Что? сказал Давид.
Деньги, Мордехай, похоже, удивился, что такая простая мысль сама не пришла сразу Давиду в голову. Деньги, милый, мой. Приличные деньги. У меня на это нюх. Они еще не приехали, а я уже чувствовал, что тут пахнет деньгами.
Значит, дело только в бумагах рабби, а записи Маэстро, тебе не нужны?
Записи Маэстроэто мелочь, сказал Мордехай, А вот бумаги рабби Зака могут нас сделать почти счастливыми Ты-то сам ничего не слышал?
Ничего, сказал Давид.
Вы ведь были хорошо знакомы, кажется.
И тем не менее.
И все-таки ты попробуй порыться, с некоторой настойчивостью посоветовал Мордехай.
Мордехай, Давид с отвращением посмотрел на старого друга.
На всякий случай, сказал Мордехай, внимательно глядя на Давида. Возможно, он хотел добавить еще что-то, но не успел, потому что в дверь постучали.
Не открывай, прошептал Мордехай, глядя на туманное очертание за рифленым стеклом.
Это Анна, щелкая задвижкой, сказал Давид.
А вы тут хорошо устроились, сказала Анна, ставя в раковину грязные чашки. Хотите кофе?
Нет, сказал Давид. Спасибо.
Да, сказал Мордехай. Хотим.
Тогда придется немного подождать, сказала Анна, включая чайник. Кстати, Феликс тебе сказал, что ты забыл у нас записную книжку?
Ну, да, сказал Мордехай, пытаясь засунуть назад в рубашку свою бороду. Только он сказал, что не знает, где она.
Надо было спросить у меня, сказала Анна. Напомни, чтобы я тебе потом принесла. Она смахнула со стола крошки и выскользнула из кухни.
А я думал, настоящие евреи ничего не забывают, сказал Давид.
Настоящие евреи не забывают главного, сказал Мордехай.
То есть плодиться и размножаться.
Отвали, Мордехай поднялся со стула. Допечатывай свои записи и думай о том, что я тебе сказал.
Я подумаю, пообещал Давид, выходя вслед за Мордехаем, чтобы опять попасть в эту гудящую, бормочущую, курящую и пьющую толпу. Где-то в конце комнаты мелькнуло знакомое лицо. Потом он обнаружил еще несколько знакомых. Лысый Хванчик негромко смеялся, прикрыв лицо ладонью. Кто-то помахал ему рукой. Какая-то пожилая женщина, смотрела на него и улыбалась, явно приняв его за кого-то другого. "Ну, как?" спросил проходящий мимо Ру. "Никак", ответил Давид. "И слава Богу", сказал Ру, оставив за собой последнее слово.
Потом он услышал мягкий голос Левушки.
Пойдем, выпьем, сказал этот голос и Левушкина рука потрепала его по плечу.
С удовольствием, сказал Давид, ища глазами Ольгу. Толькочто?
Погоди, я сейчас принесу, сказал Левушка, останавливаясь возле подоконника. Постой пока здесь Знаешь, что Мордехай приехал?
Уже имел счастья с ним беседовать, сказал Давид.
И что? спросил Левушка.
Он влюбился.
Левушка захихикал и сказал:
Влюбленный Мордехай. Похоже, что это серьезно.
Еще как, сказал Давид. Особенно, если учесть, что он влюбился в нашу Ольгу.
Вот это да, сказал Левушка. Боюсь, что ей теперь не позавидуешь. Ты бы с ним все-таки поосторожней, Дав.
Вообще-то я его знаю двадцать пять лет. В один садик ходили.
Ну и что? сказал Левушка. А что если он особенно опасен в брачный период?.. Ты представляешь? Да он тут все сметет, к чертовой матери.
Двадцать пять лет, повторил Давид.
Ну, смотри сам, сказал Левушка, исчезая в толпе и через минуту вновь появляясь, держа что-то под топорщившимся пиджаком.
Вот, сказал он, ставя на подоконник пол-литровую банку, два стаканчика и небольшой кусочек черного хлеба. Между прочим, это все наше.
Похоже, мы опять богаты, сказал Давид, поворачиваясь спиной к галдящей толпе.
А ты как думал?.. Кстати, в банке спирт. Правда, немного теплый, но я думаю, это ничего.
Это определенно ничего, сказал Левушка, разливая.
Тогда поехали, Давид взял в руку стаканчик. Сам знаешьза что.
Буль-буль, сказал Давид и выпил.
Прошу закусить, сказал Левушка.
Про закусить не может быть и речи, Давид принюхивался к запаху спирта. Мне хочется сегодня не закусить, а нажраться, как последняя свинья. Так, чтобы потом не пускали на порог и долго вспоминали, какие подвиги ты совершил.
Я с тобойсказал Левушка.
Тогда вперед, Давид поднял свой стаканчик.
Вперед, сказал чей-то незнакомый голос, хотя, может быть, Давиду это только показалось.
10. Филипп Какавека. Фрагмент 123
«Пора домой, пора возвращаться, сколько раз я слышал эти слова! Разве не они тревожат меня с тех пор, как я научился слушать? Каждая вещьи здесь, и за окномтвердит мне об этом, хотя сам я спрашивал их совсем о другом. Пора возвращаться, говорит мне и это небо, и этот далекий горизонт, и твое лицо; прислушайся, говорят они, настало это время, время расставаний. Ведь мирэто только возвращение, могут ли быть у него другие дела? А значит и у нас не может быть другой надежды, кроме этой. И верно: если что-то и зовется этим словом, так ведь только этопора возвращения.
Но прежде чем отправиться по этой единственно-возможной из всех возможных дорог, разве не спрошу я: что же я делал здесь, в царстве вечной Осени и безмолвной Печали? Неужели я был здесь только затем, чтобы ждать, и ждал лишь затем, чтобы вернуться? Пусть так. Но нет ли в этом возвращении чего-нибудь, что могло бы пригодиться мне дома? Будут ли там сниться мне эти «здесь» и «теперь»? Смешные вопросы! Ведь все они принадлежат этому возвращению, так стоит ли принимать их в расчет? Правда, у меня есть и другая тревога: ведь, похоже, я ничего не знаю не только о том, откуда я иду, но и о доме, куда возвращаюсь. Расставание с тем, что не должно иметь в моих глазах никакой цены, ради того, чтобы обрести желанный очаг, о котором молчат даже мои сновидения, не это ли заставляет меня тревожно прислушиваться и подозревать, быть может, наихудшее? Не значит ли это, что если в действительности что-то и существует, так это только возвращение, не знающее ни того, что было, ни того, что ожидает впереди, и уж тем более ни того, что есть, Возвращение не умеющее вернуться, не знающее возврата?»
11. Мастерская
Сейчас уже трудно было вспомнить, когда мы впервые оказались в мастерской Маэстро. Кажется, это случилось где-то через неделю после похорон. Похоже, именно тогда Феликс попросил меня отобрать несколько полотен для памятного альбома, мысль об издании которого пришла ему в голову, похоже, на следующий же день после смерти Маэстро.
Помню некоторую неловкость, которая сопровождала поначалу наше появление в мастерской.
Так, словно мы нарушили только что покой Маэстро, вызвав этим понятное неудовольствие самого хозяина, который прятался теперь от нас в темных углах и в сгустившихся под диваном и шкафами тенью, которую не могли разогнать даже яркие софиты, включенные Феликсом.
Потом эта неловкость как будто немного прошла.
Ключи от мастерской были, конечно, у Ольги и это, кажется, не вызывало ни у кого ни удивления, ни смущения. В конце концов, это было не наше дело, тем более что такое водилось среди его близких друзей, к которым, без сомнения, относилась и Ольга, о чем свидетельствовал и ее незаконченный портрет у окна, и тот уверенный жест, с которым она повесила ключи от мастерской возле дверитак, как это мог сделать только человек, делавший это уже много раз.
Хорошо помню, как Феликс спорил с Ру по поводу того, как раскладывать картины, по годам или по темам, помню как затем из горы стоящих возле стен подрамников, возникали одна за другой знакомые и незнакомые полотна, одни из которых откладывались в сторону, тогда как другие возвращались на место. Помню и как висела в веселом солнечном свете потревоженная пыль, и как вдруг начинали непривычно светиться только что протертые влажной тряпкой холсты, но не помню ни твоего лица, ни запаха твоих духов, сомнительного достоинства резкий "БельЛюшаль", аромат которого, кажется, сопровождал тебя с первого дня нашего знакомства.
Да тут на целый музей, сказал Ру, откидывая в сторону один подрамник за другим.
Мусей, повторил Грегори, бесцеремонно вытаскивая и разворачивая подрамники лицом к свету.
А вот эту посмотри, Феликс придвинул к лампе небольшую картину (кажется из серии "Чужие лица"), на которой старая нищенка в драном платке, просила милостыню возле горящего фонаря. Шел снег и она смотрела на тебя немного снизу, запрокинув голову и протягивая пустую открытую ладонь, а ее широко распахнутые, сумасшедшие и темные глаза, в которых отражался невидимый фонарь, казалось, не видели тебя и смотрели прямо сквозь.
Такая, пожалуй, сглазит и с картины, сказал Феликс и спросил, обращаясь к Грегори:
Нравится?
Это как сказать? Грегори замялся, вспоминая нужное слово. Колдуня? Да?
Видели? сказал Феликс и похлопал Грегори по плечу. Человек приехал всего полгода, а уже различает грамматические нюансы Конечно, это колдунья Ведьма
Ведма, сказал Грегори.
Женщина, которая продала душу дьяволу Ведьма. Ты только посмотри, какие у нее глаза. Просто жуть.
Да. Ведма, повторил Грегори, глядя на картину. У нас в Ирландии не было ведма. Ни одна ведьма не была.
Не может быть, не поверил Феликс. Кого же вы тогда, интересно, жгли?
Никого, сказал Грегори немного снисходительно. Ведьмов жгли в Шотландии и Британии. В Ирландии никто не жгли.
Что-то я сомневаюсь, сказал Ру.
Никто, подтвердил Грегори, отдавая салют, как научил его Феликс. Нет. Одну женщину судили в 1711 году за колдовство. Это было один раз. Она испортила молодую девушку и отбила у нее жениха. Жених пожаловался на нее, потому что она ночью делала из него коня и ездила к своей тетке как это в Эдинбург.
Ну, вот, сказал Феликс. А ты говоришь. Это же и есть ведьма. А ты говоришьне жгли.
Ее как это отпустили, сказал Грегори.
Оправдали, сказал Ру и громко засмеялся.
Как это? сказал Феликс, переворачивая следующую картину. Что за страна у вас такая, ей-богу?.. В другой стране за такие вот дела сожгли бы и ее, и ее родных, и всех ее друзей в придачу.
И коня, сказал Давид.
Уж коня-то в первую очередь.
У вас тоже жгли ведьмов?
В голосе Грегори появилось не то, чтобы недоверие, а какое-то недоумение, так, словно, он всю жизнь думал о человеке только хорошее, а теперь вдруг выяснилось, что это не совсем отвечает действительному положению вещей.
Вон у Ру спроси, сказал Давид. Там, откуда он приехал, жгут всех подряд. И без всякого исключения.
А откуда? спросил Грегори.
Он приехал из России, сказал Давид.
В России жгли ведьмов?
На лице Грегори появилось изумленное выражение.
Не хуже других, сказал Ру. Вам в вашей Ирландии и в страшном сне не снилось. Я тебе потом книжку дам.
Это большое сожаление, сказал Грегори.
Еще какое, сказал Ру, поворачивая очередную картину к свету. Вся русская историяэто только одно большее сожаление.
А вот это уже перебор, сказал Феликс. Не слушай его, Грегори.
Это ты его не слушай, проворчал Ру, опускаясь на пол рядом со стулом, на котором сидел Давид. По-моему, наш друг и учитель скоро станет русским националистом, если его только МОСАД не остановит.
Ольга негромко рассмеялась.
Я все слышу, Феликс, не оборачиваясь, погрозил всем кулаком.
Он все слышит, сказал Ру, разводя руками и скорчив забавную рожу. Мне кажется, в этом есть что-то подозрительное, когда человек все слышит.
Перестань, пожалуйста, попросила Анна.
Молчу, сказал Ру.
Похоже, чайник на плите не собирался закипать.
И все-таки интересно, вполголоса сказала Ольга. Вы заметили? Когда человек умирает, все вокруг почему-то чувствуют исключительный моральный подъем, как будто выиграли в лотерею. Это почему так, интересно?
Традиция, сказал Ру.
И при этом, довольно свинская, добавила Ольга.
И тем не менее, психологически вполне объяснимая, сказала Анна, поднимаясь со своего места. В голосе ее опять прозвучал едва заметный лед, на который никто, кажется, не обратил внимания.
Что еще? Феликс оторвался от очередной картины. Что объяснимая?
Ничего.
Анна сделала несколько шагов по комнате, потом вновь опустилась на стоящий у стены стул и повторила:
Ничего.
Ни-че-го, с удовольствием повторил Грегоритак, словно он сосал леденец. Ни-че-го Это значит
Ничего, сказала Анна.
Ничего, кивнул Грегори с явным удовольствием.
Потом он негромко засмеялся.
Кто-нибудь собирается мне, наконец, помочь? спросил Феликс. Я что? Напрасно тащил с собой все эти тетради?.. Давид?
А может и правда, лучше потом? спросил Давид, протирая объектив камеры. Нас ведь никто не подгоняет, слава Богу.
Лучше, наверное, потом, согласилась Ольга. Что-то мне сегодня не очень
По-том, сказал Грегори, и повторил, обкатывая слово во рту. Потом.
Между прочим, укоризненно сказал Феликс, пожимая плечами, я уже договорился, что через неделю принесу им предварительный план. Вы думаете, мы что-нибудь при таких темпах успеем?
Никаких сомнений, сказал Давид.
Ладно, Феликс вновь вернулся к полотнам. Посмотрим.
Между тем, присев на соседний стул, Ру негромко сказал:
Я понимаю, конечно, что после смерти все так ошарашены, что хотят любыми способами удержать мертвого. Единственное, чего я не понимаю, почему этот запал обычно так быстро проходит.
У тебя проходит? почти враждебно спросила Ольга.
Да, нет, я серьезно, сказал Ру.
Тогда угадай с трех раз, сказал Давид. Он поймал в объектив лицо Ольги и теперь ждал, когда можно будет нажать на спуск.
Не может быть! сказал Ру. Неужели поэтому?
Вот именно, сказал Давид. Именно поэтому.
Какая неприятность, Ру повернулся к Анне. Ты тоже так думаешь?
Если ты имеешь в виду, что дорога в ад вымощена благими намерениями, то, пожалуй, я тоже.
Я только имел в виду, что человекэто порядочная скотина, сказал Ру.
Кто это скотина? не оборачиваясь, спросил Феликс.
Есть тут у нас один, сказал Ру.
Грегори негромко засмеялся.
Именно поэтому, сказал Давид, нажимая на спуск. Хоть я допускаю, что, может быть, кто-нибудь придерживается другой точки зрения.
Единогласно, сказала Ольга и засмеялась.
Что, единогласно? спросил Феликс, вытаскивая одно за другим сразу несколько небольших полотен. Ах, вот они где, голубчики А то я уже стал думать, что их нет Хотите посмотреть?
Он быстро протер их и поставил возле стены
Четыре полотна из цикла "Бог в изгнании".
Тяжелый, темный фон заплеванных, грязных тротуаров, подъездов, забегаловок.
Одутловатые лица, зловеще светящиеся белки глаз, старые руки с набрякшими венами.
Хохочущий оскал открытых в смехе ртов.
И, как правило, всегда одинокая среди толпы фигура, светлая, будто выточенная из дерева, с терновым венцом одетым прямо на скрывающий лицо капюшон или накидку, что, собственно, и следовало ожидать, поскольку Маэстро, хоть и не отдавал предпочтение ни одной христианской конфессии, однако, был склонен называть себя христианином, возможно, не всегда отдавая себе отчет, что, собственно говоря, это значит и к каким последствиям может привести.
Возможно, подумал однажды Давид, ему просто нравилась эта расцвеченная всеми восточными красками история о распятом проповеднике, который говорил много дельных вещей и не побоялся взойти на Крест, доверяя своему небесному Отцу и полагая, что он никогда не оставит в беде того, кто положил свою жизнь за ближнего своего.
Эта старая история, которая время от времени все еще случалась на земле, не делая мир ни счастливее, ни лучше.
Что это есть? спросил Грегори, подходя ближе.
Цикл называется "Бог в изгнании", ответил Феликс. Понимаешь?.. «Бог в изгнании». По-моему, очень даже ничего
Он повернул лампы, так что свет упал сразу на все полотна и спросил:
Помнишь, Давид?
Ну, разумеется, он помнил.
Ведь это была одна из тех идей, которые Маэстро долго вынашивал, чтобы потом неожиданно вывалить на голову первого же подвернувшегося встречного. Вот так простобах! и на тебя вдруг валился компот из цитат, рассуждений и планов, так что через пятнадцать минут в твоей голове была уже сплошная каша, а сам ты начинал забывать, о чем, собственно, идет речь.