово джентльмена.
Да-да, базара нет. Я просто волнуюсь. Слива стянул с носа очки в толстой оправе и вытер их о свою полосатую жилетку.
Я переместился за их спины, складывая провиант в холодильник, заросший льдом, со вмерзшим куском старой ледяной рыбы и свежей связкой бананов, парни определенно постарались на славу, насколько хватило денег. И сказал:
Звонил я ему! Успокойтесь. Каждые пять минут. Выключен абонент. А самолет приземлился шесть часов назад, такие дела, договорил я и присел наконец на край большого дивана.
Дела! Слива почесал согнутой пластиковой бутылкой голову.
Мы втроем и куртка занимали весь диван, смотрящий на пустой вход с неявившимся гостем. Перед нами блестел пыльный след от ковра, когда-то лежащего на полу, теперь запорошенном разноцветными конфетти. Чуть дальше впереди нас была закрытая парадная дверь, крыльцо, улица, город и, возможно, вся наша страна. Я ничего не мог понять, думая совсем о другом человеке, о девушке, с которой весь вечер переписывался короткими сообщениями, так ни разу и не отдохнув с момента вчерашней встречи. Внезапно меня озарила далеко не самая важная мысль.
Владислав Вениаминович, повернулся я задумчиво в его сторону, вы не курить ли тут собирались?
Курить? переспросил Слива. А, это Он спрятал за пазуху скрюченную бутылку с куревом. Привычка юности.
Давайте без привычек, буркнул я. Что-то странное затевается Кстати, читали его новую статью о Нью-Йорке?
Да, вчера упала на мыло. Восхитительная работа.
Это точно, поддержал Антон. Выше всяких похвал.
Жаль, что это был последний материал из кругосветки. По возвращении Матвей еще долго ничего не напишет.
Зато привезет нам уйму заметок, ответил я. И тогда уже мы займемся своим делом. Пора собрать статьи для полноценного бумажного выпуска. Чтоб было как у самых крутых журналов.
Было бы замечательно, произнес Слива и, освободив насиженное место, пошел возиться на кухню.
Я машинально завалился в опустевший нагретый угол дивана, впервые за день сомкнув веки. Столько мыслей пронеслось диким гулом и растворилось где-то в забвении, окутав меня на миг пустотой. От сильно хлынувшего расслабления все тело аж вздрогнуло, заставив меня проснуться. Я взвился как ужаленный, подскочив на месте. Оказалось, что, обессиленный неожиданными знакомствами и несостоявшимися встречами, я проспал почти час.
Слива уже варил пельмени, а его друг Антон пытался разблокировать мой телефон. Они оба познакомились с Матвеем в его путешествии по Азии, вместе арендовав соседние комнаты в домике на берегу океана, разговорились, оказались родом из одного уральского города, с тех пор стабильно поддерживали отношения. Им было даже дозволено использовать этот гостеприимный дом при условии содержания его в идеальной чистоте. Слива устраивал тематические вечеринки с такими же ценителями киноискусства, каким являлся он сам. Пару месяцев назад я ходил на такую вечеринку, все смотрели «Касабланку» в оригинальной озвучке, пили коктейли со свежевыжатым соком, слушали старую музыку в современной обработке, типа саундтреков из новых фильмов о «ревущих двадцатых». Антон же водил сюда девушек исключительно для собственного удовольствия, личного жилья не имев по причине своеобразного характера и слабых моральных устоев. И наследственной бедности. Вечеринки были каждую неделю, и, видимо, ковер не пережил одну из таких.
Я закрыл телефон ладонью, пока он его окончательно не доломал.
Хотел позвонить Матвею, ответил Антон. Ты тут целый час проспал. Надо что-то делать.
Исключив все поводы для недоверия и поставив вызов на громкую связь, мы снова услышали слова робота об отсутствии абонента в сети.
Надо что-то делать, все сильней волновался Антон.
Он был самым молодым из нас.
В конечном счете я познакомился с этой троицей через наш общий журнал, на который стал работать по велению сердца. Парни же пришли к нему через литературные собрания, на которые следовали за магнетической харизмой Матвея. Ради его общества они посещали эти тщеславные посиделки, где все хвастаются своими будущими достижениями, пытаясь открыть в этом мире еще хоть что-то уникальное. Матвей умудрялся ловить главный смысл общественных трендов, поэтому все тянулись дружить с ним, но получилось только у нас троих, повторявших древнюю историю Александра Дюма.
Но в тот вечер многое изменилось. Это была либо большая игра, либо большая трагедия.
Позвоним в полицию? спросил Антон.
Давай лучше его отцу, ответил Слива. Может, он что-то знает? Сейчас только найду записную книжку.
Отец Матвея ничего не знал, разозлился, что его отвлекают в столь поздний час, и мы на ночь глядя заторопились в аэропорт. Я, сразу одевшись, читал новые сообщения в телефоне. Еще был пропущенный звонок от Кати. Судя по оповещению, очень короткий и поэтому подозрительный. После него прекратили поступать ее сообщения. Собравшись с мыслями, я перезвонил в ответ, но монотонные гудки закончились ничем.
Молчаливые парни убирали комнаты дома уже без единой нотки радости, пытались оставить все в идеальном состоянии, будто для выставки или, не приведи боже, грустного собрания всех родственников под одной крышей.
Я говорил сразу поехать встречать его в аэропорт! злился Антон.
Да ты видел, какие там толпы? кипел Слива. Ты хоть раз там бывал?
Побольше некоторых! Антон швырнул подушку на диван. Будешь мне рассказывать!
Конечно, буду. Максим работает допоздна, поэтому решили подождать лишний часок и собраться все вместе, объяснил Слива. Не на то обращаешь внимание! Человек пропал! А ты ноешь.
Да я хотя бы думаю, в отличие от некоторых.
Нервное напряжение, которое эти творческие натуры держали в себе целый час, перелилось через край.
Ничего ты не думаешь, только портишь. Я больше всех забочусь об этом чертовом дерьме, которое ты называешь журналом!
О еде ты только заботишься! нервничал Антон. Человека просрали, а этот обжора пельмени накладывает!
Они начали драться подушками, как нервные дети с замедленным развитием. Вместо того чтобы принять чью-то сторону, я снова набрал необычной девушке Кате. К моему удивлению, абонент тоже был недоступен. Меня окутало удивительным ощущением дежавю. Каждый раз голос автоответчика повторял одно и то же. Неожиданный удар так расстроил и обессилил меня, что я даже не стал разнимать дерущихся, вышел на свежий ночной воздух, походил кругами и в итоге сел на капот своего автомобиля, залипнув взглядом на уличном фонаре. Старался нервничать как можно сильнее. Беда не приходит одна, и когда она раскрывается всей своей драмой, почему-то хочется оказаться в самом ее эпицентре, лично засвидетельствовать все от и до. Это по-нашему, по-шекспировски. Маска жертвы сменяла маску романтика, а виновато, как всегда, было поколение Х, благодаря своему непобедимому характеру придумавшее все эти проблемы, с достоинством прошедшее через них, но не научившее нас, бесхарактерных, как их решать.
Сначала это поколение всемогущих стариков подсадило нас на мобильную связь, а потом разорвало ее к чертям собачьим. Не дало нам связаться по телефону, поиздевалось, как над беспомощными детьми. Зачем же было ее изобретать? Оторвать от меня двух близких людей за один вечер это особо тяжкое преступление. Я знал адрес Кати, был полон уверенности в ее отсутствии дома, но все равно решил ехать, проверить, удостовериться.