Кофе в «Лимоне» всегда был чуть горьковатым. До сих пор помню вкус его и градус. Это был первый курс, мы только поступили на журфак. И я была остро ориентированным молодым журналистом с четким представлением о том, что если начнется война, я уеду на войну, если будет митинг, я его возглавлю, если будет разбой, я его предотвращу. В общем, я была дотошным, занудным подростком. Желание всегда отстаивать свою точку зрения, искать справедливость и спешить на помощь было настолько гипертрофированным, что из него можно собирать инсталляции для музеев современного искусства. Тогда всё было с этим запахом справедливости.
И вот мне семнадцать, мы с группой идем пить пиво на Курган Бессмертия, это парк такой за «Лимоном». Прямо на лавках, прямо в центре города. Тогда это еще можно было. Я стою в очереди и вижу боковым зрением, что тот, кто стоял передо мной у кассы, осторожно, как бы незаметно просовывает руку к распахнутому кассовому аппарату, и пока продавец ищет ему что-то на прилавке, тащит из-под носа деньги.
Дальше ничего не помню. Помню только, что кофе, который был еще горяч и свеж, льется на руки этого горе-воришки. Крики, отборные очень смелые слова летели в меня, на меня бы он тоже налетел, но перехватили. В общем, он извинился перед кассиршей, а мне пришлось заплатить за чужой кофе, за ожоговую мазь этому парню и еще пивом угостить и провести профилактическую беседу. Собой я осталась довольна. Руки еще долго пахли колумбийскими мальчиками с полей.
Может, по пиву? предложил Фролов.
Очень хочется, но нет.
С тобой точно что-то не так.
У тебя бывает так, что просыпаешься и не понимаешь, что происходит?
Каждую субботу.
М-м-м. И что ты с этим делаешь?
Опохмеляюсь.
Бинго! Решение всех недугов найдено. Опохмели ты снова на своем месте. Но не тут-то было. Может быть, и стоило в тот момент бахнуть чего-то восьмипроцентного, но ладошки потели, а в голове мысли собирались на консилиум.
Лёш?
М?
А как люди сходят с ума?
Обычно незаметно.
То есть теоретически я могу уже сойти с дистанции?
Ты слишком нормальная, чтобы быть ненормальной.
И после всего, что было сегодня, тебе правда так кажется?
Это твое обычное поведение в этой среде обитания. Мне хочется так думать.
И мне хочется, Лёш.
Очередь двигалась медленно, под ногами шуршал гравий, в голове шла планерка, где мысли без остановки перебивали друг друга, как на программе Соловьева, и что-то утверждали, утверждали, а шеф-редактор всё никак не говорил свое «утверждено!».
Я билет вчера купил на концерт «Крыльев», вдруг словами обернул меня к концу очереди, где стояла толпа мальчишек с гитарами.
Билет! А вдруг всё дело в билете? на планерке мысли вдруг замерли.
В каком билете? В этом билете? достал он из рюкзака белый в черные линии.
Нет, в билете в Брянск, который я так и не отменила.
Зачем тебе билет в Брянск, когда ты дома? насторожился.
Наверное, билет надо сдать?!
Маш, вообще не смешно, а тут уже поплохело и Фролову.
Я всё поняла! Я купила билет, и он перенес меня в прошлое, понимаешь?
В голове шеф-ред озвучил: «Расходимся, она всё поняла!»
Может, меня надо испугать? Или ударить? Нет, ударять не надо, били уже сегодня.
Я что, буду ждать вас? недовольная продавец уставилась на меня со своих метр за семьдесят.
Ей кофе, Лёшка протянул ценную бумажку даме за прилавком. Ты что нюхаешь такое, что тебя так плющит?
На мгновение я потеряла равновесие, и сердце забилось быстрее. Аритмия настигла и здесь. Воздух перестал поступать в легкие. Панические атаки я узнавала по первым неглубоким вдохам.
Потряси меня! простонала.
Что, блин?
Тряси меня, говорю!
Лёшка схватил за плечи и вздернул меня слегка, чтобы в себя пришла. Но не пришла, осталась на месте, зато привлекла внимание.
Эй, ты че делаешь? крикнул с конца очереди один из тех, у кого гитара была наперевес.
Она сама попросила! отшатнулся Фролов.
Я тебе сейчас шею сломаю, два метра до идеальной улыбки подходили широкими шагами Гуливера.
Я сама! остановила его ладонью. Мне надо понять, что со мной.
Демидова, ты кукухой совсем поехала, забирай свой кофе и поезжай-ка домой спать.
Да. Ты иди, я тут сама.
Лёшка развернулся и уверенным шагом пошел в сторону светофора, не оборачиваясь.
С тобой всё нормально? спросил высоченный парень с гитарой наперевес.
Да-да, уже всё хорошо. Жарко просто, отмахивалась, как от мошек, от парня.
Ты это
А я тебя знаю, врезалось в голову куском оборванной пленки, когда я посмотрела в мутные глаза парня.
А я нет, улыбнулся кошачьей улыбкой парнишка.
Увидимся еще, если у меня не выйдет сбежать из этого всего.
Развернулась быстренько и пошла в обратную сторону, к университету, чтобы поскорее спрятаться от людей, пыльной дороги, шумных машин и запахов. Между ребер бесилось сердце из-за временной тахикардии, дыхание сбивалось на урывки, хотелось то ли плакать, то ли смеяться.
Слушай, малая, за спиной уже вслед кричал, если тебя какая-нибудь тварь обидит, ты мне скажи.
Ага.
А у меня перед глазами двоилось, город как будто разрушался под гнетом этого чистого весеннего воздуха. Кружилось каруселью перед глазами. Спустя два часа своего пребывания в две тысячи восьмом году я начала чувствовать всем телом, каждой мурашкой, что я здесь. Я в прошлом.
Под сердцем зажужжало. Стараясь держаться за ветки, скатилась на траву и пыталась глубоко вдохнуть. Психоаналитик Леночка говорит, что в таких случаях надо считать до десяти и обратно и продолжать дышать, всё время дышать. Только Лена не предупреждала, что иногда бывают флешбэки на двенадцать лет назад. Вообще, кто-нибудь знает о такой функции своего организма? Почему об этом не говорят в прессе? А может быть, это такая же запретная тема для федералов, как митинги в Хабаровске?
Жужжало сильнее и сильнее. Схватилась за сердце в надежде, что это можно прекратить, но остановилась нервная тахикардия только после того, как из внутреннего кармана джинсовки телефон достала.
Да! крикнула в трубку.
Что да? Я тебе уже двадцать минут звоню! кричал в ответ мужской хриплый голос.
Кто это? не могла до сих пор прийти в себя.
Маш, ты там как, алё? Ты вообще смотришь, кто тебе звонит?
На экране телефона мигало «Сергей Орлов».
А, привет.
Это был мой первый шеф-редактор.
На третьем курсе университета я устроилась на стажировку на новый и самый крутой телеканал «Своё-ТВ». Крутой он еще оттого, что, как и «Лимон», был круглосуточным и контента в нем было до Останкинской башни и обратно. По содержанию, конечно, средненько, а по объему мы всех уделывали. На «Своё-ТВ» хотели попасть студенты журфака всех курсов, а взяли только меня. По какой причине, я до сих пор не понимаюя тогда вообще ничего не умела. Писать умела и говорила складно, но больше ничего. Хотя эти два навыка всегда и спасали во всех сферах жизни. Через неделю моя стажировка на канале заканчивалась. Меня тогда со скандалом уволили. И я со скандалом ушла.
Завтра концерт «Крыльев» снимаешь! Никто поехать не может, Громов будет к четырем, на репетиции.
Серёж, вот не до тебя сейчас совсем, сбросила разговор.
Сбившееся дыхание приходило в норму, сердце не вибрировало, телефон крепко сжимала в руке, чтобы не выпустить на траву. Сделала глоток воздухаи отвращение подкатило к горлу. Мерзкий вкус горечи, отчаяния, полного непонимания. Еще минут двадцать сидела под деревом, откинувшись головой кверху, собирала мысли на очередную планерку, мысли на встречу приходить не собирались.
Теть, дай денюжку.
Глаза резко открыла. Вместе с «теть» в себя вернулась тут же.
Ты кого тетей назвал?
Передо мной стояли коленки. А чуть повыше мальчишка-цыганенок. Ему так же, как и мне, нужна была помощь. Помыться и переодеться так точно.
Теть, ну дай денюжку. А я тебе по руке погадаю.
Смотри, протянула ладонь на автомате.
Ты хорошая. Жениха вижу, зашел с козырей пацаненок. Он красивый такой, высокий, богатый, на руках тебя носить будет.
К черту женихов, как домой вернуться?
Так пешком домой возвращаются, захихикал мальчишка. Или на автобусах, поезде там.
Поезде там Да!
Взяла себя в руки, встала и пошла вдоль парка к остановке. Если я попала сюда, в две тысячи восьмой, через какой-нибудь портал времени по билету, то и вернуться смогу по билету, так же? Должно же сработать? Представляете, если российские железные дороги придумали временной портал? Ну, Белозёров, ну ты даешь!
А денюжку, теть?
Иди, мальчик, иди!
Прыгнула в троллейбус и потянулась вдоль города до центрального вокзала. Жара не прекращалась. Солнце палило по рукам витамином D. Мысли бежали вдоль центральных улиц мимо фасадов сталинок, дергая штанги троллейбуса на поворотах. Всё происходило как в том фильме, который никогда не снимут, ну, про меня. По небу проплывали ватные облака и скрывались где-то за высокими деревьями.
Билетик? за спиной спросила кондуктор.
Проездной, на автомате ответила.
Мне двадцать, и я в городе, который меня не ждал, в который я, невозвращенка, не торопилась и не рвалась. Каждое название улицы на синей табличке било по глазам, как отражение в зеркале от солнечных лучейРомашина, Калинина, Тельмана, Демитрова. Выпрыгнула в депо на Вокзальной.
Билет до Москвы, пожалуйста.
Нижнюю, верхнюю полку? кассирша смотрела сквозь стекло и улыбалась.
Улыбка ее была абсолютно неприятная. Непонятная радость и полное отсутствие вкуса. Губы эти. Почему губы должны быть коричневые, а глаза пустыми? Почему форма должна быть такой отглаженной, а бумаги на рабочем месте раскиданы по обе стороны от компьютера?
Любой, было всё равно, на какой полке ехать, только бы сработало.
Есть у прохода боковые, есть у туалета верхнее, а есть нижнее в центре. Какое?
Любое.
Тогда в центре, нижнее.
Сколько?
Девятьсот пятьдесят рублей, продолжала улыбаться девушка за стеклом.
Высыпала на стойку всё, что было в рюкзаке, и почувствовала всю горечь униженных и оскорбленных. На центральное не хватало. Да и на нижнее не наскрести.
А тот, что у туалета, сколько стоит?
Шестьсот. Ровно, улыбка стала сползать с лица приветливого кассира.
Тогда давайте его, пожалуй.
Ться, цыкнула кассирша языком. Сразу надо было говорить, я уже пробила.
Ну перебейте там, всё равно больше я не наскребу.
Тут она уже и улыбаться перестала, и брови ее из овального контура в форму чаек сложились и полетели куда-то, полетели с абсолютно сосредоточенного выражения лица.
В теории, если схема с путешествиями во времени отработана и я разгадала этот знак бесконечности, то вечером я кладу голову на подушку, а утром просыпаюсь в себе. Мне вот это вот всё происходящее не просто не нравилось, оно сводило меня с ума. Во-первых, это невозможно! Во-вторых, какого черта это вообще со мной происходит? В-третьих, я никому не могу об этом рассказать.
Вполне вероятно, что все эти события происходят в моей голове, а я сама лежу, свернувшись калачиком, где-нибудь между изолированными палатами, куда меня привели в смирительной рубашке и бросили. Если всё так, то я тем более не должна никому рассказывать о том, что происходит: не поверят и не примут. Надо только дождаться утра.
А вообще, вы когда-нибудь задавали себе вопрос: сходят ли люди с ума по-настоящему? А вдруг «по-настоящему» не существует? Человек просто теряет себя старого и обретает нового по каким-нибудь причинам, типа моей. А вот те, кто остался в той, прошлой, реальности, почему-то начинают воспринимать человека нового за человека «легонько того»? В начале лета я вышла из дома за гречкой и туалетной бумагой. Навстречу мне шла женщина лет семидесяти в теплом пуховике, обмотанная шерстяным шарфом.
Какое сегодня апреля? спросила она у меня.
Какое-то июня, ответила ей.
И она пошла дальше, продолжая жить в своем апрельском холоде. А мне почему-то так зябко стало в этот жаркий солнечный летний день. Сказать, что женщина расстроилась, нет, ее мой ответ вполне себе устроил, но расстроилась я, потому что поняла, что там без специалиста хронос не ускорить. А что, если этой женщине просто нравилось жить в своей реальности, что, если она вернулась в лучшее время в своей жизни? И вообще, может быть, ее апрель был не две тысячи двадцатого года, а апрель самого лучшего года?
Но мой май две тысячи восьмого был не тем месяцем, в который хочется возвращаться. И тот, кто бросил меня сюда, скорее хотел наказать за что-то, чем отблагодарить и порадовать. Как котенка, тыкать меня носом во все мои разочарования. Снова и снова.
И чтобы не стать той апрельской женщиной, мне просто надо было собрать все даты, факты, события в голове, расставить нервные клетки на свои места. Вернуть ощущение полной безмятежности двадцатилетней студентки и дождаться ночи, которая и перенесет меня в дом между «Алтуфьево» и «Бибирево», где мне хочется оказаться сейчас сильнее всего на свете.
В конце концов, надо во всем искать плюсы, так говорит психоаналитик Леночка. Когда я еще прокачусь на троллейбусе? В двадцать пять у меня появилась первая подержанная Mazda, потом была BMW всмятку, после которой я пересела на такси. Так безопаснее. А как это на троллейбусах, я уже и не помню. Перескочила две ступеньки и села на кресло социопата в самом начале салона, где сидели когда-то кондукторы. Надела наушники, нажала на «плей» в плеере и под звуки гитары направилась в сторону центра, чтобы проехать через город и сказать ему свое недовольное «здравствуй».
«Куда ты сейчас хочешь?» спросила себя и, не сворачивая, двинулась на «рогатом» в сторону того места.
Полное отсутствие звуков в голове, только слова, как мячики в пинг-понге, от стенок к стенкам головы прыгали. Стучали свои признания, барабаня по подкорке. Вопросики, вопросики, а ответов нет.
В спальном районе, недалеко от остановки «Телецентр» стояло небольшое двухэтажное офисное зданьице, ничем не примечательное. Постройка начала двухтысячных, случайно попавшая под расположение редакции «Своё-ТВ». Случайность стоила почти миллион рублей генеральному директору канала. За миллион он тогда мог купить себе квартиру, а купил офис.
Новости здесь никогда не заканчивались, сколько всяких сюжетов, словно повестей, понаписывала тогда. Внутри, как струнами, переливалось волнение, такое приближающееся цунами. Этот город, так же как и редакция, до сих пор остались загадочно любимыми. Вроде бы так ничего и не случилось, а вроде бы столько всего прочувствовала. Среди этих кабинетов пропадала такая девчонка, а ее никто не ценил.
На проходной всегда кемарил дед Костик, спрятав глаза под кепи. Пропуск он спрашивал через раз. Всех обычно знал. Но чужаков сверял дважды по фотокарточке в компьютере: на входе и выходе. Ко мне дедушка всегда был нежен: то шутку дурацкую расскажет и сам посмеется, то «антоновку» с дачи притащит.
Здрасьте.
Вошла, как будто не робкая вовсе, как будто и не уходила отсюда двенадцать лет назад.
Привет, Манечка, высунул нос из-за монитора компьютера.
Поднялась осторожно по скользкой лестнице, держась за перила, и через два пролета оказалась в центре всех новаторских взглядов этого города. Тогда казалось, что удивительных и талантливых людей этого здания собрал боженька-вольнодумец, который, как через ситечко, просеивал толпу недостойных, выбирая особенных. Красивые, смелые, с идеями в голове и с бесконечным желанием превращать задуманное в жизнь. Это сейчас я понимаю, что просто кто-то перечислял на счет компании деньги и просил их вкладывать хоть в какие-то проекты. У Серёжи Орлова, шеф-редактора телекомпании, это неплохо получалось.
Три года я добивалась того, чтобы стать стажером. Зазванивала телефон редакции с вопросами: «Вам стажеры не нужны?» Вываливала пачками свои талантливые, так казалось мне, идеи на Орлова. Караулила шеф-редактора на городских мероприятиях, чтобы он запоминал меня в лицо. Со временем он стал узнавать и здороваться. А потом и вовсе сдался. Так на третьем курсе я стала своей в редакции. Орлов долго мурыжил меня и отправлял на съемки с другими корреспондентами. За ними я бегала как хвостик и служила подставкой под кофе. А потом Серёжа сказал: «У тебя есть три месяца», дал в руки микрофони за спину оператора.
Первый сюжет вышел в марте. Снимали про посевные работы в полях. Четыре утра, отец заводит машину, чтобы к пяти привезти в редакцию. Я не сплю всю ночь. Готовлюсь. Ну как готовлюсьнервничаю. В пять утра я в редакции. И вот раннее утро, кругом темень, дядь Костик храпит на проходной, я осторожно, чтобы не разбудить, крадусь по лестнице, не держась за перила. Считаю ступени под ногами зачем-то. Впереди у меня яркое путешествие в настоящую журналистику. Мне не хватает трех ступеней до пролета, нога соскальзывает, и я комочком гнева качусь семнадцать ступенек вниз. Прихожу в себя, только когда дядь Костик тихонечко стучит по щекам и просит посмотреть на него. Я смотрю. Он спрашивает, как я, а я не очень. Но выбора у меня нетсюжет сам себя не снимет. Так я узнала, что падать на кафельный пол больно и что поручни придумали специально для меня.