Своего отца я не помнила.
По маминым рассказам, он был неплохим, но бесхарактерным человеком.
Его профессиито есть того, что определяет человекая не представляла.
Но иллюзий на этот счет не строила.
Моя мама не имела специальности, школу закончила на тройкикоторые являлись двойкамине знала и не умела ничего. Учиться дальше она не пошлапричем не потому, что это было дорого, как сейчас, просто мамины умственные способности были ниже плинтуса.
Полагаю, что она не смогла бы выучиться даже на швею-мотористку.
Всю жизнь мама выполняла тупую неквалифицированную работу, на какую берут лишь тех, кто не годен ни на что: была и кондуктором и почтальоном и диспетчером в ЖЭКе.
Сейчас она устроилась оператором на бензозаправку, там делала то, на что годна дрессированная обезьяна.
Наверняка отец тоже был не пришей кобыле хвост, потому что нормальный человек не только бы не женился на такой женщине, как моя мама, но даже не плюнул бы лишний раз в ее сторону.
Мои мысли о родителях, конечно, шли в другую сторону от того, чем терли уши и в школе и по телевизору и в Интернете.
Своих родителей я не уважала, поскольку уважать их было не за что.
Но если мама все-таки несла некоторую ответственность за семьюто есть за менято отец был человеком отстойным.
На месте мамы я бы не пошла за такого замуж даже под пистолетом.
Отсутствие образования и достойной работы отец возмещал пьянством.
Когда мне было пять лет, он с компанией таких же дружков: сторожей, нелицензированных охранников, грузчиков и дворниковпоехал на зимнюю рыбалку. Насчет рыбы сказать трудно, но водки там хватило с лихвой.
Всю ночь в дощатом сарае, который стоял на берегу то ли реки, то ли озера, шла пьянка, а наутро один из компании оказался мертвым.
Мама полагала, что он просто напился до полусмерти и замерз во сне, но милиция подумала иначе.
Дружная команда алкашей распалась на кучку зверей, каждый из которых пытался избежать капкана и загрызть остальных.
Поскольку мой отец оказался самым никчемным, на суде всю тяжесть взвалили на него.
Моего родителя обвинили в убийстве с «отягчающими обстоятельствами
В делах мама была такой же инфузорией, как и он, об адвокатах понятия не имела, да и денег не имела тожеему дали двадцать лет в колонии строгого режима.
Впрочем, все это я описала складно согласно нынешним представлениям, а те времена полностью стерлись из памяти.
То есть у меня остались какие-то смутные тени прошлого, но осознанно я привыкла расти без отца.
Что такое «расти без отца» в наше время, вероятно, объяснять не стоит.
У меня, конечно, имелся компьютерстарый и тормозной, с монитором, напоминающим ящик из-под водкии кнопочный мобильный телефон образца прошлого века. Но такие вещи являлись необходимыми для современности, без них я бы просто не могла существовать и даже такая дура, как моя мама, это понимала.
Но во всем остальном я жила в нищете, не могла сравнится со сверстницами ни в одежде, ни в косметике.
Не имея профессии, мама никогда не зарабатывала серьезных денег.
На двоих их не хватало. И, кроме того, мама очень много тратила на собственную красоту.
Я ее понимала: у меня все было впереди, а маме вот-вот предстояло угасание.
Но, конечно, в таких условиях доброты во мне не могло развиться даже грамма.
К одноклассникамравно как и к товарищам на сторонея относилась спокойно, без ненависти и фанатизма.
Я смирилась, что должна пережить начало своей жизни так, как меня к этому присудили.
А дальше я должна была сделать себя сама.
Неизвестно как, но устроить жизнь совершенно иначе, чем родители.
Я не сомневалась, что это получится.
Должно было получиться.
Многие девчонки моего возраста торговали своим телом.
Я сама думала, что лучше быть проституткой, чем жить в нищете при гулящей маме.
Но знакомые говорили, что проституция не приносит реального дохода, поскольку в этой стране женщин больше, чем мужчин, и действует не спрос, а выбор.
Поэтому я решила, что пойду иным путем.
Я знала, что не остановлюсь не перед чем и перешагну через кого угодно ради своих целей, даром что их еще не определила.
С определенного возраста я стала проклинать весь белый свет за то, что мне с моими способностями и внешностью выпало родиться в моей семье.
Таким отбросам, как мои родители, следовало запретить иметь детей, чтобы они не умножали число нищих и несчастных.
Я верила в себя и только в себя, но перемены к лучшему прятались где-то впереди.
А пока я жила с мамой.
Точнее, существовала рядом с ней в отдельной квартире, состоящей из единственной комнаты на первом этаже двухэтажного строениястарого «засыпного» полубарака.
Комната была большой, двухоконной, площадь ее составляла метров сорок, если не пятьдесят. Таких жилых помещений я больше не встречала.
Кажется, наш дом был единственным во всем городе: построенным непонятно когда и непонятно кем и изначально имевшим гораздо больше внутренних перегородок.
Каким образом нам досталась эта квартира, я понятия не имела, но мама изредка упоминала дедушку с ее стороны. И вроде бы все это досталось от негоравно как и мой ум, который не мог перейти ни от нее, ни от отца, поскольку оба родителя были одинаково безмозглыми.
Что ко мне перешло от отца, я не знаю; возможно, он все-таки действительно убил собутыльника и НикитОй я себя чувствовала не зря.
А красоту мне дала мама; в ней не было вообще ничего, кроме красоты.
Как я поняла с определенных пор, мама вообще могла стать актрисой. Правда, не глубокой, типа Скарлетт Йоханссон, а пустышкой вроде крашеной дуры Монро.
Но мама была столь глупа, что не стала даже актрисой.
Моя красота отличалась о маминой.
Мама напоминала хорошо напомаженную, отбеленную и обработанную миндальным пилингом куклу в ровненьких кудряшках.
А меня один из партнеров однажды назвал мрачной и почти трагической, хотя черты были теми же самыми.
Разумеется, мама ни о чем таком не задумывалась.
Свою красоту она использовала простейшим образом.
То есть, будучи женщиной здоровой и почти молодойпоскольку меня родила в девятнадцать лет, то есть находилась на середине четвертого десятканепрерывно меняла поклонников.
Вернее, сожителей, которые появлялись у нас.
Если учесть, что все жили в одном помещении, то сильно распространяться о некоторых особенностях моей жизни не стоит.
Размеры нашей комнаты позволили до некоторой степени обособляться.
Мне выгородили двумя шкафами бессветный закуток у входасправа от двери в углу.
Там поместились письменный стол с компьютером и кушетка, на которой я спала, большего не требовалось.
Я могла проскользнуть к себе и выбраться обратно незамеченной для большей части комнаты, у себя меня не было видно и я тоже не видела ничего.
Но шкафы, естественно, не доходили до потолка, и поэтому я слышала все: и разговоры и брань и ритмичный скрежет кровати и стоны.
Мама меня не стеснялась: в постели с мужчиной она забывала обо всем.
К тому же она выпиваланемного, но регулярно. Должно быть, общая любовь к спиртному в свое время свела их с отцом.
Ни один приходящий «отчим» не задерживался у нас дольше, чем на полгода.
Каждый из них, несмотря на ее очевидные внешние и внутренние достоинства, стремился найти женщину с более пригодными жилищными условиямиили хотя бы без детей.
Маму это не напрягало.
Она любила новизну, а один и тот же мужчина надоедал так же, как единственная пара туфель.
Но когда я сделалась старше, то стала ей мешать. Это я ощущала чем дальше, чем сильнее.
Причем речь шла не о том, что мама начала меня стесняться. Все обстояло совсем наоборот.
Я стала мешать ей как женщина женщине.
Ведь, как уже говорила, развиваться я стало рано.
Я быстро поняла, что любой нормальный мужчина отличает женщину, которая занимается сексом, от девушки, которая им не занимается. Причем даже если женщине тринадцать лет, а девушкесорок три.
Поэтому мамины кавалеры с определенного момента стали безошибочно распознавать во мне существо, с которым при условии договоренности допустимо все.
А мое тело, конечно, было более свежим, чем у мамы.
Едва в нашем доме появлялся новый мужчина, как я замечала взгляды, скользящие по моим ногам, пытающиеся проникнуть в вырез домашнего платья или выискивающие границу трусиков на моих ягодицах.
В начале пути я относилась к таким знакам неадекватно.
Точнее, адекватно образу нецелованной школьницы, какой я должна была быть.
Правда, дальше знаков внимание не шлокроме одного случая, произошедшего, когда я училась в седьмом классе.
Мамыкоторая работала не помню гдене было дома, а я собиралась в школу.
Стояло послеобеденное время: в тот год я начала учиться во вторую смену.
Сожительствующий с ней Михаилне то шофер, не то экспедиторбыл на больничном, тихо лежал на кровати и смотрел телевизор.
Он подгадал момент, когда я сняла домашнее платье и собралась натянуть школьное: возник в моем закутке и набросился зверем.
От неожиданности я сначала онемела и не оказала сопротивления.
Но потом пришла в себя.
Когда Михаил, держа меня одной рукой за оба запястья, второй расстегнул брюки, я извернулась и нанесла удар коленкой.
Опыт общения с мужчинами на тот момент у меня имелся.
Я любила секс, но никогда не позволяла ничего без моего согласия, умела сопротивляться и знала, куда надо бить.
Схлопнувшись, как телефон-раскладушка, претендент на мою недевственность выскользнул вон, а я принялась одеваться.
На самом деле этот Михаил мне в общем нравился.
Статный и красивый, он почти не пил.
И, надо сказать, я его понимала: выносить запах юной девчонки целыми днями и даже по ночам в «шаговойдоступности» при том, что с ее матерью ничего серьезного не связывает, было не лучшим испытанием для здорового мужчины.
Проведя полдня в неудобном старом лифчике, поскольку пришивать оторванную застежку к новому не было времени, я вспоминала эпизод.
И впервые думала, что мамины сожители тоже люди, равно как и я тоже человек.
Но додумывать до конца я не стала, потому что к вечеру на левой груди проявился синяк.
Я показала это мамеона не стала ничего обсуждать, но Михаил исчез, как будто его никогда не было.
Все-таки мама меня любила.
СледующийАнатолийпоявился у нас лишь через три недели и меня не трогал.
Как не трогали и все последующие.
Но после Михаила я стала ощущать, что мама рассматривает меня как конкурентку. И в общем ее понимала: ведь она все-таки уже шла вниз, а я поднималась вверх.
Хотя, конечно, о моей женской жизни мама не догадывалась. Она была слишком занята собой, а я умела все скрывать.
В последнее время я понимала, что мама спит и видит, как дотянуть меня до восемнадцати лет и выпихнуть замуж.
Все равно за коголишь бы освободить квартиру и остаться на свободе со своими мужчинами.
2
Сейчас у нас жил очередной мамин поклонникОлег.
Он отличался от прочих тем, что при мамином умственном уровне ею интересовались мужчины с внешностью Ивана-дурака, а этот выглядел благородно.
И вообще Олег казался почти интеллигентным человеком.
С ним можно было приятно поболтать, чем я и занималась, сидя вечерами на кухне.
Во время разговора он пялился на мои коленки.
Но они у меня были настолько красивыми, что если бы мужчина на них не смотрел, я бы обиделась.
Мама относилась к нему серьезнопричем, как мне казалось, заслуженно.
Как-то раз, изрядно приняв шампанского, мама сказала, что Олег готов на ней жениться.
Я не была уверена, что это так, но мама не шутила подобными вещами. Да никто и не нравился ей самой так сильно в качестве потенциального мужа.
Про отца мама никогда не вспоминала, его словно не было.
Когда его посадили, мама оформила развод и выписала из квартиры. Кажется, она даже не ездила в Удмуртию на свидание с ним.
Мамина глупость не распространялась до непонимания факта случайности своей связи с этим человеком. Крест на себе она не поставила и хотела выйти замуж еще раз, начать другую жизнь.
Я тоже этого хотела.
Честно говоря, мне надоело слушать мамины оргастические стоны и вдыхать запахи, текущие из-за шкафов.
Я все чаще стала думать о том, что ничем не хуже других и имею право на нормальную жизнь.
Хотя и понятия не имела, как могу обустроить эту жизньотдельно от мамы, чисто для себя.
Олег был разведен.
У него имелась крошечная не то квартирка, не то комнатка в другом районе. Я надеялась, что в случае маминой женитьбы молодые останутся у нас, а меня отселят туда с пенсионом, минимальным для выживания.
Я была готова оказаться хоть за тридевять земель, питаться развесными крабовыми палочками и учиться в какой угодно школе, лишь бы меня никто не трогал.
Жить при маме мне надоело.
И еще больше я чувствовала, до какой степени мне надоели сверстники. Меня стало тянуть к взрослым мужчинам.
Видимо, я прошла время молодости, не выйдя из юности, и подросткового мне уже не хватало.
При этом допускать что-то с приживающими мужчинами я не могла: маму я не уважала, но расстраивать не хотела.
Лучшим вариантом для меня оказалось бы переехать куда угодно, найти взрослого состоятельного любовника, который иногда подкидывал бы денег, и жить в свое удовольствие.
Я не сомневаюсь, что за такой взгляд на жизнь меня назовут проституткой.
Но на самом деле проституткой является любая замужняя женщина, которая зарабатывает меньше мужа и живет за его счетштамп в паспорте ничего не меняет.
Однако и с Олегом в отношении мамы все обстояло непросто: он ни с чем не спорил, но ничего не предпринимал.
У меня сложилось мнение, что с мамой он переживает какой-то необходимый кусок временитипа карантина после чего-то нехорошегоа потом махнет хвостом и найдет подругу помоложе.
Похоже, мама думала так же, потому что изо всех сил пыталась укрепить его около себя.
В стремлении создать семейный комфорт она отселила меня на кухню.
По ее указанию Олег купил узкий диван, раскладывающийся вперед, и поменял дверь комнаты на более глухую.
Теперь ночью будущие молодожены уединялись вдвоем, а я спала на кухне, благо она тоже была большой.
3
Школаотстой, учителяуёбки.
С чувством помотав головой, я поставила одну ногу на сиденье стула.
Домашнее платье задралось донельзя, моя белая ляжка сияла ярче старомодного кухонного светильника.
Мама отсутствовала в ночной смене, с ее намечающимся мужем мы остались вдвоем до самого утра.
Это меня не напрягало.
Наш старый дом врос в землю, цоколь ушел под асфальт, крыльцо подъезда имело всего одну ступеньку.
Окна тут были огромными, многопереплетчатыми, квартиракомната и кухняпредставляла собой аквариум, выставленный на панель.
Днем мы жили за плотным тюлем, как в гробнице под саваном. С наступлением темноты и включением света сетчатая ткань не помогала, приходилось задергивать тяжелые пыльные портьеры в палец толщиной.
Они полностью отъединяли утлое убежище от окружающего мира.
И если в этот момент за непроглядными окнами не вопили пьяные и не бухала музыка из чьей-нибудь машины, становилось непонятно: на первом этаже мы находимся, или где-то на крыше, или вовсе в глухом подвале.
А иногда казалось, что это уже тот свет, а не этот.
Сейчас мы с Олегом сидели на кухне и гоняли чаи, в последнее время я пристрастилась к таким вечерам при мамином отсутствии.
Кухня, насмерть задраенная и освещенная тусклым горшком на витом шнуре, напоминала отсек подводной лодки, каким я его представляла.
К этому стоило добавить, что Олег мне нравился. По крайней мере, мне было с ним интересно.
И более тогопринимая душ при отсутствующей по ночному дежурству маме, я не защелкивала задвижку на ванной двери.
Я знала, что Олег близкото ли на кухне, то ли в комнате, то ли в коридоре.
Но была уверена, что он ко мне не вломится, даже не заглянет в щелку.
Хотя относительно последнего я предпочла бы не говорить, не будучи способной разобраться в своих желаниях.
В последние времена я все чаще не понимала саму себя.
По возрасту Олег относился к поколению родителей: он был года на три старше мамы, то есть приближался к сорокаи мне было положено обращаться к нему на «вы
Что я и делала в первое время, но потом как-то переключилась к «ты» и стала обращаться с ним как с ровесником.
Во всяком случае, рядом с ним я не фильтровала свой лексикон.
И, кроме того, не опасалась сиять перед ним разными частями своего тела.
Я почему-то знала, что он не сделает со мной ничего против моей воли.
Школьные учителяуёбки по определению, подтвердил Олег.