Все произошло как-то само собой. Оля протянула поднос. Пассажир странно взмахнул руками, и стаканчики один за другим забарабанили по его русоволосой голове.
Ура! закричал пассажир. Меня облила настоящая стюардесса!
Простите, простите, начала бормотать Оля, радуясь, что на подносе было не двадцать, а всего пять стаканчиков, и что осталась одна минеральная вода.
Да брось ты свои стаканы, Ольга, Оленька, Оля! схватив ее за руки, приказал пассажир.
Оля подняла на него глаза и, замотав головой, выдохнула:
Вы? Нет, это сон, этого просто не должно было произойти в реальной жизни.
Но это произошло! радостно заговорил Александр. Мало того, я загадал, что женюсь только на той стюардессе, которая меня обольет водой, втайне мечтая, что это будете вы. И меня облили именно вы! Хотя, по теории вероятности ваши шансы были равны нулю. Я так счастлив! Вы себе даже представить не можете, как же я счастлив!
Оля смотрела на Александра и не могла поверить, что это тот самый мужчина, из-за которого она стала не просто стюардессой, а небесной принцессой. Мало того, этот неприступный, высокомерный человек смотрит на нее влюбленными глазами, которые говорят больше, чем следовало бы.
В Ташкенте он разыскал ее в гостинице и пригласил посетить ни с чем не сравнимый восточный базар, пообещав массу сюрпризов и не меньшее количество интересных историй.
Мы будем пробовать дыни, виноград, гранаты и даже лысые персики.
Лысые? Почему они полысели? удивилась Оля.
Они не полысели, а их побрили, рассмеялся Александр. Неужели ты ни разу не видела лысых персиков?
Ни разу.
Сегодня ты их не только увидишь, но и попробуешь, пообещал он.
Они ходили по базар и наслаждались ароматами вкусов и запахов. Он крепко прижимал ее руку к своему боку, чтобы она не потерялась, и говорил безумолку.
А Олю не покидало чувство, что все это с ней уже было, что он уже водил ее по базару, прижимая руку к своему боку, что уже кормил ломтиками дыни, истекающей сладким нектаром, и говорил смешные глупости Оля даже знала и то, что перед ними должен возникнуть странно вида старичок. Поэтому, когда он вырос словно из-под земли, она радостно воскликнула: «А вот и вы, здравствуйте!»
Старичок, кативший перед собой видавшую виды покореженную детскую коляску, остановился и показал рукой на три больших лысых персика, нагло развалившихся на серой тряпице. Персики были сочными и румяными. Они сами просились в рот. А старичок, одетый так, словно на дворе был не XX, а XVIII век, причмокивал губами, повторяя: «Вах!», что, по-видимому, означало восторг.
Пока Александр расплачивался, Оля внимательно рассматривала странный наряд старичка. Одежда его хоть и была ветхой, но не утратила былой роскоши. Кое-где на ткани поблескивал золотой орнамент. На совершенно седой голове был надет странный тюрбан с дорогим камнем в самом центре. Ровный клинышек седой бороды смешно поднимался вверх, когда старичок шевелил губами. А в белесых глазах подрагивали огоньки, похожие на пламя свечей, дрожащее на ветру.
Олю развеселили дырявые длинноносые башмаки, из которых торчали большие, крепкие пальцы. Пальцы на руках и ногах шевелились одновременно. Старичок пересчитал деньги, сказал свое: «Вах!» и исчез так же внезапно, как и появился.
В руках у Оли остались три наглых лысых персика. Александр молча взял один, вытер носовым платком и поднес к Олиным губам. Она прикрыла глаза и вонзила свои острые зубы в мякоть лысого наглеца. Сладковатая мякоть начала таять на языке, наполняя все тело какими-то новыми ощущениями. Оля откусила еще кусочек и поняла, что персик имеет лишь косвенное отношение к тем чувствам, которые переполняли ее, а прямой виновник Александр. Это он касается Олиных губ своими губами. Сладкий нектар, тающая во рту мякоть и упругие, горячие губы Александра заставили Олю ощутить чувство полета.
Оля радостно выдохнула: «Ах!» и сжала руками лысые персики. Брызнувший персиковый сок потек сладкими ручейками с Олиных рук.
Александр присел на корточки и подставил лицо под льющийся нектар. А она давила, давила, давила податливую мякоть до тех пор, пока в руках не остались лишь крепкие косточки
Александр проводил Олю до гостиницы. Красивым, ровным почерком написал свой московский адрес и телефон, поцеловал Олю в щеку и ушел.
Где твои покупки? поинтересовалась Лариса, когда Оля перешагнула порог.
Покупки? Оля удивленно посмотрела на Ларису, не понимая, что от нее хотят.
Девочка, ты зачем на базар ходила? задала наводящий вопрос Ира.
На экскурсию, улыбнулась Оля, сжимая в ладони листок с адресом Александра.
Ах, на экскурсию, тогда ладно. Тогда спать ложись, засмеялись Лариса.
Только заруби себе на носу, детка, что второй раз в Ташкент не ставят, зло проговорила Ира. Тебя предупредили, что Ташкент хлебный рейс. Значит, надо понимать, что «хлеба» всем хочется. Мы этот рейс полгода ждали. Фруктов набрали себе и своим нелетающим товарищам. А ты на экскурсию сходила. Это не солидно. Я бы даже сказала, что это не правильно, не по-Аэрофлотовски. Мы должны проявлять заботу о ближних, поняла?
Поняла, буркнула Оля. Просто мне ничего не надо.
Глупости, рассердилась Лариса. Завтра утром купишь пару дынь. И не смей мне бригаду позорить.
Но
Нечего выпендриваться. Раз ты с нами, то должна быть, как все.
Почему? Зачем?
Не задавай глупых вопросов. У нас во Внуково существуют определенные правила, и ты должна их выполнять. Между прочим, через два месяца я должна буду написать тебе характеристику, Лариса ткнула себя пальцем в грудь. А, что я напишу?
Глядя на Ларису, Оля вспомнила детскую считалочку: «Аты-баты шли солдаты» и поняла, что проиграла. На душе стало неуютно и пасмурно от того, что дальнейшая карьера зависит теперь от расположения Ларисы с двумя «С», которая будет требовать выполнения абсурдных приказов. Что делать Оля не знала, поэтому решила молчать.
Вы все, Шереметьевские, с гонором. Все из себя строите невесть что, а поработали бы лет десять во Внуково, как я, хлебнули бы нашей советской романтики, тогда бы носы не задирали, выкрикнула Лариса.
Оля вспомнила смешного старичка, счастливого Александра, тягучую, липкую мякоть лысого персика и, улыбнувшись, тихо проговорила:
Милая Лариса, это прозвучало, как «dear children» у КВНа, я совсем не виновата, в том, что ты летаешь во Внуково, а не в Шереметьево.
Не виновата, подтвердила Лариса. Просто мне уже тридцать три. Через два года скажут: «Аривидерчи, Лора!», а у тебя все еще впереди, ты молодая, красивая и до неприличия счастливая. Да еще со своим юношеским максимализмом: «мне ничего не надо, у меня все есть!»
Последние слова она произнесла совсем тихо, став милой девчонкой, подружкой, одноклассницей.
Лорка, неужели тебе тридцать три?
Мне тридцать три, я догнала Христа, и «если завтра выходной дадите, то дотяну, наверное, до ста». Но вы до ста летать мне не дадите, грустно сказала Лариса, присев на край кровати.
Не дадут, гады, поддакнула Ира, обняв Ларису. Дался им этот возраст. Кто придумал цифру тридцать пять? Почему тридцать пять? У меня что, мозги высохнут или я внешне сильно изменюсь? Почему, почему в тридцать пять у нас должна закончится жизнь? Бред, бред сивой кобылы
Точно. Вис из ве бред оф ве сивый к¸был, произнесла Лариса и расхохоталась, а потом откинув волосы со лба, продекламировала:
Последний рейс раскрыл тебе объятья,
Свел в экипаж покладистый народ,
Кого в среде Аэрофлота братьях
Увы, встречать не каждому везет.
Еще не скоро будут мемуары.
Дай Бог. Лишь треть по жизни ты прошла.
Коль «истина в вине», пусть растолкует чара,
Чего лишила треть и, что дала.
И мед и соль дарованного хлеба,
И странствий годысчастья пусть аванс.
Не хлопай дверью, уходя из неба:
Ведь рейс последний, не последний шанс.
Впредь оставайся в обществе кумиром,
Хозяйки неба выучив урок,
Украсишь ты любое место мира
Загадочного неба лепесток
Эти стихи Игорь Куликов написал для нашего бригадира Мариночки Шустовой. А назвал они их «Уходящим из неба». Мариночка больше не летает. Она теперь в службе наряды отвечает. А Игорек перевелся в Шереметьево. Стал богатым-пребогатым. Строит большущий дом, в котором смогут собираться летающие барды, летающие поэты и поэтессы, поющие стюардессы и просто классные бортпроводники, которым есть о чем поведать миру.
А то ведь большая часть населения, по мнению того же Игорька, живет по принципу: «придирчивы к чужим словам, таим обиды, их итожим. Случись же высказаться нам, порой двух слов связать не можем». Так что, не итожь обиды, Ольга.
И на нас не сердись, пожалуйста. Мы девчонки нормальные. Просто накатило что-то. Наверное, это зависть. Обычная, глупая бабья зависть, протянув Оле руку, сказала Ира.
Да я и не сержусь, улыбнулась Оля. Будем считать, что это была притирка характеров.
А в знак примирения, мы тебя будем Шереметьевской курицей фифой звать, идет? хитро улыбнулась Лариса.
Идет! отозвалась Оля. Зовите хоть горшком, только в печку не ставьте.
Она повернулась и пошла в ванную комнату, чтобы, стоя под струями воды, думать об Александре, воскрешая в памяти все детали их романтической прогулки.
Оля больше не боялась выходить в салон. Наоборот, ей доставляло несказанное удовольствие общаться с разными людьми, именуемыми пассажирами. Все они были желанными гостями в ее доме-самолете.
Чувствуя ее расположение, ее внутреннюю радость, желание угодить, выслушать, помочь побороть страх, пассажиры начинали расслабляться. Они с благодарными улыбками принимали из Олиных рук шуршащие пакеты-подарки, как их называли бортпроводники, в которых лежал кусок черного хлеба, «огрызок» киевской колбасы, плавленый сырок «Лето» или «Дружба» и крутое яйцо, которое Оля называла прямым, из-за того, что оно напоминало ей резиновый ластик. Но на вопрос: «Что надо делать с яйцом, чтобы из него вышел резиновый ластик?» никто ответа не давал.
Пассажиры ели прямые яйца с колбасой и хлебом, шуршали пакетиками и мило улыбались. Оле было невыносимо стыдно за ненавязчивый советский сервис на борту самолета, но она ничего не могла изменить в этой, отлажено работающей машине.
Смотри и запоминай, назидательным тоном говорила Лариса. Потом расскажешь своим подружкам про наш Внуковский сервис. Про наши самолеты, где пассажиры сидят друг у друга на коленях и делают вид, что они счастливы. Правда, бывают и недовольные элементы.
Один раз заходит в салон шикарно одетый, толстый дядя с большим портфелем. Вид весьма интеллигентный. Я улыбаюсь, а он вдруг с пренебрежением спрашивает: «Ну и когда же этот ваш сарай полетит?» А я ему в ответ: «Сейчас всю скотину загоним, и начнем взлетать. Занимайте скорее свое место, не затрудняйте проход». Оля хихикнула. Лариса погрозила ей пальцем и строго произнесла:
Только ты, Ольга, так никогда не говори. С меня пример брать не стоит, потому что пассажиры ни в чем не виноваты. Они заплатили деньги и хотят получить максимум удовольствия. И нам, милая моя Шереметьевская курица фифа, приходится пускать в ход все свое обаяние, выкручиваться, из ничего создавая сервис, прикрывая недочеты и огрехи наземных служб, потому что мыстюардессылицо авиакомпании. Люди видят нас, а не тетю Маню, которая прямые яйца варит и пакует в шуршащие пакеты. Это за нами народ в щелочку подглядывает, что мы там, на маленькой, сексуальной кухне делаем? Каким сексом занимаемся? А мы всего лишь дорогим пассажирам еду готовим, работая за себя и за того парня. Но народ не верит, потому что психология такая: за закрытой дверью непременно должна быть тайна. Вспомни русские народные сказки. Если главному герою говорят: «Открывай все двери, а эту не смей!», то он обязательно запретную откроет, запретный цветок сорвет, запретный плод отведает
Но хоть за нами пассажиры и подглядывают, а все равно всех тонкостей узнать не могут. Не знают они, что в бригаде у нас вместо пяти человек четверо, что приема на работу нет, что тридцатипятилетних, опытных людей за борт отправляют, что скоро совсем работать некому будет, одни начальники останутся. У нас ведь на каждую бригаду по инструктору. Придет такая важная инструктесса, книжечку откроет и весь рейс будет читать да кофеек попивать, а потом послеполетный разбор начнет проводить, выявляя недостатки в нашей работе. Да я и без нее все недостатки сама вижу. Лучше бы она подсчитала, сколько раз я, нежное создание, весом в шестьдесят килограмм, подняла контейнер весом в восемьдесят килограмм, радостно сообщая, что вес взяла Лариса Мельцер Советский Союз! Нам должны аплодировать и кричать: «Ура!», а вместо этого сплошные недовольства. В салоне плохо пахло, воды маловато было. Запах в салоне мы не портим, а за воду, между прочим, бортпроводники свои денежки выкладывают, которые никто, кстати, не компенсирует.
Ларис, как же это можно всех пассажиров за свой счет напоить? удивилась Оля.
Запросто, сказал Сергей и объяснил изумленной Оле, что ответственный за «кашу», то есть за питание пассажиров, должен оставить в цехе бортпитания задаток за бутылки в размере от пятидесяти до ста своих кровных рублей. После рейса деньги вернут в количестве прямо пропорциональном количеству бутылок, вернувшихся на базу.
Если же по счастливой случайности, бутылок будет больше, то прибыль заберут работники цеха. Потому что бортпроводникиптицы, а птицам деньги не нужны. Им же безумно много платятцелых восемьдесят рублей!
Лифтер, для сравнения, получает сто двадцать чистыми. А я большую половину зарплаты должен отдать за бутылки, чтобы создать имидж авиакомпании.
Ладно, Серега, не заводись, погладила его по голове Ира. Мы же не лифтеры, не какие-то там мусордессы, мыбортпроводники! У нас экзотическая работа.
Да, экзотики было хоть отбавляй. Северный город Певек. Маленькое, одноэтажное здание аэропортадеревянный барак, на крыше которого красуется надпись: ПевекПекин. Дощатые мостки ведут к гостиницеединственному двухэтажному зданию. Растительности никакой. В июле уже падает снег, по-зимнему завывает ветер. У Оли окоченели руки, и посинел нос. Лариса предупреждала, что надо взять теплую куртку, но Оля, думая, что это очередной розыгрыш, взяла лишь свитер. Поэтому до гостиницы она бежала бегом, надеясь там отогреться.
Но не тут-то было. Огромная комната, в которую их поселили всей бригадой, оказалась ужасно холодной. Отопление пока отсутствовало.
К августу включат, пообещала администратор гостиницы. А пока можете кровати сдвинуть и греться. Если хотите, летчиков с вами вместе поселим, теплее будет.
Спасибо, не надо, буркнула Лариса. Мы уж как-нибудь, отдельно. Хватит с нас вашего общего туалета.
Общий туалет произвел на Олю неизгладимое впечатление: за тонкой дверью с огромными щелями находилась маленькая, обледенелая дырка, вырытая прямо в вечной мерзлоте. Дверь самопроизвольно распахивалась, выставляя на всеобщее обозрение место общего пользования, испачканное нечистотами постояльцев.
Воды в гостинице не было. Не графья. Хорошо, что предусмотрительный Серега сунул каждому по две бутылки воды, строго наказав, посуду вернуть на борт в целости и сохранности. Наскоро умывшись, Оля юркнула в холодную постель и моментально уснула.
Потом, побывав в настоящем Пекине, она поняла, как далеко ушел Китай от великого, могучего Советского Союза. У китайцев были семимильные сапоги, а у нас лапти.
В другой северный город Анадырь, расположенный на Чукотском полуострове, Оля попала в августе. Она с нескрываемым любопытством смотрела, как белый снег падает на угольно-черную землю, на тощих коров, похожих на больших московских собак, на карликовые деревья, на дома, стоящие на сваях, как на ходулях. Оля одна бродила по улицам Анадыря, наблюдая, как тощие коровы жуют мусор из помоек. Солнце опасливо пряталось за огромную, черную гору, отбрасывая апельсиновый отсвет на свежевыпавший снег.
Оля смотрела на оранжевую дорожку и явно слышала мамины слова: «Анадырьбольшой город. Он и двадцать лет назад был большим. Дома для русских строили на сваях, а чукчи жили в чумах и юртах. Они не понимали, как можно жить всем вместе, в конструкции на куриных ногах. Да еще в домах вода сама по трубам вверх поднимается, а воду чукчи боятся. Водаплохо. Мы видели, как тонул человек, а вокруг стояли чукчи и молча наблюдали. Человек из последних сил цеплялся за ломающуюся льдину, кричал, звал на помощь, но никто не двинулся с места, никто не протянул руку помощи. Нельзя помогать. Человек попал в беду из-за своей глупости. Выпустит его дух водыхорошо. А не выпуститзначит так надо. Пока мы пробились через плотное кольцо молчаливых наблюдателей с равнодушными лицами, человека не стало. Наступила жуткая тишина.