Сюжет вышел хороший, а я не очень.
Растяжение, констатировал врач.
За перила держись, провожая из кабинета, крикнул старикашка в белом халате.
В мае моя стажировка подходила к концу и, что уж тут, чем она закончится, я знала. Поэтому этот мой визит в редакцию был, скорее, чтобы еще раз убедиться в том, что они там, в будущем, будут все жалеть, когда увидят меня в эфире федерального телеканала. Где они сейчас, а где я, м? Конечно, можно сколько угодно убеждать себя, что где родился, там и пригодился, но мое здесь появление никак не связано с моими желаниями и возможностями. Появиться здеськак будто переступить черту и понять, что та Демидова и Демидова нынешняядве разные Демидовы. И та, которая сейчас мне нравится больше.
Пустой коридор был схож с тем, что описывают, когда умирают: длинный тоннель и в конце ослепляющий свет. Свет шел прямо из центральной двери, над которой висела красная табличка «Идёт съемка!» Там, в кабинете за стеклянными стенами, происходило волшебство.
Не нарушая тишину, осторожно пробралась в студию и сравнялась со стеной за спиной кричащего Орлова.
Наташа, твое правоэто другое право! Право там, чем ты ешь!
Я левша! отвечала холодно ведущая.
Наташа, да выйди ты из кадра!
Отключил микрофон, сбросил наушники, как обузу, на стол.
Дура! бросил вслед наушникам.
Привет, отозвалась я из-за спины.
Еще одна! обернулся и, не задерживая взгляд на мне, встал и вышел из аппаратной.
Что, даже здороваться не будешь? поспешила за ним.
Сначала научись разговаривать, а потом заходи. У меня нет времени на тебя.
Он вошел в свой светлый кабинет и, не захлопнув дверь, дал возможность быть униженной. Так он любил наказывать подчиненных. Мол, разговор с тобой короткий, продолжать не буду, если хочешьзаходи. Но помни, что если зашел, то выбор сделал! И дальше разносил по полной, по каждой строчечке в тексте и по каждой склеечке в сюжете.
Орлов был человеком-пушкой, бомбической пороховой пушкой, которая, если зажечь, стреляла на поражение. Стоило кому-то чиркнуть спичкойфитиль нервной системы Орлова делал «пш-ш-ш», и всё вокруг превращалось в пепел. Он ловко жонглировал словами: всегда знал, как побольнее ударить, элементарно соединив обстоятельство и сказуемое. Например: «Пошл вон!» Потом он, конечно, жалел, возвращал человека, но ноги тому пленному корреспонденту уже оторвало во время обстоятельства, назад их не пришьешь. Орлов любил и умел нравиться. Это его буквально подбрасывало вверх. Мог ходить и слегка подпрыгивать, если сумел заключить рекламный контракт или продать крутой сюжет, который забрали федеральные новости к себе в вечерний выпуск. Нравился в редакции он всем: начиная от меня, стажерки, что уж тут, до жены генерального директора. Да и директор был им очарован. В уши лить Серёжа умел изысканно и со вкусом булочек «Синнабон». Все три месяца стажировки на канале я ходила за Орловым хвостиком, чтобы быть как он. Говорить как он, читать как он, писать, снимать, покрикивать на людей, монтировать. Это был мой краткий экскурс в профессию. Мой кумир. Но больше всего мне нравилось слушать его бесконечные истории о том, какой Серёжа молодец. Серёжа и правда был молодцом, но не только потому что был профессионалом, но еще и оттого, что привил мне любовь к кедам с тремя полосками. Помните Хэнка Муди из «Калифорникейшн»? Так вот Серёжа был кем-то между Хэнком и Александром Лыковым из «Улицы разбитых фонарей». Скажу честно, в мужской красоте я вообще мало что понимаю, а вот в харизме я эстет.
А харизма у Орлова была стабильно уравновешенная. Покорял всехсразу и наповал. Хватало элементарного взмаха ресницами, улыбки, и всёСерёжа в топ-пять для всех женщин, кому «за», ну и кому «не за» тоже. Однажды он позвонил мне ночью пьяный из какого-то клуба и, не теряя речевого равновесия, сказал:
Машка, у тебя такие глаза красивые, тебе кто-нибудь об этом говорил?
А мне не говорили.
Конечно, утром он понял, что что-то пошло не так после третьего односолодового, и решил больше к этому не возвращаться.
Машину включи!
Скомандовал, зная, что вошла следом. Включила компьютер.
Найди страничку в «ВКонтакте» Антона Крылова.
Ну, быстро нашла в поиске.
Завтра поедешь снимать его.
Сел напротив меня на крутящийся стул, оттолкнулся ногой и поехал по комнате, кружась в карусели.
Этот парнишка пишет классную музыку. Выступал у «Сплинов» на разогреве, сейчас пригласили на «Нашествие». Говорят, если выстрелит, далеко пойдет, краткая характеристика от шеф-редактора.
Мозг отказывался вспоминать, что было на съемке с Крыловым. Я точно помню, что снимала этого парня, точно помню, что мы даже общались какое-то время, а вот о чем, кто он, что с ним случилось потомне знаю. Не помню. Не могу достать из головы. Пропасть.
«Разгадай меняя шарада» если коротко о моих воспоминаниях.
Не помню его.
Конечно, не помнишь, ты его даже не знаешь! начинал заводиться, не желая меня слушать. Единственное, он топит за «Открытую Россию», был на марше несогласных в Москве. Это, конечно, может сразу ударить. У нас вольнодумцев не очень-то.
Слушай, я тоже была на семинарах «Открытой России» у Ясиной, и ничего в этом нет криминального. Мне очень даже понравилось.
Ты? Была? остановил резко свою стульную карусель. Тебе больше не надо туда ездить, сурово так предупредил.
Ну-ну, вот так и послушала я тебя, шеф-редактор, конечно.
На самом деле на семинар «Открытой России» я поехала позже, весной две тысячи девятого. Тогда уже несколько лет шла война либералов за Ходорковского, и вот-вот Александр Кучма спустя два года вспомнил, что в две тысячи шестом порезал лицо сапожным ножом Ходорковскому и сам же потребовал возмещение ущерба в пятьсот тысяч за сексуальные домогательства. В общем, история мутная. В феврале суд иск Кучмы отклонил, а вот повестки наших встреч с Ириной Ясиной не поменялись, топила она за свободу друга. Ирина Ясина была не просто промежуточным звеном между движением и его верхушкой, нет, она была идейным вдохновителем. Интереснее, чем лекции, которые читали в те дни Познер, Арбенина и Архангельский, был в моей жизни только концерт «Maroon 5» в две тысячи шестнадцатом году. Интерес был одинаково неподдельный. Поэтому всё, что происходило в истории настоящей либеральной России, мне было известно не только по учебникам и фальшивым сюжетам центральных телеканалов, но и по личным встречам с представителями власти и общественных сил.
Я перестала ездить где-то осенью две тысячи девятого, уже было не до справедливой России, хотелось скорее попасть на самый либеральный канал в стране, который через рекламную паузу отречется от свободы.
Так что Антон? не среагировала на рекомендательный запрет шефа.
Антон поет о войне и мире.
Толстой?
Крылов.
Крылов басни писал.
Маша! одернул.
Собралась тут же с мыслями.
Сделай сюжет о музыке. Молодой музыкант, жизнь только начинается, подает надежды. Сравни с некогда почившим Летовым, хорошая аналогия. Свобода слова, свобода мысликто мешает обрести нам эту свободу? Подумай на эту тему, ладно?
Свобода внутри нас?
Ну смотри, в Брянске его никто не знает, есть вероятность, что просто не дают раскрыться, а в Москве заметили. Удивительно?
Аналогия с Бродским? В Советском Союзе так себе поэт, а в миревеликий.
Бродского не трогай! Потрогай кого-нибудь другого. Вопросы?
Нет вопросов.
Во внутреннем кармане джинсовки зажужжало.
«В себя пришла?» пришло на IСQ от Таньки.
Какой отвратительный мир без ватсапа, верните меня обратно.
«Только зашла», ответила и бросила подальше в сумку, чтобы не мешался. Тогда жизнь была проще в миллион раз только уже потому, что телефон еще не стал частью ладони и не было еще этого мерзкого невроза от неотвеченных звонков. Тогда всё было гораздо медленнее, тогда можно было не отвечать на входящие и сообщения по несколько часов и никто тебя за это не осуждал.
С тобой завтра едем? в проходе кабинета возник Громов.
Привет, Коль.
Оператор улыбнулся. Был рад мне.
Что снимать есть, с кем снимать естьиди, пора тебе! поторопил Орлов из кабинета.
Ну хорошо-о-о, протянула и потянулась за Громовым. Слушай, а давай с двух камер снимем?
С двух камер? Зачем? удивился мой любимый оператор.
Так красивее будет, мы тогда сможем одну на общий план поставить, второй крупные снимать, как тебе?
Я и так сниму, дернулся всем телом от глупых предложений.
Коля снимал со мной всю мою стажировку, все три месяца я была привязана к нему, как микрофонный шнур к камере. С Громовым отказывались снимать все корреспонденты редакции. «Резкий», «тупоголовый», «несдержанный», «осел», «тепленький» и это только малая часть эпитетов, коими его награждала съемочная группа. Мне повезлос Колей мы быстро нашли общий язык. Я не лезла в его работу, он иногда что-то добавлял в мою. Мне казалось, что это очень круто, что мы работаем в связке. Я покорно слушаласьон же профессионал, куда мне до него? Так и подружились. Хотя дружбой назвать это было непросто, скорее, хорошо слаженное сотрудничество.
Вся его сложность, напыщенность не приносила мне неудобств, скорее, это позволяло мне много не разговаривать о лишнемприехал, выставился, снял, уехал. У него ко мне было что-то отеческое, наставническое, несмотря на то что разница у нас была лет пятнадцать. Это я сейчас скажу, что в тридцать пять он мог не так уж и много знать, но впечатление производил сведущего. Все у него были идиотами, никто не умел работать, только под руку и лезли. Я под руку не лезла, поэтому была в почете.
Но готова отдать ему должное: снимал он хорошо, любил выстраивать киношные планы, выстраивал их долго, как обычно это делают сами киношники. Хотя можно было бы и побыстрее, ну вот правда. Отчаянно любил снимать перебивки в сюжетылегкий снежок, покрывающий озимые, предметы через стекла и зеркала, листья, падающие с деревьев, птиц, разлетающихся в сторону, морщинки, шероховатости, неровности. Вот под это была настроена его камера, а не под мои глупые разговоры. Так он считал.
Сама приедешь завтра или из редакции с нами?
Сама, наверное. Не помню.
Не помнишь, как поедешь? скривился даже от моей глупости.
О, если бы это была просто глупость, то я бы себе ее без остатка простила, но нет, тут надо было по пазлу собирать картинку давно уже забытого и стертого сюжета со всех информносителей в голове.
Сама поеду.
Угу, промычал, свернул за угол в комнату с техникой.
Помочь?
Сам соберу.
Ну, пойду тогда.
Ну, иди тогда.
А на улице остановилась весна. И сердцетакое бывает, когда замедляешься. Пауз в моей жизни не было года с две тысячи одиннадцатого, наверное. Вот как устроилась работать на телевизор, так и забыла, что это такоесмотреть, как жизнь идет в обычном режиме, а не на ускоренной перемотке.
В городе пахло асфальтовой пылью и сиренью. Снег с каштанов путался в волосах и создавал им объем у корней, осторожничая, перебирался к глазам и носу, забавлялся, когда чихала от щекотки. Город летел в троллейбусном окне вместе со мной, моими мыслями и пухом в лицо.
У «Советского рынка» троллейбус замер на светофоре. В окне мелькали люди, кошки, стенд с кассетами, которых в моем мире уже и не существует. Наверное, уже и mp3-плееров не сыскать, всё ушло в онлайн, гаджеты. А на этих кассетах были настоящие, длинные откровения, которые до одурения будоражили воспоминаниями. Я даже помню свою первую кассету.
Папа тогда в первый раз сделал большую покупку самкупил домой красный двухкассетный магнитофон. И к нему всего лишь одну кассету. На стороне «А» была Ирина Аллегрова, на стороне «В» Вадим Казаченко. Зачем я помню эти имена, до сих пор остается загадкой, но когда мы с друзьями весело поем караоке, эти две стороны, «А» и «В», возвращаются в мою жизнь флешбэками. На разрыв, пока голос не сорву.
Так в голове, как пленка кассетная, крутилась мысль, что вся наша жизнь словами такими же, схемами на пленку записана где-нибудь на студии «СОЮЗ». На моей записи музыканты лажали в нотах, и рифма их песен была нескладная, как у Рильке. Только не в переводе на сложный русский, а в оригинале на устрашающем немецком: «Du must anders leben».
Больше всего на свете в тот день я боялась вернуться домой. Но, кроме как домой, возвращаться было некуда, никто меня не ждал здесь и не искал там. Никто и не опомнится, что меня нет в моем две тысячи двадцатом году. Мама не позвонит, Танюха занята своими безъяйцевыми, а Вадик пообещал, что спасать больше не будет. А вдруг сейчас я версии две тысячи восьмого отправилась туда, в будущее. Вот она удивится ведь.
Но страшно было не от того, что кто-то меня не найдет там, а от того, что они, мои домашние, не узнают меня здесь. Сразу поймут, что это не их ребенок, что я подстава, китайская подделка и прогонят. Я прежняя и я нынешняядве разные меня. Два разных ребенка одних родителей. Но это были мои родители, и для меня они были всегда одинаковыми.
В час пик уже как два десятка лет толпа поступала со мной всегда одинаковоне видя во мне явного лидера в общественном транспорте, они прижимали где-нибудь на заднем ряду, к стеклу, между дверями, в лучшем случае у окна, откуда хотя бы поступал воздух. Сегодня был точно не мой день, это я поняла уже с утра, поэтому смиренно ехала, не держась за поручни, между высоким человеком справа и широким человеком слева. И просто ждала, когда объявят мою остановку.
Пивет, где-то между толпой нашел меня знакомый дефект речи.
Виталик? подняла глаза, и сердце так «тык-тык-тык-тык» сделало.
Кассета в моей голове мотала пленку не так энергично, как хотелось бы, поэтому дни в числа не складывались и события пока восстанавливались не по порядку. Но сегодня был тот майский день, когда сердечко мое хрупкое защемило не только между высоким и широким, но и между «невероятно красивый» и «какие отвратительные усики».
Молодой нелепый мальчишка с вьетнамскими острыми скулами, с живой, непривлекательной вовсе мимикой, с тонкими губами и абсолютно очаровательной картавостью. Вот что-что, а фрагменты, сохранившиеся в подсознании, не дают стереть из головы то, что понравилось мне тогда, и то, что никогда бы не понравилось сейчас. Он был один из тех городских мальчишек, который по привычке таскал с собой горсть жареных соленых семечек в кармане кожаной куртки.
Ты куда? махнул в мою сторону, пробираясь через возмущенную бунтующую толпу прилипших друг к другу людей.
Домой, во рту пересохло, ладошки вспотели.
«В смысле?» попыталась осечь себя влажными ладошками, но не вышло, волнение подкатывало к горлу.
И я.
Навис сверху, оградив от высокого человека. Помолчали пару секунд, послушали гул толпы и звуки города из открытой форточки.
«Только тебя мне не хватало», в голове током от проводов ударило, и троллейбус дернулся на светофоре. На пол кто-то кинул деньги. Случайно. Они эхом зазвенели в голове.
Погода сегодня классная, прищурил глазки-бусинки, поморщился и стал похож на финик. Симпатичный такой финик.
«Соберись, Демидова!» дала себе установку, но установка не сработала.
Ромашек много в этом году, я правда не знаю, что говорить, когда в самое сердце смотрит один симпатичный сухофрукт.
Да, омашек много.
Никогда не замечала.
М-м-м.
Еще с пару секунд помолчали. Уже, казалось бы, все пуговицы на рубашке широкого рассмотрела.
Что читаешь? зацепилась взглядом за книгу под мышкой.
Заубежка. Экзамен в седу. В седу «Динамо» еще игает. Так неудобно поставилине азъехаться. Надо будет певому сдать и бежать.
Сдашь! Что ты, не читал Бальзака?
Зачитал насметь.
Все-таки это невыносимо. Кто придумал, что с людьми, которые нравятся, надо разговаривать? Что по-другому нельзя, что ли? Не знаю, как там у вас, а у меня всё идет неправильно: эти нелепые фразы, слова неудачно подобранные, и зачем-то надо постоянно думать, что сказать, как, и всё время после продолжать думать, что наговорила лишнего. Это как «синие» сториз в инстаграменаутро после беспробудной вечеринки стыдно за всё, что спел по воле белого сухого.
Что слушаешь? потянулся к наушникам на мне.
Земфиру.
Не слушаю ее, обратно вернул, как открестился.
Вот это да. Может, ты еще и дискотеки не любишь?
Всё это еунда. Пиходи на КВН. Это я люблю, застыл в улыбке.
Угу, ответила тем же.
Не приду я, конечно, никуда, я же испугаюсь, расстроюсь и уеду из этого города. И отправной точкой моего невозвращения будешь ты, Виталик. Только вот не узнаешь ты об этом никогда. И хорошо, что не узнаешь. Как камбэк в прошлое всё то, что уже давно забыто и пылью вековой покрыто. Всё возвращалось на свои места.