Это все-таки, скорее, человек, просто он давно умер. И в нем много человеческого, он пытается жить и нести добро, пока не рассердится. Вот история о девушке, которая погибла в Бангкоке, а семья в деревне об этом не знала; уже в виде мэнака она вернулась домой, готовила для мужа и детей еду, стирала, заботилась о них, и ничего бы не произошло, если бы муж однажды не под- смотрел, как она Оглядывается, видит, что вроде бы никого поблизости нет, и вытягивает руку на три метра, чтобы взять с полки лайм для настоящего, вкусного том яма.
В отеле все было спокойно, я увидел русую голову Аллы под зонтикомвот она повернула эту голову, все хорошо И тут мне вспомнилась еще одна фраза этой замечательно наблюдательной дамы: что-то ведь она сказала, насчет того, что служащие отеля из-за этих дождей какие-то сонные?
Они все знают? Или чувствуют?
Молотки из затянутого рогожей крыла оте- ля начинают, после перерыва, звучать снова. И я сворачиваю с прямой линии, ведущей меня по газону к зонтику и Алле, отправляясь к этому самому стуку и драпировкам. И первое, жуткое, сбивающее с ногэто запах здесь, в нескольких вычищенных, как рыба от внутренностей, комнатах.
Штукатурка стен, сваленная в кучу на полу, в бурых пятнах и потеках. И два участка стен, еще не ободранных. Что-то расплесканное по ним, багрово-лиловое, летающие вокруг мухи.
И тайские рабочие с лицами, завязанными платками по самые глазакак замороженные, машут мне рукой и продолжают свое тюк-тюк по этим кошмарным стенам.
Пятнадцать метров до того места, где мы с Аллой лежали по утрам все эти дни. Всего пятнадцать метров.
Я о многом думала, пока тут валялась, поприветствовала меня она. Например, что стала лучше относиться к собственной толстой заднице. Раз уж тебе она так явно нравится.
Хорошо! Еще что-то?
Конечно. Я решила, что у вас, христиан, очень добрая религия. Потому что мы тут предавались все эти дни как минимум двум смертным грехам, чередуя их. И ничего. Нас, по идее, должен был поразить какой-нибудь архангел с мечом. Или это мне индульгенция за московские страдания и, я не боюсь этого слова, погромы?
Кстати, да, сказал я, думая о своем. Но на нас наслали потоп, вообще-то Архангел жену, мог еще не прилететь Он задерживается
Сейчас, вспоминая тот день, я снова и снова думаю: нельзя было так рисковать, надо было схватить эту Аллу в охапку и нестись куда угодно, только подальше. Ведь это чудо, что ни с кем из нас в итоге ничего не случилось.
Но тогда я решил проявить выдержку. У меня были даже некоторые основания к тому.
Мэнаки, как я понял, совсем не пхи и не асвангиночь для них ничего особенного не значит. Нам оставалась последняя ночь, и
И раз за все эти дни ничего не случилось
Ведь правда жеоно могло сделать что угодно все эти дни и ночи. Значит, оно чего-то ждет?
Я даже знал чего. Но вода еще не превратила город в изолированный остров. Еще было время. Меньше сутокдолжно хватить.
Странный рай, сказала Алла. Дождливый. Теплый. Сырой. Теперь я знаю, какой он. И какого же черта я сижу там Жизньона здесь.
Ага, вот эти вороватые белко-хомяки с деревьев, зазеваешьсярастащат всю картошку с тарелки. И будут бороться за нее со скворцами. Всюду жизнь.
Да ладно этивон, муравьи. Слушай, я люблю здесь каждого муравья. Им и дождь нипочем
Из местных легенд: жил-был новый русский. Приехал в Таиланд. Укушался виски, утомился, упал на дорожку в саду. Десять минутуже доели муравьи. Остались тапочки, шорты и часы от Патека Филиппа.
Мы шли на вечернюю прогулку, сверху нависала гордая башня «Хилтона», виднелись грустные лица, обращенные к нам с балконов. Собственно, это был еще не совсем вечер, а время розовых облаков (если бы было солнце), час между птицей и мышью. Сейчас птицы дико орут все сразу на дереве у ворот с охранником, обсуждая уходящий день, мыши молча чертят свой размытый зигзаг в воздухе, тренируютсяа потом, когда спускается тьма, овладевают ночью.
«Если мы уедем отсюда без труда, тонаверноебудет потом уже некуда возвращаться», подумал я. И посмотрел на белые магнолии на фоне черепицы цвета подосиновика, на сплошные балюстрады вдоль всего фасада, плавный излом крыльев здания. Каждое дерево и куст с табличкой, вот на ближайшем«Рангунский вьюнок».
А там, на севере страны, вода продолжала заливать городские кварталы и деревни вместе с рисовыми полями. Бангкок с его дамбами и водосбросами в целом держался, заслоняя собой аэропорт Суварнабхуми.
И мы спокойно пережили эту ночьболее того, я отлично спал. До сих пор не понимаю, почему был так уверен, что с нами ничего не случится.
Утро, серые облака несутся над головами. Завтрака как вы думали? Да, мы пошли туда на завтрак.
Помню, как я обводил взглядом немногих оставшихся отдыхающих. И как им сказать, что надо было бежать, бежать еще вчера? Что они ответят?
Смешно.
И вот тогда на садовой дорожке из дождя возникли три фигуры. Женские, в одеждах цвета смертибелого. А женские ли? И совсем не тайки, три европейские блондинки непонятного возраста, все с тяжелыми челюстями, они шли над стелившимся над землей душным туманом, шли сюда, к нам, на веранду для завтрака. Они были голодны.
Сават ди ка! вскричал женообразный мэнак, бросаясь к ним и распахивая пасть.
Хай! с сиплым шипением ответила одна из белых фигур, и все три раскрыли рты в приветственной улыбке.
Я посмотрел краем глаза на их зубы и отвернулся: вот оно. Мы все сделали правильно и вовремя.
Видишь тот внедорожник, изящный как бегемот? сказал я Алле. Это за тобой. Ну-ка вот что: сейчас прямо туда и иди. Поговори с шофером о чем-нибудь. Не отходи ни на шаг. Я принесу твой чемоданчик.
Она не пыталась сопротивляться, хотя видно было, что еще прошлась бы по саду, кинула монетку в море
С ее чемоданом и моей сумкой, помню, я шел по дорожкам, обходя как можно дальше то место, где еще звенели вилки и ножи на завтраке, доносился запах кофе. Шел и думал: а ведь обидно будет, если в последний момент
Навигатор говорит: вся дорога хорошая. В одном месте чуть подтоплено, вот на столько, показал мне шофер. И там пробка. Но через пять часов максимум доедем.
Мы договорились с ним, что он позвонит мне, когда взлетит на эстакаду над поблескивающими водой рисовыми полями.
Ой, сказала Алла, поняв, что по нашей улице вверх, к видному отсюда шоссе, машине придется пробираться через сплошную воду, все равно что по реке. Она посмотрела на шофера, поняла, что он только что сюда проехал, и успокоилась.
Я вдохнул в последний раз запах ее волос.
Ну, ладно уж, ладно, сказала она с недовольством.
И дождь пошел снова.
С сумкой в руке и раскрытым зонтиком в другой я двинулся по этой же улице вверх. Штаны были подвернуты до колен, вода расходилась от моих ног длинными усами. За домик и все прочее я заплатил еще вчера, так что больше здесь делать было нечего.
На моих глазах две струйки сомкнулись, отрезая от мира еще одну боковую улицу.
Вы бы разобрались насчет вашего мэнака, сказал я по-английски охраннику у ворот. Это же опасно.
Да, да! весело сказал он, ничего не поняв. А чего еще я хотел?
Два часа я прождал у машины и в ней самой, пока не раздался звонок от шофера: внедорожник на эстакаде, дорога до аэропорта свободна. Я крутанул ключом в зажигании, развернул машину носом на юг. И поехал прочь.
В когтях орла
Никаких тайных ритуалов не было, улыбается мелкими морщинками великий человек. Без них обошлось. Я в волшебство не верю.
Он маленький, с узкими плечами и большой головой, на сценевсегда в крестьянской шляпе, поскольку он народный герой, сейчасбез нее, черные волосы с сединой свободно свисают до плеч.
Когда он выходил с гитарой на кромку громадной сценыздесь, в Маниле, или в Себу, или Замбоанге, Дагупане или Давао, стадионы ревели.
Золотой голос Филиппин. Фредди Агилерос.
Я бросаю взгляд на наш столик в залев мою сторону никто оттуда не смотрит. Не перед кем похвастаться, что я говорюпросто такс Фредди, что он наконец, кажется, вспомнил меня, вспомнил, что когда-то мы почти дружили, и я этой дружбой гордился невероятно.
Нашим, вот этой изучающей меню троице за столиком поодаль, собственно, этого не понять. Они третий день как в Маниле, причем впервые в жизни. А может, и в последний раз. Клуб как клуб, в нем какой-то местный мужик с длинными волосами о чем-то говорит со мной в углу. А потом будет музыка. Ничего особенного.
Несколько лет, страшных лет, мне буквально снилось это: я возвращаю себе мою настоящую жизнь, я бегаю по всей Маниле, пытаясь найти старых друзей, и всем задаю вопрос: как мне снова увидеть Фредди? И я нахожу его, смотрю в его теплые глаза и пытаюсь рассказать ему что-то очень важное
А вот ведь уже не сон. Моя жизнь вернулась, я вправду смотрю в эти глаза, я действительно говорю с ним, я подбираю слова и очень тороплюсь:
И тогда я случайно купил на рынке, на грязном таком рынке в Багио, вашу пиратскую кассету, услышал эту песню и сказал себе: вопреки войнам, переворотам, границам, тысячам километров между намия найду ее. Вопреки танковым орудиям
Он смотрит на меня, не шевелясь. Он что, не понимает, что мне тогда хватило того, чтобы услышать его грустный, но такой сильный голос, чтобы поверить, почувствовав надежду вопреки всему.
Хотя у него, наверное, тысячи таких историй, тысячи спасенных от отчаяния его песней, той или этой. Это у нас, у каждого, история только одна.
И я ждал, все пытаюсь я объяснить ему, и пробивался, и И я искал А оказалосьона уехала из России, никто не знал куда А самое удивительноевы же поймите, Фредди, я ведь не знаю тагальского. Я просто слушал на непонятном языке ваш голос. Вот этот голос, который пел не важно что, но обещал и давал надежду. Я вообще не знал, о чем эта песня! И вот позавчера, в Маниле, я показал ее название парню в отеле, спросил егоо чем это? И представьте, что со мной было, когда он сказал: «А, это про девушку, которая исчезла».
Какая все-таки песня? нахмурил он брови. Их у меня так много Так много, повторил он с каким-то удивле- нием.
Ну, и что мне делатьпеть? Повторить название на местном языке я бы не смог при всем желании.
Конечно, петь, поощрил меня он. Здесь клуб. Мой клуб. Здесь поют.
И я попробовал это сделатьтихо, постукивая пальцем по колену в белых брюках. Остановился.
Фредди молчал и смотрел на меня.
Вот как сказал он. Это же Birheng Walang Dambana. Я очень редко ее пою. Я ее боюсь А!
Он вытянул в мою сторону палец.
Белые одежды! Вы же всегда ходили в белом! И сейчас! Я думал, я ошибсяне могли вы за эти годы так мало измениться! Думал, просто похож, все русские на одно лицо, извините. Шучу. Но нет, только вам могла так понравиться эта песня, кому же еще. Я же помню, любимыеони у вас все такие.
Черт, да ведь он все это время попросту не мог вспомнить, с кем говорит, хотя был замученно вежлив. Ну, это очень по-филиппински: пока ты здесь, в стране, пока мелькаешь постоянно, ты лучший друг. Потом уезжаешь, и тебя напрочь забывают.
И как ваша девушка? наконец понял он все. Которая пропала?
Я нашел ее, сказал я тихо, глядя на него. А если бы не вы
Фредди улыбнулся. Потом сочно шлепнул худыми руками по коленям:
А вы говоритеволшебство. Вот в этов песнюверю. В волшебствонет. А про тот ритуал вы забудьте. Сейчас сами все увидите и поймете. Не нужны были никакие ритуалы. Все проще.
До начала концерта оставалось полчаса, клуб был полупустым.
А этого просто не могло быть. Что, любой может пройти по горячему асфальту улицы Мабини, под свисающими гроздьями старых-старых электрокабелей, среди гудков разрисованных и снабженных жестяными петухами и конскими хвостами самоделок-джипни? Сделать шаг с этой манильской, суперманильской улицыи увидеть живого Фредди Агилероса?
Когда много лет назад я небрежно упоминал в разговоре с моими здешними знакомыми, что не далее как вчера я беседовал с Фредди, они долго молчали, обдумывая эту новость. Один попросил у меня автографкак у человека, который говорил с Фредди Агилеросом. Я подумал и расписался на кассете, как же было ему отказать
Фредди с него начиналось мое знакомство со страной по имени Филиппины.
Это было так: я парил над этим громадным городом, беззвучно несясь над его проржавевшими жестяными крышами. Видел чуть сверху один нищий манильский квартал за другим, велорикш на узких улицах, верхушки манговых деревьев, разноцветные гроздья сушащегося драного белья, это безнадежное море человеческого несчастья Вот воздымается к небу, выше крыш, громадное слово на зеленом щите: HOPE, надежда. Но это только реклама сигарет.
И над всем этим безысходным ужасом плыл горький и утешающий голос под непобедимый перебор гитарных струн.
Вообще-то, дело происходило в метро. Метро в старой Маниле провели не под, а над землей, выше крыш нищих кварталов по авеню Тафта (окончательно превратив модную в довоенный век улицу в такую же трущобу, как и все остальные). Новенькие звукоизолированные и кондиционированные вагоны, летящие над вечной нищетой, этого уже было достаточно, чтобы задуматься, а еще в вагонах была музыка. По той простой причине, что в этой невероятной стране она везде.
Я был не один, меня сопровождали. И когда зазвучала эта музыка, два моих друга оставили меня в покое, склонив тяжелые профили над улетающим назад бесконечным городом.
Кто это поет? почти не разжимая губ, спросил я.
А это Это великий Фредди Агилерос. Первый и лучший. Если тебя сюда точно утвердят и отправят работать, то еще с ним познакомишься, может, повезет.
О чем песня?
Да какая разница Называется«Анак». Сын то есть. Ничего особенногорождается мальчик, семья смотрит на него и думает: будет ли его жизнь лучше, чем у родителей. Нет ни одного филиппинца, который эту песню не знал бы наизусть. А Фредди стал богатым, купил себе белый «Мерседес» Он, вообще-то, нормальный парень